Эффект Нобеля

Под аккомпанемент накрапывающего дождя Стас добрался до гостиницы. Бомж-лапша пластом легла в тарелку, надкушенный полиэтилен пролился жидкостью, мерзкой на вид, но со вкусом курицы. Из другого пакета просыпалась «солома» зелени. Кипяток залил тарелку до краев, сверху «обед студента» накрылся аналогичной тарелкой.

Юноша чуть не до пола провалился на железной сетке кровати, шелестнул компьютерным журналом.

Прочитав три страницы, присел за стол. Журнал с трудом притулился к графину, как подставке для чтения. Алюминиевая ложка, помнящая борщи советской столовой, путалась, размешивая лапшу. Глаза сосредоточенно скользили по строчкам.

Перекусив, юноша вновь завалился с прессой на кровать под бормотание телевизора «Радуга». На столе натюрмортом смотрелись вылизанная тарелка, крошки бородинского хлеба, пустая кружка с коричневыми разводами, походная банка из-под майонеза, где кофе тесно перемешалось с сахаром.

Начитавшись до отвращения, Стас решил-таки ознакомиться с достопримечательностями, подробно расспросив вахтершу названия и как доехать.

По «арбату» ползала взад-вперед молодежь с бутылками наперевес. В начале улицы стоял парень в оранжевых штанах, серьгой в ухе, и, несмотря на пасмурность вечера, в черных очках. Подобные типы, как в строю, стояли через каждые десять шагов. Один остановил калтыжанина:

– Девочку хочешь?

Стас опешил. Вгляделся в тонировку стекол, пытаясь угадать раскосые глазки, по-пионерски отсалютовал.

– Всегда хочу!

– Блондинку, брюнетку?

– Рыжую.

– Толстую, худую?

– Склонную к полноте. Ты что, соцопрос проводишь?

– Тысяча. Нормальная цена?

Южанин перехватил инициативу:

– Долларов или евро?

– Рублей.

– За ночь или день?

– Час. – Сутенер озлобился. – Прикалываешься?

– Провожу соцопрос.

– Ааа… – далее последовала эмоциональная татарская речь, скорее – брань.

Но Сорокин, не владея, пропустил мимо ушей, отдавшись созерцанию стелы с часами, арабской вязью вместо арабских цифр. Над циферблатом вздыбился белый конь, воспарил мальчик со свирелью, девушка распахнула клетку для улетающей птички. «Поэт, пегас и муза… хоть здесь вы сошлись вместе».

По булыжникам процокали каблучки, взлетели ввысь – парень закружил девчонку в поцелуе. Другие юноши под часами тоскливо поглядывали на время, приподнимались на цыпочки, всматриваясь вдаль. Сутенеры к Стасу больше не приставали, получив незаметный для непосвященных сигнал о бесполезности окучивания.

В фонтане на камне присела скульптурная женщина, тщетно пытаясь схватить себя за голову. Видимо, в поисках золотого гребешка, свалившегося к худеньким ножкам. Прохожие бросали в воду монетки. Сорокин обратился к татарочке в черной бандане:

– А кто это?

– Су-Анасы, – пролепетала девушка.

– Суй чего, куда?

Девушка поджала губки, произнесла членораздельно:

– Не «чего-куда». А Су-А-на-сы. Водяная мать. «Русалочка» по-русски.

– Ой, пардоньте. – Южанин рассмеялся. – Никогда б не подумал. У нее ж ноги вместо хвоста!

– Хотите любви – бросьте монетку.

Стас недавно отказался, но запустил руки в брюки, на свет выудил мелочь. Су-Анасы помогала дешевле ребят в оранжевых штанах.

– На такую красотку не жалко!

Рубль серебряной чешуей нырнул в фонтан. Калтыжанин заозирался по сторонам, ища ускользнувшую азиатку. «Уплыла. Не сработало. Твою водяную мать!»

Сорокин сунул деньги в прорезь ближайшего киоска – на свет выставилась банка пива. Щелкнула крышка, шепнула пена, вспучилась на свободе. Глоток взасос, насколько терпелось полупрохладной рези по внутренностям щек. Драконий выдох, и мир запеленала розовая приятность, плавность и неспешность бытия.

Казанский «Арбат» огородился ухоженными зданиями и соборами XVIII-XIX веков. В предвечерье зажигались белые фонари. Молодежь развалилась на лавочках, посасывая горький портер. Набежавший ветерок перемешал автомобильный гул с площади, ароматы восточной кухни, полутяжесть городского смога.

На сувенирном лотке Стас приценился к тюбетейкам. Выбрал фиолетовую, расшитую бисером, после краткого инструктажа напялил:

– Похож я на татарина?

– Вылитый! – Армянин сверкнул золотым зубом, подсчитывая дневную выручку.

Пройдя вперед, Сорокин остановился перед видным мужчиной исполинского роста, смахивающим на директора «Турбокомпрессора». Левой рукой памятник держался за лацкан пиджака, у бедра через правую конечность перекинулся плащ, пальцы мяли шляпу.

«Шаляпин, – прочел Стас. – Казань – родина Шаляпина?! Век живи – век учись».

В подтверждение из-за бронзового гения нарисовалась вывеска «Шаляпин Palace Hotel». Рядом величественно возвышалась церковь с колокольней. «Не удивлюсь, если Федора Иваныча крестили именно здесь».

Пройдя еще пару шагов, калтыжанин захлебнулся в ароматных наплывах. Неповторимый, чувственно-терпкий запах, услаждающий обоняние, только когда кулинария возведена в ранг искусства. Нюх, незнакомый с татарскими разносолами, распознал лишь плов и чай.

Южанин уперся в многоугольную пирамидку, на маленьком постаменте с буквами «N», «S», «E», «W». Вокруг по брусчатке разлеглась роза ветров с гравировками: «До Москвы 722 км», «До Рима 3050 км», «До Северного Полюса 3808 км», «До Мекки 3903 км», «До Пекина 5093 км».

Вспомнилась ухмылка Рамиля. «Покажешь пример?» Стас поддел тюбетейку. «Да уж, до генерального мне точно, как до Пекина…»

Посреди мостовой раскорячилась карета. Детишки, как муравьи, неутомимо ползали по металлическим загогулинам. Девушки с гиканьем и ржанием фоткались на мобилы в несусветных позах, выпячивая прелести, стыдливо прикрывая глазки. Аналогичная картина наблюдалась рядом с лягушачьим фонтанчиком – лярвочки расселись по кругу и выплевывали воду, а рядом – детвора и прелестницы.

Проскочив мимо храмов, колоколенки и часовенки, Стас издали узрел башню с курантами и белокаменные стены. Кремль! Опорожненная банка смялась с алюминиевым хрустом, звякнув, упокоилась на дне урны. Шаг автоматом ускорился. Стрелой Сорокин долетел до площади перед кремлем.

– Стойте! – оглушил окрик.

Калтыжанин застыл на месте.

– Остановитесь, – призвал гид мгновенно скучковавшуюся группу. – Вот мы и дошли до конца казанского «Арбата» – улицы Баумана. Раньше она называлась «Проломная», потому что здесь проломили стены, и войска Ивана Грозного ворвались в крепость. Представьте, второе октября тысяча пятьсот пятьдесят второго года. Дружина Ивана IV готовится к штурму.

ГЛАВА IV

Штурм Казани

2 октября 1552 года. Раннее утро.

Монах Иван Глазатый сидел на бревнышке, развернув фряжскую филигрань, изредка почесывая затылок. Гусиное перо аккуратно выводило буки и веди, тюкало в железные чернила, скреблось о стенки чернильницы.

Самозабвенный голос дьякона из походной церкви-палатки разносился окрест. Над застывшими в закопях витязями, осеняющимися крестами под «аминь». Над осадными башнями с пушками, готовыми благословить порохом. Над бранными полями и непролазными чащами с притихшей живностью.

Из церкви вышел князь Андрей Курбский. Сухое лицо заволокло тучами, узкий лоб морщился от неудовольствия, в очах сверкали молнии зачинающегося гнева. Раздраженность сквозила в уголках губ, подергивалась редкая бороденка, поверх бархатного кафтана светились доспехи.

– Что там монарх? Пора выступать, – молвил Михаил Иванович Воротынский в шлеме с крестом посередке и ферязи поверх лат.

– Молится, – буркнул Андрей. – Литургию затеяли – теперь вовек не кончат.

– Розмысл уже заряды заложил. Почти пятьсот пудов пороху… – Воротынский потеребил густую бороду, склонил голову к собеседнику, ища руководства. – Поджигать?

– Поджигай. – Князь махнул рукой.

– Помяни мое слово, Курбский – нашего царя погубит… религия! – бросил напослед Михаил Иванович и ушел распорядиться.

Блеклые лучи восходящего светила разбегались в стороны до невозможности. Багряный фронт захватывал небо над мечетями, минаретами и ханскими палатами, растекаясь медленно, как кровь из ссадин.