Страница 11 из 14
– Что это за куча валяется, руби её!
– Баба это, Ваше благородие, от страха сомлела, – голос солдата.
– Ишь, большевистская сволочь, в снег зарылась – шашкой не достать.
«Ну всё, конец», – пронеслось в голове. Горячее дыхание коня, свист сабли и резкая боль, как ожог, в руке. Открыла глаза, увидела, как, пружиня в стременах, офицер легко изогнулся и полоснул шашкой там, где лежал рабочий. Тошнотворно запахло горячей кровью.
Раздался треск выстрелов. Стреляли сверху, с четвертого этажа. Лошадь офицера на бегу споткнулась, упала, подминая под себя хозяина. «Наши выручают, скорей бежать…» Последнее, что осталось в памяти, что унесла Оля с собой на всю жизнь, – это распростёртое на снегу тело с расколотой надвое головой, кровь и пар от тёплого человеческого мозга…
А потом бежала, бежала… Ворота, двор, переулок, опять ворота, опять двор и снова переулок, пока не остановилось сердце и чёрная, мутная дурнота не заволокла глаза. Упала в снег и долго лежала, тяжело дыша и глотая запекшимся ртом снег, перемешанный с кровью. В висках стучало, и вместе с биением сердца и кровью в жилах билась мысль о ненависти к палачам – до последнего вздоха, до последней минуты, о борьбе беспощадной, вместе, плечом к плечу с теми, с кем она сегодня была по одну сторону баррикад, с кем породнилась кровью навеки.
Оля поежилась: от окна дуло. Осторожно спрятала под одеяло руку: ныл локоть, сильно стянутый бинтом. Взглянула на окно – светало. Тихо, чтобы не разбудить мужа, повернулась на левый бок – так будет удобнее смотреть на Бориса – и вздрогнула, встретившись со взглядом широко открытых, внимательных глаз.
– Что с тобой, милая? Я давно на тебя смотрю. О чём ты думаешь? Всё-таки что-то случилось. Почему ты не хочешь мне рассказать?
– Да, я расскажу тебе, я всё тебе расскажу… – Оля села в кровати, накинула на плечи шерстяной платок. – Я расскажу тебе всё с того самого дня, как я приехала в Москву…
Глава 5
Утром Блохин помог чете Борейко перебраться на новую квартиру. Вещей было немного, и всё легко поместились в санях извозчика. Добраться в центр было трудно. Весь город покрылся баррикадами.
Но помог пропуск Борейко – раненого героя Порт-Артура.
Перетащив вещи и подробно расспросив Ольгу Семёновну, как добраться до Курбатовского переулка, Блохин простился с хозяевами, дав слово «не пропадать» и вернуться к вечеру.
На Спиридоновке Блохин увидел солдат без оружия, но с сундучками и вещевыми мешками за спиной.
Нетрудно было догадаться, что это были тоже демобилизованные из Маньчжурской армии.
– Куда путь держите, земляки? – окликнул Блохин одного из солдат, тащившего тяжёлый сундук.
– Мы-та? – оглянулся тот. – В деревню, по домам путь держим, а пакеда брядём на чугунку, что на Смоленск идёт.
– Значит, мне по пути с вами, – заметил Блохин и, пристроившись к колонне, предложил собеседнику помочь поднести сундук.
– А ты его не сопрёшь, часом? – недоверчиво посмотрел на непрошеного помощника солдат.
– Коль не веришь, в середину колонны зайдём, – предложил Блохин. – Там, ежели вздумаю бежать, мигом схватят.
Довод показался солдату вполне убедительным.
– Откель и куда путь держишь, служба? – справился Блохин, чтобы продолжить разговор.
– С Маньчжурии, с Моршанского полка. Может, слыхал про такой?
– Не слыхивал… А дом где?
– Под Вязьмой деревня наша, верстов десять, не боле. А ты откуда?
– Из Минска. В мастерских работал там до войны, – ответил Блохин.
– Из мастеровых, значит? – уточнил солдат.
– Из них.
– Нехорошее дело они, мастеровые, задумали, – осуждающе проговорил солдат. – На царя поднялись, целую войну в Питере и Москве открыли.
– Если бы не допекло, не лезли б в драку, – нахмурился Блохин. – Погоди, доберёшься домой – может, сам взвоешь. Не зря, видно, мужики поместья дворянские палят.
– Так-то оно так! Всё могёт быть! – согласился солдат и, опустив голову, задумался.
Добравшись с колонной демобилизованных до Большой Грузинской улицы, Блохин отстал от неё и пошёл в ту сторону, откуда слышалась частая ружейная перестрелка.
– Куда прёшь, голова садовая? – останавливали его встречные. – Под расстрел попасть вздумал?
– За что же это стрелять меня? – недоуменно поглядывал на них Блохин. – Иду, никому не мешаю. И нешто можно людей зазря, как бешеных собак, убивать?
Миновав Тишинскую площадь, Блохин вышел на угол Малой Грузинской и Курбатовского переулка. Дальше идти было нельзя. Малую Грузинскую перегораживали несколько баррикад. Кем они были заняты, сразу трудно было понять. На ближней из них копошились солдаты, на дальней развевался красный флаг, но никого не было видно.
«Значит, там наши, рабочие», – взволнованно подумал Блохин, не в силах оторвать глаз от кумачового полотнища флага, полоскавшегося на холодном ветру.
Вдруг где-то рядом грохнул выстрел, и один из солдат, взмахнув руками, повалился на утоптанный снег. Оглянувшись, Блохин увидел, как человек в штатском соскочил с забора во двор и скрылся среди надворных построек. В тот же момент к Блохину подбежали несколько солдат с офицером.
– Кто стрелял? Откуда? – рявкнул офицер.
– Не могу знать, вашбродие, не видел… Должно, с той стороны улицы, – ответил Блохин и ткнул пальцем совсем не в том направлении, куда убежал дружинник.
– А ты что здесь делаешь? Кто такой? Где твоя часть? – набросился на него офицер.
Блохин обстоятельно рассказал о родственнике жены, даже спросил, как «сподручнее» попасть на Курбатовский переулок.
– Я тебе покажу Курбатовский переулок! – гаркнул офицер. – Марш отсюда! Ежели увижу ещё раз, пристрелю на месте, как собаку!
Перед самым носом Блохина замелькал кулак с крепко зажатым наганом.
– Слушаюсь, вашбродие! Разрешите идти? – вытянулся Блохин.
– Проваливай ко всем чертям!
Пройдя квартал, Блохин перебежал улицу и оказался в Курбатовском переулке. Там он довольно быстро отыскал нужный ему номер дома.
– Серёгин Никифор Павлович здесь живёт? – справился он у старой женщины, стоявшей у приоткрытой калитки.
– Проваливай, пока цел, – грубо бросила старуха.
– Зачем же так, мамаша? – обиделся Блохин. – Ведь не каратель я. А Серёгин мне очень нужен.
– Кто будешь? – пристально посмотрела ему в глаза старуха.
– Солдат, артурец… из плена японского я, – сообщил Блохин. – С Дмитрием Павловичем вместе…
– Погоди, погоди, – прервала его старуха. – Да неужто от Митеньки, племянничка моего? – спросила она уже сквозь слёзы и громко крикнула в глубь двора: – Никиш, скорее, тебя кличут!
На её зов из дома вышел мужчина средних лет, в очках, пышноусый и бритый.
– Кто кличет? – строго взглянул он на Блохина.
– Да вот он, солдатик, от Митеньки, – объяснила старуха.
Блохин торопливо достал из кармана шинели письмо, передал Серёгину.
– А сам он где же? – побледнел тот, и скулы его будто закаменели.
Блохин молча опустил голову. Старуха припала к забору, заголосила. Серёгин прикусил нижнюю губу, глухо кашлянул, потом медленно прочитал письмо.
– Нерадостную весть принёс ты нам, Филипп Иванович, – промолвил он, наконец. – Хорошо про тебя пишет Митяй наш здесь. Спасибо тебе, что жалел брательника моего. Заходи в дом, коль не из пугливых.
– Я вроде не из таких, – отозвался Блохин.
В комнатке маленькой, но чистой, с накрахмаленными марлевыми занавесками и с геранью на окнах Блохин увидел стоявшего у стола коренастого мужчину с морщинистым лицом и пышной, тронутой сединой шевелюрой.
– Вот познакомься, Иван Герасимович, – обратился к нему Серёгин, входя вместе с Блохиным в комнату. – Интересно тебе будет. Солдат, слуга царя и отечества, порт-артурский герой. Прямо из плену, с Маньчжурии, хочет нашего пороха понюхать.
– Ну что ж, – пожимая руку Блохину, сказал Иван Герасимович. – Это можно. Сам-то кто будешь: мужик или рабочий? Рабочий? Выходит, наш брат. И много у вас таких?