Страница 6 из 21
Стотысячное войско окружало крепость на высоком холме. Сто пятьдесят гафуниц и моржир прицелились в Казань. За месяц осады удалось подобраться к дубовым стенам. Посошные люди возвели десятки мостов через сливающиеся Булак и Казанку, со стороны Арского поля землей и деревьями засыпали глубокий ров, сделали подкопы для взрывчатки.
– А что ты там черкаешь? Ну-ка дай. – Курбский вырвал летопись из рук Глазатого, ища выход бродившему гневу. – И зачем ты, пономарь, пишешь таким дурацким языком: «Царь князь великий с великою радостию святую икону приемлет: «Слава тебе, – глаголаше, – создателю мой, слава тебе, яко в сицевых в далних странах варварских…»?
Андрей сплюнул.
– Курям на смех! Написал бы просто: «Слава тебе, создатель мой, слава тебе за то, что посещаешь меня, грешного, зашедшего в эти дальние варварские страны».
– Воевода, – гнусавым голоском залепетал Иван, – я тебя учу, как с врагом воевати?
– Тьфу ты! Ужо и говоришь, как пишешь. Еще б ты меня учил!
– Вот именно. Что о нас потомки подумают, если напишу, как ты велишь? Скажут, неучи – предки! Красиво написать не могли. Сам возьми и напиши, как хошь.
– «Как хошь», – передразнил Курбский, – а еще священник. Вот возьму и напишу!
– И напиши!
– И напишу! – Андрей замахнулся, но осадил. – Пентюх. Вот как-нибудь не убоюсь твоего сана. Не посмотрю, что ты – дьяк, отвешу тебе оплеушину. Шоб знал, как с князем гуторить.
– Что ты на меня взъелся?!
– Не верю я тебе! Двадцать лет в Казани просидел, не верю, что не обасурманился. Перебежчик!
– Не перебежчик, а шпиён! Откуда без меня знали, где подкопы рыть, что в Казани тридцать тыщ войска? Царь верит, а боярин не верит, дела-а.
– Царь что? Малолеток еще. Двадцать два годка всего.
– А тебе-то сколько?
Двадцатичетырехлетний князь матюгнулся, тьфукнул и отошел.
Зашипел порох во рвах, занялась багровой зарей отава, лавиной надвинулся огонь на деревянные стены. Из палатки дьякон взвыл Евангелием: «И будет одно стадо и один пастырь!» Сотряслась земля. Содрогнулась Казань. Разлетелась в щепы башня и часть стены у Аталыковых ворот. Взмыли в небо камни, люди, бревна, комья земли. Дрожь добежала до царского стана. Из подкопов вырвались языки пламени, свились воедино, обожгли небеса. Заклокотал воздух, от гари заслезились очи, страх кольнул сердца.
Грянул более сильный взрыв у Ногайских ворот. Как пушинки вспорхнули толстые срубы. В клочья разлетелись осажденные – тряпками разметалась одежда, вывернутыми жестянками разогнулись латы. Многие нашли гибель под бревнами, заживо сгорели, задохнулись от дыма. Оглушенные татары перемигивались в мертвенной бледности, повалились наземь, взмолились Аллаху. Да отвратит он Армагеддон от рабов верных, да не разверзнется земля!
Князь Горбатый-Шуйский с ертаулом, завидев такую мощь, уверовал в успех, задурманила голову разгульная отвага. Зазвенели ратные трубы, загалдели сурны, забубнили накры. Полки взяли наизготовку.
Иоанн IV в дикой ярости выскочил из палатки.
– Службу не прекращать! До конца отслушаем – милость от Христа получим!
Вспрыгнул на белого коня, вставшего на дыбы, обнажил меч. Длинные волосы развевались из-под золотого шлема, парчовое платно, унизанное жемчугом и драгоценными каменьями, сверкало солнцем. Глаза горели адским огнем, густые брови грозно сдвинулись к переносице, оружие рубило воздух.
– Что стоите без дела?! – Царь перекрикивал трубы. – Приспело время потрудиться и обрести вечную славу! Пойду первым.
Иоанн направил коня к Большому полку, но брат Владимир и князь Шиг-Алей повисли на поводьях.
– Прочь! – завопил самодержец.
Курбский упал на колени.
– Великий князь! Не казни, дозволь молвить.
– Не время, друже. Опосля, – Иван пытался вырвать поводья у бояр.
Андрей, потупив взор, ослушался.
– Тебе, о царь, подобает спасти себя и нас. Ведь если все мы будем биты, а ты останешься здоров, то будет нам честь и слава, и похвала во всех землях. И останутся у тебя сыновья наши, и внучата, и родственники, и снова будет у тебя множество слуг вместо нас. Если же мы все спасемся, а тебя одного погубим, то будет нам стыд, и срам, и поношение от других народов, и вечное унижение. И уподобимся мы овечьим стадам, не имеющим пастуха, бродящим по пустынным местам и поедаемым волками.
Иоанн раздувал ноздри, грудь ходила ходуном, но постепенно успокаивалась. Меч лег в ножны, поводья сдались боярам, царь спрыгнул с коня. Он обнял за плечи Курбского.
– Спасибо, Андрей, что не дал возобладать неистовству моему. Спасибо, что упредил верным словом. Хочу, чтоб и дальше служил мне верой и правдой!
– Клянусь всем святым!
Царь зычно воззвал:
– На штурм! Казанского хана брать живым!
Двинулись полки, укрываясь большими щитами, шанцекопы придвинули туры к воротам. Астраханские царевичи с татарами, пожелавшими драться на стороне Руси, бросились в проломы. Загрохотала артиллерия, затрещали пищали, заорали воины. Сражавшиеся плечом к плечу не слышали друг друга. Защитники подпустили русичей поближе и открыли шквальный огонь из пушек, стрелы дождем накрыли нападавших. На головы бойцов, добравшихся до стен, полился кипящий вар из нефти, полетели заготовленные брусья.
Царь наблюдал с холма. Рядом стояли князь Владимир, командиры горокопов Василий Серебряный и Алексей Адашев, остальные приближенные. Поодаль крутился Глазатый. Шиг-Алей ускакал за озеро Кабан к касимовским татарам и темниковской мордве.
Пушечные залпы с двенадцатиметровой башни между Царевыми и Арскими воротами разметали казанцев и удерживали от подхода резерва. Лестницы уперлись в стены, багры зацепились за выступы, ярость карабкалась по веревкам и перекладинам. Воины взбирались, кидались в смертельную сечу, крошилась дамасская сталь.
– Брат! – возопил князь Андрей, сверкнув радостью на Глазатого. – Брат первым ворвался на стену. Первый в Казани! Так и запиши.
Летописец демонстративно отложил перо:
– Из прынцыпа не буду.
– «Из прынцыпа». Грамотей! – Курбский отвесил задорную оплеуху.
Завоеватели лезли в проломы, наскоро заделываемые камнем, бревнами, грудью защитников. Рухнули под неимоверным напором девять ворот, осаждающие проникли в город, над стенами заколыхалось самодержцево знамя. Поутих огонь взрывов, тусклый дым растаял за чащобами. Двинулись выжидавшие полки, перемахнули через разливную Казанку и тинистый Булак, перешагнули глубокие рвы. Как муравейник закишела Казань, когда вся братия устремляется внутрь, спасаясь от надвигающейся грозы. Навалилась силища, врубилась в живую массу мечами и копьями, как колун расколола полено. Заметались татары по городу, падали со стен снопами, дрались врукопашную. Рычали диким зверем, не щадя живота, телами закрывали ворота. Обливались кровавым потом, глотали гарь, вдыхали гибель. Сшибались стенка об стенку, умирали стоя от невозможности упасть, лишь разрубленные секирами валились кусками.
– Сначала одни накатывают, – пояснял царю Глазатый, – чуть поостыли – другие, потом третьи. Как огненная лава, прорвавшаяся сквозь землю. Такой бой у них зовется «пляской»… Ты глянь, государь, Федоров-то как внимательно смотрит. Учиться, поди.
Как школяр, пойманный за подглядыванием, казачий атаман встрепенулся, бобровое лицо скинуло изумление. Сусар отшатнулся, качнулись перья на одежде и варяжской шапке, но быстро собрался. Изобразил зевок, приглушенный кулаком, пробурчал:
– Чего нам казакам учиться? Смотрите, как Ермак дерется.
– Да уж. С такими лапищами… – Иван усмехнулся. – Сибирь обхватит!
– Ну что, казаки, пугнете басурманов не только перьями на шапках? – Иоанн IV рассмеялся.
– Нам что птицу в плавнях бить, что татарву.
К царскому стану прискакал гонец, спешился, пал на колени.
– Великий княже, храбрый воевода Семен Микулинский тяжко ранен. Брат его Дмитрий убит из пушки. Некому командовать Полком правой руки.
Царь призвал Курбского:
– Принимай полк, друже. Верю, люблю, – и поцеловал в уста.