Страница 2 из 12
Все началось с того, что по исполнению мне семи лет я оказался в монастыре св. Бенедикта неподалеку от Карлеоне, куда мои добрые и любящие воспитатели, более не имевшие возможности содержать меня, вынуждены были отдать меня на попечение братьев обители.
Я сразу же проникся благим покоем и чистотой этого святого места и полюбил его всей душой, хотя с момента своего появления на свет, когда я лишился матери, еще не изведав ее любви и не зная, что мне никогда не суждено будет даже узнать имя моего отца, я не ожидал от своей жизни ничего утешительного. В монастыре я по крайней мере нашел защиту и сытую жизнь настолько, что желудок мой, привычный к скудости, не требовал большего, работа же, которую мне поручали братья, всегда была мне в радость. Я возблагодарил Господа за то, что смогу хотя бы отчасти искупить грехи моей несчастной родительницы, молясь денно и нощно во спасение ее души, а также во спасение тех милосердных и порядочных людей, что не бросили сироту и не покинули меня после ее смерти, хотя и не были связаны со мною никакими узами родства. Мольбы же мои о том, чтобы я мог послужить к славе Всевышнего Отца Нашего и Спасителя и был бы избавлен от искушений бренного мира навеки, смею надеяться, не остались безответными, ибо я неустанно предавался им до самого того мгновения, пока не довелось мне, покинув монастырь, пройти во врата отнюдь не райские, хоть и увитые смарагдовой зеленью и цветами роз. То были владения Бенмарте, принадлежавшие молодому кардиналу Джованни Сторце. Своего высокого сана удостоился он по милости папы Алессандро Фарнезе1 не более восемнадцати месяцев назад.
Бенмарте – это роскошное поместье в тенистой долине, приличествовало, как справедливо заметил отец Андреа, скорее наследному принцу, нежели ревностному служителю Церкви. Но поскольку его высокопреосвященство оказывал нам покровительство и проявлял всяческую заботу о нашей обители и процветании всего ордена бенедиктинского в Сицилии, то и я воздержусь от того, чтобы осуждать его за эту очевидную нехристианскую невоздержанность.
Итак, после долго изнуряющего пути под палящими лучами солнца я со своим наставником оказался в прохладной комнате с фонтаном. Там в разгар жаркого летнего дня среди позолоты и мрамора обнаженных тел языческих идолов, заключенные в клетки на все лады распевали экзотические птицы. Еще в ожидании аудиенции в приемном зале дворца между мною и отцом Андреа, настоятелем нашего монастыря и моим духовником, случился разговор, содержание и смысл коего я не хотел бы излагать здесь подробно. Позволю себе лишь кратко записать некоторые его моменты, особенно сильно тронувшие, либо смутившие мою душу, искавшую уединения и покоя, но заключенную в темницу моего тела, истерзанного и истомленного длительным переездом и страхом. А страх, надобно сказать, не покидал меня все это время, ибо места, по которым нам довелось путешествовать, были излюбленным местом промысла разбойничьих банд.
– В целях предупреждения недоразумений и усмирения нечестивых помыслов, сын мой, я вынужден предупредить тебя – остерегись раскрывать свое сердце, какими бы сладкоголосыми не были обращенные к тебе увещевания, – напомнил мне отец Андреа.
Мне неловко было поднять глаза и взглянуть на него в то время, когда я знал, что увижу оргию, вытканную на гобелене, висевшем прямо над его головой.
– Его высокопреосвященство пребывает, должно быть, в сильном плотском ослеплении, если позволяет этой женщине нарушать все заведи Господни, – он поднял вверх руку, не позволяя мне перебивать его и задавать вопросы, – ибо всем известно, что герцогиня, – тут он заговорил совсем тихо, глядя на дверь и наклонившись к самому моему уху, – давно уже вызывает интерес Святой Инквизиции. Особенно с тех пор, как ее одержимая дьяволом золовка, столь же развратного и недостойного поведения и питавшая такую же слабость к служителям церкви, была излечена и отправлена по распоряжению папы в монастырь святой Анны, дабы сестры там позаботились как следует о ее спасении.
Он поцеловал крест, висевший у него на шее, и затем продолжил.
– Жители Тулузы по сие время с ужасом вспоминают ее танец на площади, перед храмом, где она и встречалась со своим любовником. Танцевала-то она обнаженной, выкрикивая всяческие богохульства в адрес Пресвятой Девы и, – о, Господи, прости мне такие слова, пела о том, что «Слаще небесной любви была…
– Была любовь земная», – раздался в эту минуту голос за моей спиной, и я так и обмер, не смея повернуться и посмотреть на его обладательницу.
Ни я, ни отец Андреа в пылу нашей беседы не заметили, как одна из потайных дверей, скрытых за гобеленами, приоткрылась, и в зале появилась герцогиня Лучия Фраттини.
Тут мне надлежит попридержать свою руку, прежде, чем она снова коснется пергамента, поскольку не так уж я искусен в словах, чтобы описать красоту этой синьоры лучше, чем то было сделано его высокопреосвященством Пьетро Бембо2, славнейшим и ученейшим из поэтов, также не избегнувшим ее чар:
Потоки ваших золотых кудрей
Подобны облакам над полем снежным;
Глаза огнем сияют безмятежным,
Что тьму ночную делает светлей;
Речь исцеляет от любых скорбей;
Смех жемчугом блестит и лалом нежным.
Воистину так оно и было, когда я впервые услыхал ласковый смех герцогини Лучии и увидел ее улыбку. Ни у кого прежде, ни у мужчины, ни у женщины, не встречал я зубы столь ровные и столь белые, и только один изъян портил ее прекрасное лицо – родимое пятнышко на подбородке столь необычной формы, что напоминало оно своим видом дьявольскую отметину – венерино зеркальце.
По заранее ли изъявленному ею желанию, или же по собственному наитию, ибо отец Андреа отличался необычайной проницательностью, он немедля удалился, оставив меня наедине с ее светлостью. И тогда робость овладела мною вполне.
Мне довелось повидать в своей жизни немного женщин, да и те, что попадались мне, по большей части были грубые и невежественные простолюдинки. Но я готов поклясться всеми святыми моими заступниками, что одна Лучия на этой грешной земле соответствовала небесному идеалу, который во время уединенных бдений, молясь за душу моей бедной матушки, представлял я себе, вспоминая тех пречистых девственниц, что не задумываясь готовы были пожертвовать жизнью земной во имя радости в сиянии чистоты пройти сквозь врата небесные. О, это, конечно, была не наивная крестьянка, привыкшая к тяжкому труду, богобоязненная и все же ничего не смыслившая в вопросах истинной веры. То была женщина искушенного ума, редких дарований и столь красноречивая, что впору было бы многим мужчинам поучиться у нее ораторскому мастерству. И, кроме того, она была наделена столь сокрушительной и чарующей силой обольщения, что можно было не сомневаться – само появление ее под сводами храма не могло бы не стать подлинно суровым испытанием для служителей Церкви. Все в ней наводило на мысли о жестокой и неотвратимой прелести языческих времен, не знавших ни милости, ни покаяния.
Была она высокой и стройной, а благодаря роскошному наряду, расшитому жемчугом и высокой прическе из золотых волос, казалась еще выше и еще прекраснее, и ножки ее были обуты в украшенные рубинами и изумрудами туфельки из алого бархата столь тонкой и изящной работы, что каждая из них стоила целого состояния. И все же ни одной греховной сладострастной мысли не пришло мне тогда в голову, то ли от ужаса, который я испытывал перед этой госпожой, то ли от того, что крест под власяницей жег мне грудь так сильно, что не было бы мне больнее и если бы там был спрятан кусок раскаленного железа.
Кажется, дважды она изволила обратиться ко мне по имени и дважды улыбнулась, взглянув на меня глазами, зелеными, как море в солнечный день, когда смотришь на него с самой высокой монастырской колокольни, в глазах этих с черными точками зрачков, словно остававшихся напоминанием о неизбежной скорби посреди бесконечной радости и изобилия, многие пожелали бы утопить и честь свою и волю, по единому ее жесту, и ради одного лишь благосклонного слова на ее устах.
1
Алессандро Фарнезе (1468-1549) последний из римских пап Ренессанса (правил 1534-49).
2
Бембо Пьетро (1470–1547), итальянский писатель, историк и теоретик по вопросам литературного языка и стиля. Кардинал с 1539. В своём творчестве опирался на традиции Ф. Петрарки. Лирика Бембо мало оригинальна. Наиболее ценное сочинение Бембо «Рассуждение в прозе с народном языке» (1525) посвящено стилю, метрике и основам нормативной грамматики итальянского языка.