Стерегущие золото грифы

Он был воином. Воину негоже плакать от разлуки с родными. Так Адыгана не повергнешь.

– До зимы не успеешь вернуться. Перезимуешь на тамошних пастбищах. На Укоке живет великая Шаманка. Я хочу, чтобы ты повидал ее, а она поглядела на тебя. Это моя младшая сестра.

Последние слова он прошептал мальчику на ухо, обдав его парами выпитого вина. Темир кивнул, сжав зубы, – приказы отца должны исполняться без вопросов и возражений. Он слышал что-то о Шаманке, но все это говорилось шепотом и казалось сплетнями и слухами. Похоже, отец предпочитал молчать о существовании такой родственницы, хотя говорящие с духами обычно служили причиной гордости каждого рода.

И уже следующим утром маленький мальчик царских кровей, шести зим отроду, качался на лошади позади незнакомого Зайсана. Путь был далекий и монотонный. Темиру хотелось бы сидеть впереди этого человека, чтобы с высоты роста длинноногого красавца-скакуна обозревать окрестности. Но попросить он не решался. Так и сидел, оцепенев и вперив невидящий взгляд в черную шубу наездника, по которой туда-сюда моталась тонкая серая косичка, сплетенная из остатков волос.

Иногда Темир бросал взгляды на окружающих их всадников: суровые обветренные лица, уверенная посадка в седле, распахнутые шубы, открывающие голую грудь. Дикари – отец правильно говорил. Отчего-то Темиру стало отчаянно стыдно за свою чистенькую белую шубку, под которую была надета светло-коричневая рубаха с красным воротом. Простые кочевники рубах не носили. Он поежился и попытался запахнуться плотнее.

Они останавливались только на ночь или когда видели, что устали кони. Усталость людей никого не волновала. К ночной стоянке Темир всякий раз был зверски голоден и жадно набрасывался на незамысловатую еду: вяленое мясо и уже засохший хлеб. Всадники Укока смеялись над ним беззлобно, без издевки. Выставив дозорных и усевшись вокруг костра, они принимались разговаривать, рассказывать разные истории и охотничьи байки – все это Темир слушал с жадным любопытством, как всегда бывало и дома. Лица, суровые во время езды, смягчались, и мальчик расслаблялся – может, среди этих людей жить будет не так уж плохо. Темир обладал легким нравом и любил смеяться, поэтому обычно нравился всем. Оставалось только полюбить незнакомцев в ответ.

Зачем отец отослал его – об этом мальчик не думал. Особенно когда у костра звучала очередная леденящая кровь история о встрече с лесными людьми, косматыми и красноглазыми, или чудесная сказка о речных девах, чьи волосы отливают бирюзой и зеленью. Темиру хотелось спросить, есть ли в их стане кайчи11, которых он почти боготворил. Но с мальчиком никогда никто не заговаривал, а сам он не мог первым обратиться к старшим.

Луна уже похвалялась сытыми, круглыми боками, когда горы стали такими высокими, каких Темир прежде не видал. Окружающий путников лес редел и приближался к своей верхней границе. Тропа извилисто шла все ввысь и ввысь и настолько сузилась, что всадникам пришлось пустить коней по одному. Медленно, вереницей, один за другим взбирались они на перевал, и Темир закрывал глаза всякий раз, когда из-под копыта одного из животных отлетал камень и срывался в зияющую справа бездну, рождая волны громкого эха. Далеко внизу Темиру удавалось различить верхушки кедров и плутающую между ними ленивую реку, укрытую рваными клочьями тумана.

Привалы стали временно невозможными, потому ехали и ночью без сна. На перевале уже лежал снег, и Темир стянул тесемки на рукавах шубы, пряча руки. Ему удалось выглянуть из-за спины Зайсана и разглядеть впереди, в голубом мареве, снежные шапки далеких гор. Это величественное зрелище наполнило его сердце восторгом и благоговением, и мальчик поклялся себе в этот миг полюбить Укок и его жителей.

Иногда тропа круто забирала в сторону, и Темир диву давался – настолько спокойны были всадники. Да и лошади шли уверенно, почти не спотыкаясь. Сколько раз они уже проходили здесь?

Мысли несли мальчика все дальше и дальше, когда он понял, что задремал. Темир вздрогнул и крепче вцепился в мех шубы Зайсана.

– Чего ты? – слегка обернулся тот, впервые заговорив с Темиром.

Темир увидел дружелюбную улыбку на загорелом лице.

– Уснул. Испугался, что упаду, – тихо ответил он, прочистив отвыкшее от разговоров горло.

– Ниже земли не упадешь, а упадешь – так встанешь, – пожал плечами Зайсан.

Тут Темир наконец заметил, что дорога идет уже не над пропастью, да и дороги-то никакой нет. Перед ними лежала степь, покрытая высокой сухой желто-бурой травой. Дул пронизывающий ветер, набрасывающийся, казалось, сразу со всех сторон. Трава шелестела и склонялась до земли, словно приветствуя хозяина гор. Да, это ветер господствовал тут, выдувая почти весь снег с бескрайней равнины, оставляя на зиму пищу стадам и табунам.

Темир никогда не видел такой обширной, ровной, как блюдо, земли. Как и раньше, он приметил на горизонте массивные матово-белые вершины и неуверенно, загибая пальцы, сосчитал их – пять.

Мальчик нетерпеливо заерзал на спине лошади, предвкушая конец перехода. Впереди изгибалась молочного цвета река, по берегам которой рассыпались какие-то постройки, будто проходивший мимо Адыган обронил из поясного мешочка конопляные зерна. Наверное, там и обитают эти суровые всадники.

– Укок, – коротко сказал Зайсан, как бы отвечая на немой вопрос Темира.

***

Народ высыпал из деревянных зимников, не имевших ни единого украшения или знака отличия. Люди радостно встречали своих вернувшихся братьев. Мальчишки, босоногие несмотря на холод, визжали и путались под ногами лошадей. Всадники смеялись и легонько, в шутку, охаживали ребятню плетками. Лай собак, человеческие голоса и запах дыма совсем согрели сердце Темира – здесь будет почти как дома.

Зайсан спешился и стянул мальчика с коня. Темир покачнулся на затекших ногах и неуверенно посмотрел на Зайсана снизу вверх. Тот показал рукой на один из аилов и подтолкнул мальчика в ту сторону. У входа в аил стояла, подбоченившись, ужасного вида старуха в черной шубе до пят. Видневшаяся из распахнутой шубы одежда была украшена порезанными на ленты цветными лоскутами, а на груди болтались бусы из нанизанных на нитку то ли камней, то ли костей. Темир не разобрал – так все поплыло у него перед глазами. Волосы старухи, седые и нечесаные, были распущены сзади, а по обе стороны от лица убраны в две тонкие косы, завершающиеся бронзовыми бубенцами. В руке она держала курительную трубку.

«Пельбегень12», – подумал Темир, и его губы задрожали. Он быстро оглянулся, ища помощи у Зайсана, но тот уже отошел далеко, и на его шее висели две девочки – должно быть, дочери. Темир снова посмотрел на старуху: высокое угловатое тело, косматые седые брови, глаза непонятного оттенка, темный цвет лица и большой нос. Мальчик был уверен: открой она рот – это окажется зияющая беззубая дыра. Неужели отец отдал его на съедение? Беды ли какие грозят их народу, что понадобилась помощь Шаманки-людоедки? А в уплату – царское дитя, как полагается во всех сказках? Неужели это и есть отцова сестра?

Каково же было изумление Темира, когда жуткое лицо озарилось материнской улыбкой. Губы женщины раздвинулись, обнажив два ряда превосходных зубов.

– Иди, не съем! – весело крикнула она, и Темир наконец сдвинулся с места.

Женщина приоткрыла полог и втолкнула его в пятистенный зимник. В очаге тлели угли, и, когда глаза Темира привыкли к темноте, он увидел скромное жилище Старой Шаманки. Три шкуры, брошенные на пол у дальней стены. На каждой – по войлочному одеялу и по набитой сухой травой подушке. Возле правой стены – горшки, котелки и каменное блюдо на коротких ножках. Вот и все нехитрое убранство дома, где предстояло поселиться Темиру, привыкшему к войлочным коврам с ярким орнаментом и занавесям, отделявшим спальное место каждого члена семьи.

11

Кайчи – певец-сказитель, исполняющий героический эпос под аккомпанемент народных инструментов. Отличительной чертой кайчи является горловое пение – кай.

12

Пельбегень – персонаж алтайских легенд, женщина-людоедка.