Страница 14 из 67
*
Они спускались ниже и ниже. Земля все еще терялась где-то внизу, но даже сквозь стекла флюквагена казалось, что воздух там гуще, плотнее и наверняка грязнее. К вечеру похолодало, и откуда-то снизу начал наползать туман, придавая и без того мрачной картине зловещую таинственность. Готтфрид сбавил скорость и медленно полз вдоль здешних посадочных площадок. В них не осталось ничего от выхолощенности самых верхних и даже от небрежности средних. Грязные куски местами выщербленного бетона, торчащая арматура опалубки, блеклые грязные вывески, которые по большей части даже не светились. Готтфрид выключил ближний свет, оставив лишь габаритные огни, и вполголоса посетовал на то, что не может уменьшить их яркость — вот и придумал себе задачу на выходные.
— Может, поехали в наш бар? Как он, кстати, называется? — предложил Алоиз.
— Нет уж, — Готтфрид упрямо мотнул головой. — Надо знать город, в котором мы работаем.
— Знаешь, после вылазки сюда нам может понадобиться еще доза антирадиновых таблеток, — с сомнением проговорил Алоиз.
— Теперь у нас есть рецепт, — беспечно отмахнулся Готтфрид.
— Ты же прочитал про изотопные варианты. Вдруг этот рецепт не подойдет?
— Мы на минутку.
Готтфрид припарковал флюкваген на более-менее ровном пятачке и указал в проход между домами:
— Смотри! Как насчет вылазки на разведку?
— Не нравится мне это место, дружище, — Алоиз огляделся.
В этот же момент откуда ни возьмись к флюквагену метнулась человеческая фигура, положила руки на стекло со стороны Готтфрида и принялась обнюхивать машину. Готтфрид отпрянул и хотел было спрятаться, но заметил, что глаза существа были сплошь подернуты мутноватой белесой пленкой — похоже, тварь была совершенно слепа. Ноздри ее трепетали, губы что-то шептали, а стекло флюквагена запотело от горячего дыхания. Готтфрид вгляделся: существо было абсолютно лысым, ни бровей, ни ресниц, ни волос на почти голых руках. Кожа сплошь покрытая язвами, точно кто-то изорвал ее в клочья и местами она слезла, обнажая мясо и сухожилия. В раззявленном рту из воспаленных десен беспорядочно торчали желтые пни зубов, длинный язык тоже был изъязвлен. В довершение ко всему, даже когда существо принялось обходить флюкваген спереди и Готтфрид смог увидеть очертания его фигуры, он не смог разобрать, мужчина перед ним или женщина. Грязные лохмотья почти не скрывали тела, и теперь взгляду друзей открылись совершенно нехарактерные для мужчины обвислые груди, однако плечи существа были широки, пальцы узловаты, а в том месте, где болталась набедренная повязка, смутно угадывался нехарактерный для женщин бугор.
— Что это? — одними губами проговорил Алоиз, внимательно смотрящий на каждый жест существа.
— Не знаю, — проартикулировал Готтфрид и потянулся к ключу зажигания — он уже успел пожалеть, что заглушил второй контур.
Тем временем существо подняло голову и, по всей видимости, завыло — уж чем-чем, а хорошей звукоизоляцией старушка-“БМВ” могла похвастаться совершенно правомерно.
— Оно зовет себе подобных, — проговорил Алоиз. — Готтфрид, драпаем!
“БМВ” не подвела. К тому моменту, как из лаза высыпало еще несколько таких же существ — только вот далеко не факт, что слепых, судя по твердости их — даже не шага — бега.
— Знаешь… — переводя дух, заявил Алоиз. — После такого я считаю себя вправе дернуть не пивка, а водки.
Готтфрид молчал. Он еще раз критично оглядел место, где припарковал флюкваген, и, кивнув, направился в сторону уже знакомого им бара.
========== Глава 5 ==========
Алоиз все же изменил принятому решению и, к облегчению Готтфрида и удивлению Магдалины, решил остановиться на пиве. Вскоре они уже сидели за тем же столом — на сей раз втроем, и слушали, как Мария поет. Одетая в строгий черный костюм, чем-то отдаленно похожий на партийную парадную форму, она была прекрасна. Готтфрид допивал вторую кружку пива и чувствовал, как треволнения потихоньку отступают, а в голове проясняется.
— Вы какие-то обеспокоенные, — Магдалина надула губы и стала похожа на капризного ребенка. Готтфрид в очередной раз задумался, сколько ей вообще лет и не наврала ли она им в прошлый раз.
— Все в порядке, — вымученно улыбнулся Алоиз. — Просто работы много…
— Пришли расслабиться? — Магдалина озорно сверкнула глазами и смущенно улыбнулась Алоизу.
— Ну да, — покивал Готтфрид. — А Мария поет каждый вечер?
— Почти, — покивала Магдалина, — когда есть посетители.
— А что, часто пустуете? — осведомился Алоиз, рассматривая Магдалину.
— По правде говоря, почти никогда, — Магдалина наклонила очаровательную головку к плечу, и из-за уха выбилась волнистая прядь.
Песня закончилась, и они и пара компаний — не партийных — за другими столиками принялись аплодировать. Музыканты переглянулись, Мария покивала пианисту с улыбкой и подошла ближе к краю сцены.
— Сейчас прозвучит подарок для навестивших нас партийных гостей, — голос ее, многократно усиленный микрофоном, отразился от всех стен и заполз куда-то в самое нутро.
Раздались до боли знакомые аккорды, и она запела “Herbei zum kampf”(1). В исполнении музыкантов из бара гимн авиации приобрел совершенно иные черты: несмотря на то, что Мария исправно выводила мелодию и не позволяла себе даже малейших вариаций, теперь это звучало то ли как городской романс, то ли как фривольная пародия.
Кто-то из беспартийных недовольно зыркал на них, кто-то позволял себе откровенно улыбаться, а Готтфрид был готов провалиться сквозь землю, на самые нижние уровни. Если бы у них была возможность затеряться, смешаться с толпой! Но партийцы всегда были обязаны ходить в форме: регламентированной по сезону, случаю, иногда даже времени суток, но в форме. Поговаривали, что разве что гестаповцы могут позволить себе такую роскошь, как переодевание в гражданку, но это оставалось лишь на уровне слухов.
Фраза о коричневой армии германской революции заставила Готтфрида и Алоиза переглянуться в страхе — она слушалась, точно вызов, точно злая насмешка над ними, над их положением, над самой Арийской Империей. Они выпили еще, не говоря ни слова. Даже Магдалина притихла и принялась рассматривать кружево на своем переднике.
— Доброго вечера!
Готтфрид вздрогнул от неожиданности: поглощенный дополнительным повторением припева, той его части, в которой пелось о том, что даже в минуты отчаяния мы готовы к последнему бою, он так задумался, что и не заметил, что песня умолкла, а Мария уже спустилась к ним и, как ни в чем не бывало, села на заранее приготовленный для нее стул.
— Доброго, — выдавил Алоиз, наливая себе еще пива.
— Вам не понравился мой музыкальный подарок? — Мария улыбалась так искренне, что Готтфрид даже растерялся.
— Фройляйн Мария, — он так выделил эту несчастную “фройляйн”, точно стремился проорать всему свету о том, что она — беспартийная и своей этой беспартийностью и чертовой песней не имеет к нему ни малейшего отношения. — Мы не летчики. Мы — ученые.
— Гимна ученых я, к сожалению, не знаю, — парировала Мария. — Я просто хотела сделать приятное нашим новым партийным друзьям.
— Не пойте больше партийных песен, — строго проговорил Алоиз. — Это может навлечь проблемы как на вас, так и на нас.
— Так точно, — Мария прищурилась. — Жаль, не знаю вашего чина.
— Это не имеет значения, — раздраженно проговорил Готтфрид. — Считайте, что здесь никому нет дела до чинов и регалий.
— По рукам, — покивала Мария. — Лучше поухаживайте за мной, Готтфрид. Я тоже хочу холодного пива, сколько бы ни говорили о том, что это вредно.
Вскоре напряженность спала, и Алоиз принялся рассказывать, как однажды в студенчестве неправильно собрал какую-то жутко важную деталь для холодильной камеры, и его ошибка привела к совершенно противоположному результату.
— Знаете, тогда мой преподаватель, старик Хофманн, очень долго крыл меня последними словами. Он сказал мне, как сейчас помню: “Помяни мое слово, Алоиз Берг, если такое повторится, что тебя никогда не возьмут ни на одну нормальную работу, и тебе придется чинить отхожие места всю жизнь. Впрочем, тебя и к отхожим местам никогда не допустят, иначе ты потопишь в дерьме весь город!”