Страница 14 из 108
Сарио поднял щеколду и отворил дверь. В такой тесноте даже оплывшего воскового огарка с почти истлевшим фитилем хватило, чтобы осветить два узких марша по четырнадцать ступенек. Дымок зазмеился вверх, к чулану с косым потолком.
Там кто-то двигался.
Сарио обмер.
"Знают! Уже нашли!"
Снова движение. И голос - сорванный, плаксивый:
- Кто это? Тут есть кто-нибудь? Шуршание.
- Умоляю, помоги... Именем Пресвятой Матери, помоги мне!
Сарио затаил дыхание.
"Матра Дольча! Нас разоблачили!"
Нет. Конечно же, нет. Разве тогда стали бы просить о помощи?
Если только это не западня...
Руки дрожали так сильно, что едва не погасла свеча. Он чудовищным напряжением воли подавил дрожь и потянулся к щеколде.
"Если мы разоблачены..."
И тут в сумраке наверху зашевелился человек. Он сидел, съежившись, в остром углу между потолком и полом чулана, над самой лестницей. Сарио, впервые в жизни от страха лишившийся дара речи, смотрел на него, раскрыв рот.
- Ты пришел мне помочь?
Человек упирался в стену и косой потолок тем, что еще совсем недавно было умелыми, трудолюбивыми пальцами. Сейчас их так скрючило болью, они так распухли и побагровели, что напоминали клешни вареного омара. Блеснула золотая цепь на камзоле. Раньше этот человек был горд и самовлюблен, нянчился со своим тщеславием.
- Где ты?
Свет огарка проникал всюду, кроме самых дальних углов. И все-таки человек спрашивал Сарио, где он.
"Здесь".
На самом деле Сарио этого не сказал. Только судорожно, мучительно сглотнул и зачарованно уставился в мутные бельма.
Тело было юным - и плоть, и кости, и волосы, и черты лица. Перед Сарио сидел не кто иной, как Томас Грихальва - красавец, талантливый художник. Даже Одаренный. Но - Неоссо Иррадо.
"Подвергнутый наказанию..."
Сарио понял все. Вот что это такое. Самое страшное наказание, которому можно подвергнуть Одаренного Грихальву: "священная кара для ослушников".
- Ты больше никогда не сможешь писать.
Вслед за сиянием свечи эхо голоса Сарио проникало в закоулки чулана.
Томас содрогнулся.
- Кто там? Ты кто? Что тебе надо? Пришел поиздеваться? Это часть кары, да?
Он потерял равновесие и в поисках опоры замахал изувеченными руками.
- Кабесса мердита! Кто ты? Сарио не удержался от смеха.
- Неоссо Иррадо, Томас... Такой же, как ты. - И тут возникла иррациональная мысль и тотчас выскочила наружу, как злая дворняга из конуры:
- Но я умнее тебя... - По лестнице снова взбежал его нервный смешок. Поэтому меня никогда не разоблачат.
- Фильхо до'канна, кто ты?
Мятежные мысли оттеснили страх и изумление. Муалимы его не ценят, не признают его способностей. Видят в нем не талант, а юность, а если и разглядят огонь, сделают все возможное, чтобы погасить. Ради своих устоев, ради власти будут внушать Сарио, что он бездарен. Но они просчитались. Над лестницей скорчился не просто молящий о помощи слепец с изувеченными руками, а ошибка наставников, старших иллюстраторов, Вьехос фратос, - им, ослепленным традициями, не хватает ума, чтобы увидеть талант Сарио.
"Они меня боятся... Сделают со мной то же, что и с Томасом..." Страх. Да. Чем еще можно объяснить надругательство над чужим талантом? В блестящем и непокорном уме осталась Луса до'Орро, но Томас уже никогда не поделится ею с миром.
Кара для ослушников. Воплощенное глумление над всем, что боготворят Грихальва. А ведь их божество гораздо взыскательнее, чем Святая Матерь с Ее Сыном!
Дар. Золотой Ключ - Чиева до'Орро. И его применение. Сарио медленно выдохнул. Жестокое, беспощадное разглядывание привело к тому, что страх и изумление сменились странной похотью - вовсе не той, что жгла его юные чресла.
- Томас, как это было? Да, я видел, как они это делали, как уродовали Пейнтраддо Чиеву и порча переходила на тебя. Но как они этого добились? Как действует это колдовство?
Томас съежился в комок.
- Фильхо до'канна. - Он всхлипнул. - Тебя подослали!
- Ошибаешься. - Сарио затворил дверь и клацнул щеколдой. - Это правда, клянусь, никто меня не подсылал. Я пришел кое-что узнать, но узнал больше, чем надеялся.
Затрепетал огонек свечи, но Томас не заметил - не мог заметить.
- Томас, я, Одаренный, как и ты.., был. И я хочу знать, как это происходит. Я должен знать. Меня называют слишком маленьким - меннино моронно - но во мне не унимается голод.
"И какой голод, о Матра Дольча!"
- Я должен узнать. Сейчас. Иначе не успею приготовиться. "Я не хочу, чтобы со мной сделали то же, что с тобой". Пауза затянулась. Наконец Томас выпалил:
- Я не могу ничего сказать.
"Ну уж нет, у меня не отвертишься, я-то знаю тайну, я видел своими глазами".
- Да? А почему? Ты хранишь им верность после того, что они с тобой сделали?
Над лестницей громко раздавалось неровное дыхание Томаса.
- Ты не вправе знать, пока не пройдешь конфирматтио.
- Это начинается с Пейнтраддо Чиевы, - настойчиво сказал Сарио. - Правда? С автопортрета, совершенного во всем... И порчу на тебя навел их Дар. Да, Томас? Почему ты до сих пор им верен?
Тишину нарушало только прерывистое дыхание. И вдруг Томас глухо произнес:
- Они меня не отпустят. Мне больше незачем жить, но они меня не отпустят.
- Неоссо Иррадо, - очень тихо промолвил Сарио, - открой мне твою истину.
Томас истерически расхохотался.
- Мою истину? Разве не видишь, во что меня превратила эта истина?
Сарио подумал, нервно кусая верхнюю губу, а затем открыл свою личную истину, которую знала только Сааведра.
- Я читал Фолио.
- Ну и что? Мы все читаем Фолио.
- Я забежал вперед.
- Что?! - возмутился Томас. - Но ведь это запрещено!
- Как и то, что сделал ты. И все равно ты это сделал. Вот почему ты здесь.
Это утверждение побудило Томаса выкрикнуть едва разборчиво:
- Когда придут, я скажу, что здесь был ты! Сарио едва не цыкнул на него, как на Сааведру. Но сдержался, а затем высказал истину, которую даже Томас не мог отрицать:
- Мы, Грихальва, живем так мало... Век любого из нас - неделя по сравнению с жизнью других. Вчера тебе было пятнадцать или двадцать лет, а сегодня костная лихорадка скрючила твои руки и бельма закрыли от тебя белый свет... И больше впереди нет ничего. Ни единого года. - Помолчав несколько мгновений, он твердо произнес: