Страница 4 из 8
Особенно уважали тех, кто вёл себя правильно, не нарушал обычаев и был красив. И если первыми двумя чертами Сигрун не могла похвастаться, то последней боги наделили её сполна. Кроме того, как и полагалось настоящей северянке, она обладала трезвым умом, гордым нравом и твёрдым духом.
Северяне верили, что у смелой и храброй женщины родятся такие же дети, и потому многие уже сватались к ней. Но и Сигрун знала себе цену и тщательно отбирала претендентов в мужья. Ей нужен был супруг, который проявил бы себя во время битвы, доказал свою доблесть и храбрость на поле брани. И она знала того, кто подходит больше всего – вот только он до сих пор не говорил ни нет, ни да.
Сигрун исполнилось двадцать, но ранние браки и не приветствовались у северян. Конечно, случалось такое, что замуж брали и шестнадцатилетних девушек, однако всё же не слишком часто.
Женщины Севера славились гордостью и трезвостью ума и предпочитали дожидаться достойного жениха. Девушки редко выходили замуж раньше двадцати, а мужчины женились и того позже.
Иногда что женитьба откладывалась на несколько лет. Если такое случалось, то обычно задержку оговаривали с самого начала, при сватовстве. А бывало такое нередко – или невеста слишком молода, или жениха на борту драккара ждали друзья, готовые отплыть в далекие земли. Тогда девушка становилась «названной женой».
Сигрун названной женой не была.
Всё, что мог сказать ей Рун, он говорил наедине, так что Сигрун оставалось лишь гадать – где правда, а где ложь. Но, что бы ни значили его слова, они не имели силы перед конунгом, его отцом.
Сигрун вспоминала об этом в часы сумерек, когда в доме заканчивались дела, в остальное же время ей было не до того – Сигрун, обладавшая нежными руками и открытым сердцем, все дни проводила в заботе о раненых и больных, за что, впрочем, получала достаточно даров, чтобы хватало на мясо и мёд.
На сей раз вернувшиеся с запада воины привезли семерых.
Двоим она помочь не могла – слишком много времени они провели в пути. Раны загноились, и Сигрун понимала, что вопрос лишь в том, когда настанет их срок.
Ещё двое шли на поправку так быстро, что вовсю говорили ей сладкие слова, которым Сигрун не верила ни на грош.
С двумя оставшимися дело обстояло сложней. Рана одного сильно кровоточила, но Сигрун наложила повязки и напоила его отваром из ромашки, снимавшим боль. Оставалось ждать.
Другая удивила с первого взгляда тем, что волосы её отливали таким же пламенем, как и у самой ведуньи. Лицо покрывали метки солнца, хотя девушка не была северянкой.
Воин, доставивший меченую Тором, строго-настрого завещал следить, чтобы с чужачкой не случилось беды. Велел кормить хорошо и положить на добрый топчан. И только наутро, после пира, Сигрун догадалась, что это за невольница.
Девушка лет двадцати на вид, слишком хрупкая, чтобы держать в руках копьё, металась в бреду с тех пор, как оказалась в лекарской избе. Она говорила на незнакомом языке, и из всех слов, что произнесла чужачка, Сигрун, почти не знавшая западных наречий, разобрала лишь одно слово: «брат». Чужачка повторяла его и плакала, так что Сигрун становилось неловко. И всё же она продолжала выхаживать южанку.
На четвёртый день чужачка открыла глаза.
Кена увидела девушку, стоявшую перед ней – стройную, с волосами такими же рыжими, как у неё самой.
Стан девушки обнимали складки свободного платья-рубахи с длинными широкими рукавами. На плечах лежала шаль, заколотая оловянной брошью. На поясе висело множество сумочек и нож.
Приняв ведунью за одну из своих, Кена торопливо и громко заговорила, пытаясь рассказать о том, что произошло, но Сигрун непонимающе смотрела на неё, и Кена замолкла. С детства Кена слушала саги и песни, что приносили чужеземные скальды из дальних краёв. Некоторые учила и переводила сама, чтобы затем пересказать братьям. И потому хорошо знала северные слова.
– Где я? – спросила она на другом языке, который знала немного, пусть и не слишком хорошо.
– Ты в окрестностях Бирки, в лекарском доме. Друг просил меня проследить за тобой.
Кена закрыла глаза. Перед внутренним взором её встало лицо викинга с заплетённой в косы золотистой бородой, который вонзил клинок в её плечо.
– Я в плену?
Сигрун пожала плечами.
– Тогда уж вернее сказать, что ты рабыня. Но я не знаю, чья. Мне просто наказали сделать так, чтобы ты продолжала жить.
Сигрун отвернулась к котелку и медным черпаком принялась переливать какое-то варево в стакан.
«Рабыня», – Кена покатала слово на языке. Такое могло случиться с кем угодно – только не с ней. Лекарка, конечно, лгала. Потому что не стал бы никто выхаживать рабу.
– Пей, – сказала ведунья тем временем и сунула чашу с варевом Кене под нос. – Боль пройдёт.
Плечо и правда нестерпимо болело, и Кена послушно сделала глоток. Потом ещё один, и ещё, пока не осушила чашу до дна.
Кена быстро уснула и вновь очнулась через несколько часов. Ведунья снова оказалась рядом, как будто и не уходила никуда. Стояла у соседней лежанки и колдовала над другим больным.
– Как тебя звать? – окликнула Кена травницу.
– Сигрун, – девушка обернулась через плечо.
– Я – Кена, – сказала южанка и на какое-то время замолкла, наблюдая за лекаркой.
Девушка закончила с больным и, повернувшись, присела на краешек покрывала, которое набросила на мужчину.
– Правда, что ты колдунья? – спросила травница.
Кена приподняла бровь. Она догадывалась, о чём говорила Сигрун, но не спешила отвечать. Во многих землях, куда добралось учение нового бога, о старой магии следовало молчать.
– С чего это ты взяла?
– Все говорят, – Сигрун смотрела с насмешкой. А подумав, добавила: – Говорят, ты пела колдовские песни, и галлы бросались в бой как безумные, оборачиваясь бешеными лисами.
– А если и так… Разве ты не такая же, как я?
Сигрун прищурилась.
– Трудно сказать.
Она поднялась и снова принялась что-то помешивать в котле.
– Мы, люди Севера, знаем три вида магии: руны, гальдр и сейд, – произнесла она, когда тишина надоела.
Зачерпнув в чашу варева, но уже другого, Сигрун подошла к Кене и принялась бережно снимать повязку с её плеча. Руки у лекарки были нежные и мягкие, так что Кена с трудом верила, что она сестра врага.
– Руны вырезают на камне, на дереве и на кости. Гальдры поют – как умеешь петь ты, – сказала Сигрун. – Но в основе любого ведовства – сила слова. Что сказано однажды, осуществится когда-нибудь. Слово властно над миром живых. Сила рун – не только в знаках, но и в руке, что высекает знаки на камне. Кто пишет руну – пробуждает силу, живущую в ней. И лишь от способностей ведающего зависит, насколько наложенное заклятье будет верно. Так мы говорим с духами, молим их помочь. Тролли и эльфы властвуют в диких горах и лесах. Есть и другие духи – у каждого дерева, у каждого камня, у каждого протока. И если кто хочет обратиться к духам – просит женщину-колдунью начертать руны, а то и провести темный обряд. Сейд. Мужчины боятся рун… Считают, что магия рун для них постыдна… Но к колдуньям приходят конунги и даже боги. На это у них нет стыда. Иное дело гальдр. Эту магию творят скальды своими песнями, и слово их тоже сильно. Но есть и другие колдуны, их зовут саамы. Саамы ведают сейд, как никто другой. Они живут в тайной стране Бьярмин – далеко на севере отсюда. Даже воды вокруг них пронизывает колдовство. Так и называется их залив – Гандвик, Воды Волшебства. В бою саамов не победить, а ведут их дружины оборотни.
– Неужто же никто из северян не творит такую магию, как они? – Кена прищурила глаза.
– Наши колдуньи напевают свои заклятья по ночам, – спокойно продолжала Сигрун, делая вид, что не расслышала вопрос. – Они собирают травы в священных местах и хранят знание рун, недоступное другим.
– Магия рун может защитить от беды?
– Руну можно вырезать на любом предмете: кинжале или браслете. Заклятье вступит в силу, как только вещь попадёт в руки к тому, для кого оно создано. Но руны не помогут наслать ненастье или отвести глаза. Только сейд. Говорят, что саамы даже покидают тело и принимают облик животных.