Улыбка смерти на устах

– И все-таки в тот раз высказался. И что конкретно он произнес? В каких выражениях?

– Да ничего особенного, я и не помню, кроме тех слов про классную девчулю. Мы с ним, кажется, в лифте ехали, а потом то ли кабина остановилась, то ли кто-то вошел – в общем, разговор прервался.

– И больше не возобновлялся?

– Нет. Вскоре он и погиб.

– А в какой день недели та беседа случилась?

– Умер он в пятницу, да? Значит, это в среду было или во вторник.

– На той же неделе?

– Да, да.

– А может, в понедельник или в четверг?

– Может. Но, скорее, все-таки в среду.

– А может ли смерть Порецкого быть связана с его работой?

– Это как?

– Говорят, он важный контракт прорабатывал на строительство в Южной Америке, вы с китайцами там конкурируете, и они-де могли быть заинтересованы, чтобы его убрать. Потому что именно Порецкий интересы нашей страны активно отстаивал.

– Вообще-то это конфиденциальная информация. Откуда вы ее взяли?

– Дочь мне его сказала.

– Что же, вы думаете, что те, кто после Порецкого будет этот проект курировать, меньше о России станут печься?

– Я ничего не утверждаю, я вас спрашиваю.

– Глупость. Выбросите это из головы.

– А мог Порецкий какую-то важную информацию дома хранить? Или в своем телефоне? И его убили, чтобы ее похитить?

– Исключено. Секретные документы мы получаем в первом отделе, под роспись.

– А кто место Порецкого занял?

– Пока именно я его врио.

– К зарплате большая прибавка? – сыграл под дурачка я.

– Не настолько, насколько обязанностей и дел прибавилось.

– Значит, вы в принципе выиграли от его смерти?

– О-хо-хо. Ну, вы меня насмешили. Нет, я Игоря не убивал. И не заказывал.

– А мог он из-за каких-то служебных проблем с собой покончить?

– Никаких особых проблем у него в последнее время не было. Обычная рутина.

Я еще выспросил у друга-красавца, не выглядел ли в последние дни его погибший приятель подавленным? Чрезмерно расстроенным? Убитым горем? Нет, нет и нет, отвечал тот.

Может, у него случились какие неприятности? Не знаю что. Например, начальник накричал? И опять ответ последовал отрицательный. Или с дочками, зятем, внуком что-то неладное? И снова: «Нет».

Говорил ли он о будущем? Делился какими-то планами? Что-то предвкушал?

Это тоже, к сожалению, нет.

Так вот мы с ним и поговорили, и, признаюсь, имелась в его показаниях важная деталька. Потому что оперативная моя чуйка нашептывала мне, что в смерти Порецкого замешана женщина. Эти шесть бутылок французского шампусика, тарелка с сырами, фрукты, чистое белье в спальне и свежеприготовленное блюдо – все говорило в пользу ля амура.

Правда, полисмены отсмотрели, как говорят, видео с камеры над подъездом – и вроде бы в ту пятницу погибший пришел домой один. И соседи тоже ничего не видели. Ну, на соседей по нынешним временам, когда все в себя самих и собственные гаджеты погружены, я и не рассчитывал. А видео – полицейские могли ведь и ошибаться, не правда ли?

Конечно, против версии об амурном разбое говорит тот факт, что из квартиры погибшего, по словам младшей дочери, ничего не пропало. Ничего, кроме налика и телефона. Но, может, для преступника был-таки важен айфон? Или информация в нем?

Или Полина Порецкая просто не знала о чем-то очень ценном, что имелось в квартире погибшего отца? И украли как раз именно это ценное?

В итоге, если бы букмекерские конторы принимали на мое расследование ставки, я бы на убийство поставил четыре-пять против одного на суицид.

А на то, что в деле замешана женщина, не пожалел бы шести-семи против преступника-мужчины.

Но при том мне казалось, что убийца (женского пола) – вряд ли одиночка. Все у нее вышло настолько складно и продуманно, что вряд ли дело под стать обычной провинциальной клофелинщице. И откуда она узнала про антидепрессанты, коими баловался покойный? И когда и как успела приготовить смесь?

Попахивало каким-то заговором или сговором. И на то, что в деле, кроме женщины-исполнительницы, замешан еще какой-то мужчина, я бы тоже поставил, исходя из трех-четырех к одному. Именно о том нашептывало мне мое оперативное чутье, обострившееся по случаю настоящего дела.

Римма

Итак, вторым номером в сегодняшнем списке у нее значилась психиатриня, пользовавшая погибшего. Любовь Михайловна Бобылева любезно пошла Римме навстречу – правда, договорились они встретиться поздно, аж в полдесятого вечера: «До девяти у меня прием». Женщина пригласила ее в свой офис – частную клинику в районе Театра армии.

Римма с вокзала заскочила домой, приняла душ и переоделась. Счастливое расположение ее квартирки – у метро «Павелецкая» – позволяло добраться до дома за четверть часа с любого вокзала (исключая слабо востребованные Рижский и Савеловский). Наряд, приличествующий визиту на дачу, джинсы и куртяшку, она сменила на более уместные в городе плащ, платье, туфли. Как раз когда переодевалась, пришла эсэмэска от Синичкина. Босс был, как всегда, лапидарен: «Поступили данные, что наш горняк завел амурное знакомство за несколько дней до своего отхода. Прокачай».

Когда-то в баснословные, еще советские времена (Пашка ей рассказал) по рации нельзя было произносить: «погибший», «пострадавший». Запретные слова заменяли эвфемизмами. Жмуриков называли горняками, раненых – степняками. С тех пор кодовые слова в их обиходе прижились – а то заглянут через плечо в переписку, подслушают разговор.

Девушка на метро доехала до «Достоевской». Станция оказалась из новых, и, кажется, Римка очутилась здесь впервые. Стены и колонны украшали портрет Федора Михайловича и иллюстрации к его романам. На одной из колонн Раскольников топором мочил старушку. «Эх, не было в те времена нынешних технологий, – подумалось сыщице. – А то бы Порфирию Петровичу не пришлось в течение всего романа Родиона Романыча колоть. Простая дактилоскопия многое бы доказала. Вдобавок обязательно изъяли бы одежду подозреваемого. Провели анализ – например, хемилюминисценцию. Нашли бы следы крови. Затем – ДНК-экспертиза кровавых следов, и обнаружили бы, что кровь на одежде Раскольникова принадлежит старушке-процентщице и сестре ее Лизавете. И всё, дело раскрыто. А Порфирий со своей психологией весь роман чикался, прежде чем произнесть: «Вы и убили-с».

Римма, посматривая в навигатор, пошла искать нужное здание. Лето приближалось к макушке, поэтому вроде стемнело, да не полностью. Небо разбеливалось темно-молочным светом, вдобавок сумерки разрезали многочисленные фонари, вывески и огни припозднившихся фар.

Как часто бывает в центре, старинные особнячки чередовались с памятниками советского домостроения: брежневскими панельками в девять и двенадцать этажей. «Ничего удивительного, – думала Римма, – что нынешние московские власти спят и видят: как бы их (да и мой дом!) снести да понастроить на том месте бизнес-класс с панорамным остеклением и подземными паркингами: столько земли пропадает! Только вот куда нас, здешних жителей, девать, бонзы пока не решили. Они, конечно, были б только счастливы, если б мы все, коренные москвичи-нищеброды, перемерли, а нам на смену откуда-нибудь из Тюмени понаехали богатые нефтяники с тугими кошельками».

Клиника, где трудилась доктор меднаук и профессор Бобылева, отыскалась в доходном доме предреволюционной постройки. В подъезде в своей будке охранник трудился над кроссвордом. Римка сказала, к кому. Он кивнул, не отрываясь от своих занятий:

– Нажмите домофон и входите. Первый этаж.

В самой клинике за высокой конторкой никого не оказалось. Теплый свет заливал пустынный коридор с рядами дверей. Стены были украшены не бюллетенями санпросвета, как при бесплатной медицине, а картинками в стиле пин-ап довольно фривольного содержания: девчонки в коротких юбчонках и чулочках с блудливыми улыбочками мыли полы, развешивали белье, готовили пищу.