Страница 71 из 108
- Но... - Не поднимаясь с колен, она взглянула на него. Заметила бледное лицо, закушенную нижнюю губу, пальцы, вцепившиеся в старенькую, грязную блузу. - Почему?
И тут из него вырвалось:
- Потому что ты хороший мастер. Все так говорят. Это было неожиданно, а потому приятно вдвойне. Она рассмеялась.
- Что, так-таки и все?
- Муалимы. И кое-кто из эстудо. - Он скривил свой подвижный рот. - А я хороший художник?
- Эйха, конечно, ты... - Сааведра осеклась. Совсем не обязательно говорить ему правду, лучше сказать то, что он хочет услышать. - Может, обсудим твою работу?
- Матра Дольча! Нет! - Он тут же передумал. - То есть... - Он уставился в пол; казалось, блуза вот-вот затрещит по швам. - Я боюсь. Посмотря ее, граццо, только не говори сразу. Попозже, ладно?
- Кордо. - Ей был знаком этот страх. Она аккуратно закрыла картину тканью. - Но все-таки должна кое-что сказать: чтобы привлечь внимание к своей картине, вовсе не обязательно ее портить.
Заметно приободрясь, он подбежал к кровати, одну за другой освободил разложенные на ней картины от парчи.
- Вот эта цела - я был осторожен. И эта.., фильхо до'канна!
- Надди! Не забывай о компордотте, граццо. Если всерьез мечтаешь стать Верховным иллюстратором...
- Что это? - Его голос дрожал от волнения. - Ведра, когда ты ее написала?
- Почем я знаю? Мне отсюда не видно. - Она отряхнула юбки от пыли, подошла к кровати. - Которая? - Она умолкла и застыла на месте.
Изумленный взгляд Игнаддио переместился с картины на ее лицо.
- Ведра, я и не знал, что ты такой хороший мастер.
- Но... - с хрипом вырвалось из ее горла, - ..это же ужасно! Игнаддио энергично замотал головой.
- Это просто здорово!
- Нет! Нет! - Сааведра замахала на него руками, чтобы молчал. - Где ты ее взял? Она не моя.
Он пожал узкими плечами, не сводя с картины восхищенный взор.
- В мастерской.
- В чьей?
- Ну, в той, куда мы перетащили все картины, которые надо отвозить. - Ему это было неинтересно. Перевозка картин - обычное дело для семьи художников, написавших несметное множество копий. - Ведра, а тебе здорово удались корявые руки. И складки на лице... Это от боли?
- Надди! - Она хотела сказать, что это ужасное полотно не заслуживает похвалы, но промолчала. Создавший его художник не просто талантлив, подумала она. Гениален.
- Кто это? - спросил Игнаддио. - И почему захотел, чтобы его написали таким?
Он был юн, но уже понимал, что порой тщеславие одерживает верх над правдолюбием.
- Я не знаю, кто это... - Это была ложь. Она узнала. - Фильхо до'канна! Она упала на колени, а Надди расхохотался - ругательство привело его в восторг. - О Матра, Пресвятая Матра...
- Ведра, кто это?
Она поцеловала кончики пальцев, прижала их к сердцу.
- Номмо Матра эй Фильхо, не смей! Не смей этого делать... В ушах настойчиво звучал вопросительный мальчишеский дискант, а по коже ползли мурашки. Дрожащая рука - чья? неужели ее? - дотянулась до парчи, закрыла картину.
- Надди...
- Ведра, чья это работа?
- Нет. - Ее рука легла на плечо мальчика, крепко сжала. - Нет, Надди. Не важно. - Сааведра с трудом встала, повела его к отворенной двери. - Ступай. Ты мне нынче хорошо помог, спасибо... Иди во двор, поиграй с ребятами.
Он упирался.
- Но я должен знать...
- Нет.
"Ты не должен этого знать. Никто не должен этого знать".
- Надди, ступай.
- Но...
- До'нада, - строго произнесла она. - Игнаддио, это все ерунда. Дурацкий шарж.
- Но...
Она вытолкала его, хлопнула дверью, привалилась к ней спиной. Филенки пропустили последний жалобный вопрос; не дождавшись отклика, Игнаддио ушел.
Дрожа, Сааведра оттолкнулась от двери, выпрямилась. Подошла к кровати. Коснулась парчи, обнажила изуродованные руки, искаженное мукой лицо Сарагосы Серрано.
Она уже видела эту картину. В ателиерро Сарио. Вспомнила, как спрашивала о бордюре и критиковала его за искусственность... С тех пор он не пишет картин без бордюров.
"Он ее оставил здесь нарочно. Хотел, чтобы я увидела и поняла".
Желудок сжался в тугой комок. Сааведра повернулась спиной к картине, опустилась на пол, царапая спину о раму кровати.
"Я всегда была его наперсницей, всегда понимала, как ему необходимо выражать свой Дар. А теперь он мне напоминает, что мы с детства были заодно".
Она сидела на голых каменных плитах, невидяще глядя в стену. Ее тошнило, по щекам катились слезы, а в сердце разрастался страх.
Страх перед грозной Луса до'Орро Сарио Грихальвы, Верховного иллюстратора.
Глава 22
Он растрачивал себя с таким пылом, словно впервые в жизни оказался в постели с женщиной. Спешил, выжимал все соки из тела- и души. А потом лежал неподвижно, как скрученная влажная простыня. Не в силах был даже пошевелиться. И не чувствовал ни малейшего удовлетворения, только опустошенность.
Женщина под ним не протестовала. Негромко, с придыханием смеялась, что-то шептала про меч, которому явно пришлись впору ножны. Он молчал, не вникал. Пускай льстит себе, пускай верит, что насытила, ублажила его.
Потом он сполз с нее, ощутив скользкую плоть, прилипшую к его телу, и вдруг понял, что совершенно напрасно отдал свои силы, свое семя. Растранжирил сокровище, для которого мог найти гораздо лучшее применение:
Он отодвинулся от женщины, высвободился из скрученных, спутанных простыней и одеял, встал, выпрямился. На коже сох пот. Он не стыдился своей наготы. Женщина повернулась к нему, оперлась локтем на подушку.
- Уходи, - сказал он. - Адеко. Этого она никак не ожидала.
- Но...
- Ты получила все, что я мог тебе дать. Что осталось, то - мое. И уж я найду способ потратить это более толково.
Недоумение перешло в злость. Она откинула белье и вскочила с кровати; она тоже не стыдилась своей наготы. С ее уст сорвалось привычное ругательство, и он рассмеялся.
- Мальчики? Ты о них? - Она потянулась за исподним, натянула через голову просторную рубашку, одернула на пышной груди и крутых бедрах. - Мальчик после девочки, как сладкое вино после кислого. Да?
Он промолчал, глядя, как меняется ее лицо. Ему еще не доводилось видеть такие мины: презрение, унижение, с трудом сдерживаемая ярость - все вперемешку.