Страница 6 из 8
– Может, из-за переживаний?
– Диагноз другой, – отреагировал я.
– Диагноз – следствие! Размышляя, отождествляешься с предметом. Это – возбуждает эмоции! Но проходит время, и они угасают. Правда, бывает слишком поздно. Долго живя на опасной грани, ты питал мозг стрессом. Вот он и спровоцировал болезнь. Теперь ты поневоле был вынужден переживать.
Не зная, верить ли услышанному, я обратился к интуиции, а затем к уму. Они единодушно твердили, что всё сон и вскоре он закончится.
– Интуиция? – голос сидел в засаде. Выжидая мысли, на них набрасывался. – Откуда берётся желание поступить так, а не иначе?
Отчего-то вспомнилась фраза, с которой началось наше знакомство. Однажды он спросил: почему не отдаться на волю чувств? Возникло забытое ощущение и время превратилось в тягучую, бесформенную массу. Реальность и вымысел сливались, наслаивались друг на друга. Я погружался в утомление…
Искупление
Свинцовые тучи медленно ползли по тёмному небу. Усталое, оно в изнеможении нависло над землёй. В воздухе, пропитанном влагой, томилось нервное ожидание. И только одинокий странник ветер рвал лохмотья, сваленные у подножий крестов. Всё походило на сон, но реальность терпким запахом конского пота развеивала иллюзии.
Возвышавшиеся на холме кресты давили обыденностью. Почерневшие брёвна, на которых умирали несчастные, пропитало страдание. Вкруг крестов сгрудилась толпа. Хлеба и зрелищ – этот вечный закон правил ею во все времена! Тыча пальцами, чернь скалила зубы и смеялась, услышав предсмертный стон. Каждый сгибался под тяжестью собственного креста, но видеть мог только чужие. Глухо ворча, стража ударами копий отгоняла тех, кто осмеливался близко подойти. Опершись на щиты, легионеры презирали толпу. И только один, с креста, расположенного посредине, видел скрытое от взоров остальных. Его затуманенный болью взгляд остановился на всаднице, безучастно наблюдавшей происходящее. Тело его всей тяжестью повисло на кистях, большими гвоздями приколоченных к сырой древесине. Когда он падал в темноту, всадница сливалась с поверхностью, но с болью сознание возвращалось, и она неизменно была перед взором.
Её норовистый конь, встряхивая большой головой, был спокоен. Могучую шею покрыло серебро капель. Грацией веяло от благородного животного, чей бег не остановить смертному. Белокурые волосы всадницы стягивал на затылке тугой хвост. Тонкие, нервные руки крепко сжимали поводья. Стальные пластины, скреплённые изящными кольцами, надёжно прикрывали запястья. Пояс ручной работы украшала дорогая сабля. Потемневший от пыльных дорог плащ прикрывал могучий круп коня. Зелёные глаза изучали Распятого. При виде венца из шипов вокруг рта обозначилась складка. Сколько раз она корила судьбу, выбравшую ей такую работу. Оглянувшись, словно посылая молчаливый упрёк, всадница пришпорила коня. Послушный воле хозяйки он оказался возле крестов. Натянув удила, она выпрямилась в стременах осторожно снимая терновый венец. Поднимая отёкшие веки, Распятый улыбнулся.
Внезапно небо лопнуло, и сквозь разорванные тучи на землю обрушился поток. Смывая грязь с её истерзанного тела. Земля покрылась мутным, клокочущим слоем воды. Люди разбегались в поисках укрытий. На холме оставалась только стража. Всадница, кинув прощальный взгляд на то, что длится мгновение, застывая в веках, мягким галопом понеслась в бесконечность.
В сумраке надежды
Всплыв из оцепенения, я с трудом осознал, где нахожусь. За окном смеркалось. Пугливое солнце спряталось за горными хребтами. Несмотря на сумрак я решил навестить приятеля, но по пути почему-то заехал в храм и войдя внутрь, неловко остановился.
На службе было немного прихожан. В основной массе старушки и люди почтенного возраста. Величавый батюшка проникновенно читал молитву, а слабеющий хор пытался её подхватить. Монотонность псалмов умиротворяла. Веки опустились, и я оказался среди воинов, облачённых в латы, и услышал за стеной конское ржанье.
Держа в руках тяжёлые шлемы, витязи широкими спинами загородили алтарь. Бряцанье мечей и скрежет кольчуг были непривычны для моего слуха. Внезапно, позади что-то громыхнуло, и я обернулся. Это упал один из щитов, оставленный у входа. Воины не шелохнулись. Испытывая неловкость, я взглянул на священника. Седой как лунь старец читал молитву.
Чувство неловкости понемногу улетучилось. Его сменило желание высвободить душу. Впервые мне захотелось исповедоваться, и я стал жаловаться Богу. Желая выговориться, не заметил, как служба подошла к завершению. Ратники один за другим прикладывались к кресту.
Какая-то неведомая сила влекла меня. Я оказался перед распятием и почтительно склоняясь, поцеловал крест, неожиданно увидав того, кого казнили. Он смотрел и улыбался. Это было выше моих сил! Ноги подкосились, тело стало ватным.
Не знаю, сколько прошло времени, но очнулся я в беседке. Напротив сидел священник.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он. Впитавший атеизм с детства, я напрягся, но голос обезоружил. Не желая отвечать, покачал головой. Мы погрузились каждый в свои мысли.
Отдыхая в беседке, я зацепил взглядом несколько покосившихся крестов. Встав, осторожно к ним приблизился. Здесь покоились те, кто когда-то служил в храме. Подивившись, услышал звон колокола. Миловидная женщина, пригласила отужинать. Я принял приглашение.
Трапеза протекала чинно, но вместе с тем просто. Наблюдая за сидевшими за столом, я привыкал к безропотному миру. Здесь не приставали с вопросами, каждый занимался своим делом. Мне не хотелось покидать подворье и прощаясь, я испытал тоску, как от расставания с близкими людьми.
Неожиданно услышал голос, только теперь не мог ему отвечать. Пытаясь пробиться сквозь молчание, я вдруг понял, что не желаю остаться один в мире, оказавшемся настолько хрупким, что стоило собеседнику покинуть меня как он сразу начал рушиться. Ёжась от вечерней прохлады, я равнодушно посмотрел на горы. Они больше не казались белоснежными. Снег, украшавший вершины, был серым и грязным.
Теперь мысли были заняты другим. Потрясение, которое испытал, переживала страна. Привычный уклад жизни рушился на глазах. Засыпая в одном государстве, мы просыпались в разных. Наступили сумерки Империи.
Голос всё это время что-то говорил. Немного сосредоточившись, я окунулся в поток и почувствовал, как информация ожила. Мысли растворялись в этом бескрайнем океане.
Информация, сплетая воедино, что не давало покоя, выдала престранный ответ. Правда я не смог с ней заговорить. Невозможно общаться с тем, кто, реально существуя, в то же время иллюзорен. Отвечая на мучающий вопрос: почему государство рушится, она не пустилась в рассуждения, а обозначила как данность – существование организма, состоящего из традиций, верований и чувств. Развиваясь, организм этот трансформирует чувства и традиции, долгое время служившие опорой. Обрекая на забвение всё, что с ними связано.
Но забвение начинается не в одночасье. Годами накопленное разочарование, без видимой глазу причины, разъедает устои, на которых держится общество и здание, именуемое государством, рушится. Но еще не осела пыль, а на дымящихся руинах апостолы новой веры воплощают свой замысел. Ещё вчера привычный ход вещей делается невероятным. Грядёт смута, и в обществе воцарится Растерянность. Правда она выронит власть и начнётся буйный загул, но быстро закончится пир. Тоска по сильной руке, не раз высказанная в пьяном бреду, станет явью. И в обществе зародится Страх. Набирая силу, поставит власть перед выбором. Мужая, станет реальной угрозой.
Но недовольные нужны, без них общество неполноценно. Однако бунтуя, они возродят Сомнение – результат несбывшихся надежд, облачённых в саван страха. Его смиряют калёным железом – действенным, но опасным способом. Опасность в ореоле мучеников, жаждущих славы. Их назойливое жужжание не представляет угрозы, если не идти к болоту. Где их тьма, и топь очередной смуты поглотит без остатка…