Страница 34 из 67
— Нет, сначала заберу бумаги от медиков, чтобы дважды не ходить, — Готтфрид потер затылок. — Опять я буду напраслину на Штайнбреннера возводить.
— Да какую там напраслину! — возмутился Алоиз. — Он, значит, повел себя во всех отношениях недостойно, а ты — отвечать?
— Да видишь. Здесь уже во второй раз.
— Скоро ты и вовсе со счета собьешься, — пообещал Алоиз. — Вспомни Мюнхен.
Готтфрид замолчал. После того, как он проткнул Штайнбреннеру ногу осколком графина, тот точно отомстит. И, с вероятностью, не ему одному. Как бы теперь не пошел Барвиг со своим “Эдельвейсом” по миру. А с Барвигом и остальные. И одному фюреру известно, что Штайнбреннер сделает с Марией.
В его лаборатории уже собралась вся команда. Отто и Агнета смотрели с радостью, Айзенбаум — с плохо скрываемым презрением. Готтфриду даже показалось, что Айзенбаум испытывал некоторое злорадство, глядя на него и прекрасно понимая, что ему придется объясняться и доказывать то, что он — снова — не запятнал честь партийца в какой-нибудь сомнительной компании.
Готтфрид оглядел всех, вежливо поздоровался, сказал несколько напутственных слов и скрылся за дверью своего кабинета. Бумаги, в которых было засвидетельствовано, что завтра ровно в восемь часов утра его ждут для проведения обследования, лежали на самом видном месте. Теперь стоило отнести эти бумаги Малеру и объясниться с ним по поводу вчерашнего инцидента. А ведь еще работа! Дольше оттягивать разговор с Агнетой и вынесение новых гипотез на обсуждение было нельзя, они рисковали выбиться из плана.
Что-то в связи с этими идеями неуловимо витало по краю сознания Готтфрида, было нечто — аморфное, неоформленное — что казалось призрачным светом в конце тоннеля. Да еще и то, что он прочитал вчера в дневнике отца — всего-то вчера, а как будто с этого момента уже целая жизнь прошла. Готтфрид взял бумагу и направился к Малеру. Может, стоило просто еще раз перечитать то, что писал отец? Или подумать о чем-то совершенно ином.
Вальтрауд в приемной нахмурилась при виде него и, вопреки обыкновению, даже не предложила кофе, лишь молча кивнула и сообщила Малеру о том, что к нему явился некий арбайтсляйтер Готтфрид Веберн. И даже подождать предложила жестом.
— Фрау хауптберайтсшафтсляйтерин, — начал Готтфрид.
— Молчите, херр арбайтсляйтер, — оборвала она его ледяным тоном. — После того, как вы вчера ранили моего мужа…
— Но я не был зачинщиком! — Готтфрид жаждал оправдаться: еще не хватало, чтобы его записали в дебоширы и нарушители общественного спокойствия! — Хауптберайтсшафтсляйтерин Штайнбреннер…
— Штайнбреннер? — она усмехнулась. — Вы не оговорились? Знаете, мне было все равно, пока ваш конфликт не выходил за пределы дурацких обзывательств. Но вы дошли до членовредительства. Надеюсь, хауптберайхсляйтер Малер этого так не оставит.
Дверь в кабинет Малера распахнулась, и он собственной персоной показался на пороге.
— Готтфрид! — воскликнул он. — Проходите!
Готтфрид, успев про себя удивиться столь теплому приему, по крайней мере, пока, скользнул внутрь.
— Итак, я даже не знаю, с чего начать! — Малер закурил, и, попыхивая папиросой, сел за стол. — Давайте, пожалуй, начнем с того, результаты чего, Готтфрид, у вас налицо. Вернее, на лице. Вот черт, совсем забыл… Вальтрауд! — он нажал на кнопку связи. — Принесите нам бланки объяснительных по чрезвычайным происшествиям! И кофе! Да-да, с коньяком!
— Благодарю вас, херр хауптберайхсляйтер, но от кофе я, кажется вынужден отказаться.
— Боитесь? — хохотнул Малер. — Правильно боитесь — Вальтрауд, как истинная арийка, страшна в гневе! Впрочем, прежде чем вы будете писать объяснительную, я бы настаивал на том, чтобы вы рассказали мне о том, как вообще так вышло.
Готтфрид откашлялся. Ситуация выходила совершенно идиотская, и, что хуже всего, в нее еще и оказался замешан Алоиз. Но выбора у него не было.
Вальтрауд вошла в кабинет ровно в тот момент, когда Готтфрид рассказывал о том, как оберайнзацляйтер Бруно Штайнбреннер решил поухаживать за беспартийной девчонкой, которая приглянулась оберайнзацляйтеру Алоизу Бергу. Готтфрид тут же принялся рассказывать более цветисто. Пусть знает, что ее муженек и сам не образец благонравности! Что бы у них там ни было принято в отдельно взятой ячейке общества, раз уж она так беспокоилась о его здоровье, пусть побеспокоится и о его связях.
Вальтрауд положила бумаги, поставила поднос с кофе, подала им чашки и удалилась — прямая, точно кол проглотила. Готтфрид вздохнул и продолжил. Он решил не перевирать ничего, разве что умолчал о зараженных и о том, как именовал Штайнбреннера: ему резко стало совестно за такую школярскую выходку.
— Итак, — резюмировал Малер, выслушав Готтфрида. — В баре “Цветок Эдельвейса”, в который вы с оберайнзацляйтером Бергом изволите захаживать, вы вступили в конфронтацию с оберайнзацляйтером Бруно Штайнбреннером, коего вы также именовали… — Малер уставился в одну из бумаг, лежавших перед его носом. — Швайнбреннером, Шайссебреннером, Шванцбреннером и прочими производными, — Малер раздавил окурок в пепельнице и разразился надтреснутым каркающим смехом. — Право слово, Готтфрид… Да вы пейте, пейте кофе, хауптберайтсшафтсляйтерин, как там вы говорили? Швайнсшайссесшванцбреннер? — он снова рассмеялся. — В общем, там точно нет яда.
Готтфрид взял чашку и принюхался. Кофе как кофе, с коньяком. Ему было отчаянно стыдно, он не понимал, искренен ли смех Малера или он попросту отвлекает его, чтобы следом задать очередной неудобный вопрос.
— Бросьте отводить глаза, — Малер закурил еще одну. — Все мы люди. И вы, и я, и эти ваши друзья-эдельвейсоводы. Кстати… Оберайнзацляйтер Штайнбреннер сообщил мне, что у охранников, которых натравил на вас хозяин заведения, были признаки радиоактивного заражения. Это правда?
Готтфрид почувствовал, что еще немного, и он не удержит кружку: ладони снова вспотели, а сердце подпрыгнуло куда-то к горлу.
— Не могу знать, херр хауптберайхсляйтер, — Готтфрид постарался придать лицу наиболее равнодушное выражение. — Лица у них были прикрыты, одним глазом я до сих пор плохо вижу.
— Однако оберайнзацляйтер Штайнбреннер уверяет, что признаки были явными даже при том, что открытой кожи у них было совсем мало, — Малер вопросительно посмотрел на Готтфрида. — Вы же знаете о зараженных. Готтфрид? Знаете, как они выглядят?
Это было похоже на вопрос с подвохом. Еще неделю назад Готтфрид не имел о зараженных никакого представления; а теперь с ним говорят так, будто бы он должен был знать об этом явлении едва ли не с детства.
— Разумеется, — Готтфрид кивнул.
— Откуда? — Малер наклонил голову и улыбнулся. От этой улыбки по спине у Готтфрида пополз холод.
— Я подписал документ о неразглашении, — ответил он. — Поэтому не могу рассказать об этом подробно.
Малер посмотрел на него со смесью разочарования и гордости. То ли он ждал, что Готтфрид сейчас попадется, то ли боялся этого, но, судя по всему, принятое решение оказалось верным.
— Отлично, — Малер выпустил облачко дыма. — То есть, вы утверждаете, что в баре “Цветок Эдельвейса” не видели зараженных?
— Никак нет, херр хауптберайхсляйтер!
— Отлично, — Малер улыбнулся, как показалось Готтфриду, с облегчением. — Теперь вы берете форму объяснительной, выходите в приемную и пишете. Пишете ровно то, что сказали мне, слышите? И присовокупьте туда вашего Швайнсшайссесшванцбреннера! Дайте повод полиции и Отделу Идеологии посмеяться. Будут вопросы — обращайтесь к Вальтрауд.
— Они-то посмеются, — обреченно выдохнул Готтфрид. — А меня потом опять… это… на партсобрании… — он провел ребром ладони по шее. — Да и Вальтрауд…
— Ничего не могу сказать вам о партсобрании, — покачал головой Малер. — Но если уж вам и достанется, то на сей раз не одному. А вам, кажется, не привыкать. Что до Вальтрауд — это ее работа — ответить на ваши вопросы, — он заговорщически подмигнул. — Все ясно?
— Так точно, — отозвался Готтфрид. — Вот еще, мои документы.