Страница 36 из 67
— Что вы предлагаете сконструировать не бомбу N, а пушку N, — закончил за него Малер. — Что вы так удивленно на меня смотрите? Мне уже все доложили.
— Айзенбаум? — предположение вырвалось у Готтфрида прежде, чем он успел подумать о том, что не стоило бы говорить этого вслух.
Малер усмехнулся и закурил:
— Этого я вам не скажу. В конце концов, какая разница.
Готтфрид смолчал. Не начинать же долгий диспут о доверии в команде? Он уже давно усвоил, что в таких ситуациях стоит молчать — целее будешь.
— Знаете, Готтфрид, — Малер уставился куда-то в стену, точно там был ответ на все терзавшие его вопросы. — Я подумаю о вашей идее. Пока ничего не могу определенного вам сказать. А вам советую проветриться и не оставаться сегодня сверхурочно. Кстати, — он побарабанил пальцами по столу, — вы ознакомились хотя бы с частью материалов об отце?
Готтфрид вздохнул и мысленно сосчитал до пяти. И хорошо — первым его порывом было ляпнуть, что именно дневник отца навел его на мысль о пушке; но ведь дневника не существовало! По крайней мере, не должно было существовать.
— Да, — Готтфрид кивнул. — Если позволите, я пока не готов.
Он очень рассчитывал на то, что Малер все-таки войдет в положение. Мысли в его голове путались, цеплялись одна за другую и кружились в бешеной круговерти, и Готтфрид попросту боялся перепутать, что откуда он почерпнул.
— Ну хоть что-то вы можете мне сейчас сказать?
— Вы… Партия… — Готтфрид сглотнул. — Вы подозреваете, что я пойду по стопам отца.
— Что же вы имеете в виду? — Малер откинулся на спинку стула и взирал спокойно, из-под полуопущенных век.
— Донос. Херр хауптберайхсляйтер, — Готтфрид откашлялся, воскрешая в памяти проклятый листок с наклеенными на него вырезанными из газет буквами. — Там на моего отца донесли. Его подозревали способным на саботаж. А я сейчас приношу вам эту идею… И… Не являю собой образец…
— Вы из-за партсобрания и драки со Штайнбреннером? — усмехнулся Малер.
— Так точно.
— Бросьте. Это ерунда. Это не значит, конечно, что нужно продолжать в том же духе, Готтфрид. Однако, — Малер подался вперед, переплел пальцы и положил на них подбородок. — Вы же не высказывали про-пацифистских идей? Не сочувствовали врагам Империи? — его глаза вперились в Готтфрида так, словно ощупывали.
— Н-никак нет, — непонимающе отозвался Готтфрид. — Как я могу…
— Так-то лучше, — довольно заключил Малер. — По окончании официального рабочего дня идите домой, Веберн. Вам еще завтра к медикам. И постарайтесь больше ни во что не вляпаться.
*
Готтфрид отвез Алоиза вниз, крепко насоветовав тому предупредить Барвига о том, что от Штайнбреннера всего можно ожидать, и вернулся домой. Снова объясняться с Марией о причинах его холодности ему не хотелось; он понятия не имел, не вознамерится ли снова явиться в “Цветок Эдельвейса” Штайнбреннер; да и ощущал он себя до такой степени вымотанным, что все, о чем он только мог мечтать, это донести голову до подушки и забыться сном. На сей раз его, по счастью, не остановили — видимо, объяснительная дошла до всех заинтересованных инстанций.
Войдя в показавшуюся совсем неуютной после комнаты Марии квартирку, Готтфрид решил все-таки для начала поесть. Аппетита не было совершенно, голова болела, но осознание того, что на анализы ему идти натощак, и еще большой вопрос, когда он сможет вырваться из цепких лап медиков, сделало свое дело. Он со вздохом осмотрел почти пустой холодильник и скудные запасы консервированного провианта, выбрал из нескольких почти одинаковых банок с флагом Империи первую попавшуюся и сел за стол. Кусок в горло не лез. Готтфрид хотел продолжить изучение дневника, просмотреть все схемы, начертанные на найденных там же листах, потом поехать в “Эдельвейс” и провести ночь с Марией, но ему приходилось давиться почти безвкусной картонной тушенкой и запивать это дело изрядно опостылевшей за вторые сутки содовой. Обычно он любил содовую, но отсутствие выбора сделало свое черное дело.
Ночной сон облегчения не принес. Готтфриду снилось обнаженное беременное существо, зараженное, уродливое, отчего-то с лицом Магдалины; Мария в объятиях Штайнбреннера; Агнета, баюкающая нечто спеленутое, а когда она откинула с личика младенца белоснежную кружевную вуаль, оказалось, что там и не младенец вовсе, а капсюль бомбы; а потом он целовал сладко-горькие губы Марии и ощутил ледяное прикосновение стали к виску. Отпрянул, чтобы заглянуть в ее глаза, увидеть, как изогнулись ее соблазнительные губы в хищной усмешке, а потом грянул выстрел. Готтфрид проснулся в холодном поту и с болью в перенапряженном немым криком горле. За окном занимался бесцветный рассвет.
========== Глава 12 ==========
— Великолепная гематома, — ухмыльнулся Адлер, проводя Готтфрида в процедурную. — Стесняюсь спросить, вы нарушили все мои предписания, от диеты до полового покоя и обогрева сидений?
— Никак нет, — Готтфрид серьезно покачал головой, решив, что добавленный Вальтрауд коньяк в кофе не стоит упоминания. — А обогрева сидений у меня вовсе нет.
— Больше никаких травм? — Адлер смерил его взглядом. — Садитесь.
— Нет, все обошлось малой кровью, — Готтфрид позволил себе слегка улыбнуться и сел на кушетку.
Он чувствовал себя совершенно разбитым, даже Алоиза утром выслушал молча и решил при удобном случае переспросить обо всем, что тот рассказал: в голове остались какие-то обрывки.
Адлер сосредоточенно листал медицинскую карточку Готтфрида.
— Реакцию Вассермана брать не будем. Вы сдавали ее три недели назад, она пришла-то совсем недавно. Осталось надеяться, что вы не успели подхватить в Берлине сифилис. Не успели же? — Адлер строго воззрился на Готтфрида.
— Нет-нет, — тот поспешно покачал головой. По правде говоря, он понятия не имел, правда ли это, но Мария не выглядела больной. Да у него самого никаких тревожных симптомов не появлялось.
— Ладно, — Адлер потер орлиную переносицу. — Если что-то не так, нам об этом расскажет анализ крови. Знаете, что плохо… — он нахмурился и еще раз окинул Готтфрида цепким взглядом. — Радиация.
Готтфрид почувствовал, как потеет. Что известно этому орлу про его тесные в последнее время отношения с этой дрянью?
— Конечно, у вас две дозы антирадина… Даже если вы сейчас попадете под воздействие радионуклидов, это вряд ли скажется на вас. Но вот на ряде клеток… — Адлер потряс в воздухе карточкой. — Вот сейчас и посмотрим. С вами и шестьдесят четыре дня выжидать бессмысленно — вы же еще где-нибудь этой дряни нахватаетесь. Да и кто в наши дни не нахватается.
Готтфрид перестал слушать причитания Адлера — он толком и не понял, о чем тот говорил. Если Алоиз был прав — то дело касалось его способности к воспроизведению. Впрочем, при общем уровне радиации прав был Адлер: стоило сажать его на пару месяцев в полностью чистую среду.
— Да вот только — представляете! — по последним данным дети, полученные от родителей, проходивших подготовку к зачатию в специально сконструированных чистых камерах, показали слабые адаптационные способности, — Адлер будто бы прочитал его мысли. — Полноценных данных по этому поводу пока мало, сами понимаете, сколько времени нужно на такое исследование. Несколько продольных массивов данных.
Адлер говорил и что-то отмечал на бланке — видимо, какие анализы стоило взять.
— Ладно. Я сейчас пришлю к вам Луизе, это наша медсестра. Она очень вежливая, но совсем молодая, не напугайте мне тут девочку, — рассмеялся Адлер.
— Скажите, пожалуйста, — Готтфрид решился задать интересующий его вопрос. — Меня отправят… На воспроизводство?
— Если анализы будут в норме, — подтвердил Адлер. — Но вас, как координатора важного производства — без отрыва от производства.
— Но… вы сами говорили… радиация… — робко спросил Готтфрид.
— Это вас не касается, — резко оборвал его Адлер. — Еще вопросы?
— Да, — кивнул Готтфрид. — Когда, куда, к кому?
— Вам все скажут потом, по результатам, — Адлер потряс карточкой. — А пока это вас совершенно не касается.