Ибо прежнее прошло

Внизу было пусто и пыльно. Ни свечей или их огарков, только старая посуда в рассохшихся шкафах, ни продуктов, ни воды — ничего. Она направилась наверх, и деревянные ступеньки винтовой лестницы жалобно заскрипели под её ногами. Ласт вошла в комнату, из-под двери которой едва заметно пробивалась зыбкая полоска неяркого света. На кровати, обняв руками колени, небритый и растрёпанный, сидел Зольф Джей Кимбли, Багровый алхимик, тот, кто был её мужем и любовником долгие двадцать земных лет.

Она едва сдержала порыв наброситься на него и надавать ему хороших пощёчин.

— Зольф! Как это понимать? — её глаза горели праведным гневом, однако она осеклась, встретив мутный взгляд его глаз.

Она никогда не помнила его в подобном состоянии. Что бы ни случилось, он всегда был аккуратен, чист, гладко выбрит, взгляд его был ясен и твёрд.

— Ласт… — он отвернулся. Грязные волосы занавесили лицо.

— Что с тобой произошло?.. — она понимала, что случилось что-то очень серьёзное, но никак не могла взять в толк, отчего он попросту сбежал? Почему не рассказал ей всего?

Ласт села на кровать рядом с ним и провела рукой по его щеке. Зольф никак не отреагировал, хотя всегда очень чутко откликался на любую её ласку, любое прикосновение.

— Да чёрт возьми, Зольф, не молчи! Почему ты нас бросил?

Она продолжала гладить его по щеке, пытаясь заглянуть в глаза, как вдруг поняла, что её перчатка мокрая. Зольф же сидел неподвижно, не поднимая головы.

— Отвечай! — она была готова разозлиться на него за это идиотское молчание, а на себя — за импульсивную реакцию.

Он перехватил её руку и, больно сжав, отодвинул прочь от себя.

— Больно! — возмутилась Ласт, однако Зольф не ослабил хватки — напротив.

Чудовищная злость вкупе с непониманием подступила к её горлу — в подобных ситуациях он никогда не делал ей больно, по крайней мере, специально! Что же такое произошло? Словно в ответ на её эмоции он слегка повёл головой и разжал пальцы.

— Ты скажешь сегодня хоть слово?

Никогда прежде Ласт не могла бы себе представить, что её голос будет звучать так.

Вместо ответа Зольф поднял на неё мокрое от слёз лицо. Ласт никогда, ни единого раза не видела, чтобы он вот так сидел и плакал.

— Я ничего не чувствую, — речь его была словно бы неловкой, будто он или сильно пьян, или очень болен.

Страшная догадка пронзила разум Ласт. Она так и не смогла добиться от Зольфа, зачем тогда, перед порталом, он прокусил себе руку до крови. Так вот, значит, какой оказалась плата, назначенная Истиной.

— И оттого ты решил, что не нужен? — она обняла его, прижимаясь всем телом.

Он по-прежнему был тёплым, хотя и очень напряжённым. По-прежнему пах ветивером, хотя на сей раз к его запаху примешались кровь, пот и алкоголь.

— А зачем я вам? Очень смешно — алхимик без осязания. Без — как ты это называла? Кожно-мышечной чувствительности? Неспособный ни нормально есть, ни…

Его голос перехватило. Если бы он мог, он бы почувствовал, как предательский ком перекрывает горло, как щиплет глаза, как солёные горячие дорожки бегут по щекам, как вздрагивает всё тело в беззвучном рыдании. Но он не чувствовал ничего — и не мог этого контролировать.

— Зольф… — нечто неведомое наполнило всё существо Ласт. — Мы найдём способ!

Она заговорила горячо, отчаянно желая верить в собственные слова, не понимая, что происходит с ней — да и, в общем, не слишком желая понимать:

— У меня есть камень! Возьми его!

Зольф неловко покачал головой и хрипло отозвался:

— Нет. Я не владею медицинской алхимией.

Ласт сжала кулаки:

— Мы найдём того, кто владеет!

— Ты уверена, что отнятое Истиной можно восстановить с помощью камня? — горько проговорил Кимбли. — Да и какой алхимик станет помогать…

Он ощущал себя безмерно жалким, гадким, втоптанным в грязь и униженным, как никогда. Действительно — проигравшим. Ни в один из дней заключения он не чувствовал себя подобным образом.

— Можно! — она упрямо выпрямилась и поджала губы. — Рою Мустангу восстановили зрение!

В этом Ласт была вовсе не так уверена, как ей бы самой хотелось. Она лишь слышала отголоски разговоров, что Кристальный алхимик работает над излечением Огненного, но никаких подробностей о том, насколько успешно продвигается лечение, у неё не было. Как и не было уверенности в подлинности этой информации как таковой.

— А если кто не захочет помогать тебе… — она выкинула вперёд руку, ладонью вверх и сверкнула мгновенно удлинившимися когтями. — Я его заставлю!

Ласт переполняла готовность не только отдать камень — в конце концов, это был его камень, и не так важно, что до этого его передал Зольфу Энви, — но и идти прямо сейчас сквозь полицейские патрули на поиски того же доктора Марко, который был самым лучшим медицинским алхимиком из тех, о ком она когда-либо слышала. И потом, у нее наконец были её клинки — и это пьянило и звало за собой, вселяло уверенность в то, что ей — снова! — по плечу все, что угодно.

Едва заметная мимолётная улыбка тронула тонкие губы Зольфа. Впервые после открытия Врат он ощутил себя снова живым, хотя его тело по-прежнему не чувствовало ничего.

— Я не ощущал ничего, когда взрывал здешние дома… — он лёг на спину, неловко заложив руку за голову, и посмотрел в сторону. — Ни дрожи земли. Ни содроганий воздуха. Ни взрывной волны.

— Поспи… — Ласт обняла его и привычно уткнулась в тёплую грудь. — Ты вымотан, ты на пределе…

Она точно знала одно: Зольф был не на пределе — он был за всеми мыслимыми и немыслимыми пределами. Осознание того, что он столь чудовищно поплатился за попытку спасти её отнюдь не человеческую жизнь, вызывали у неё некоторое замешательство. “Самопожертвование — это чистой воды эгоизм”. Голос Зольфа отдавался эхом у неё в голове. И это был тот момент, когда она была с ним совершенно не согласна.

Ласт скосила глаза на прижавшего её к себе во сне Зольфа, и на секунду ей подумалось, что не может этот кошмар быть правдой. Что вот же он — он обнимает её всё так же нежно, осторожно, бережно, так, как не может обнимать тот, кто лишён всякой чувствительности. Зольф во сне немного расслабился и чему-то даже улыбался. Ласт выудила из декольте камень, полюбовалась его мягким блеском и, спрятав обратно, вспомнила про околачивающихся по деревеньке братцев и сочла, что им придётся или ждать её — точнее, уже их — до утра, или приходить в этот дом самим, потому что уж спящего Зольфа в таком состоянии она никак не бросит.

Всё же, несмотря на всю его философию, по мнению Ласт, он был человеком — временами, слишком человеком. Ну как ещё назвать ситуацию, в которой он, даже не рассказав о проблеме, попросту решил за всех всё, ни капли не поинтересовавшись больше ничьим мнением?

*

— Кушать хочу, — жалобно протянул Глоттани.

— Ой, захлопнись, — проворчал Энви, расковыривая ногтем пыльную, но прекрасно сохранившуюся каменную столешницу.

Запрокинув голову, он разглядывал тяжёлую свечную люстру. Энви видел подобные дома у аместрийской знати и у партийных бонз на Земле. Но это помещение было ему куда как больше по душе — словно тронутое беспощадным временем свидетельство заката, умирания творения рук человеческих. Особенно восхищала его коническая башня, из вершины которой тянулись ржавые цепи-змеи, удерживавшие литой круг с подсвечниками и даже оплывшими в их гнёздах огарками свечей. Монструозная люстра держалась на честном слове и паре ещё крепких балок; сквозь дыры в обшивке заглядывала щербатая луна, заливавшая призрачным светом то, что более всего походило на бар — на стойке и под ней даже были пустые бутылки. На камне столешницы стоял патефон, покрытый пылью, паутиной, отсыревший под беспощадными ливнями, от которых не спасала прохудившаяся крыша.

— А тут есть нечего? — не унимался толстяк.

Энви шумно выдохнул — наконец-то он сам был избавлен от тягот существования в теле, столь приближенном к человеческому. Конечно, всё ещё было неясно, что с ними будет: останутся ли они в Аместрисе и будут реабилитированы стараниями фасолинки, которая, впрочем, уже давно не фасолинка; или же будут вынужденны покинуть эту страну и искать прибежища мятежным натурам в той же Крете или Аэруго. Но, по большому счёту, это не слишком его беспокоило: он уже привык, что где бы ни оказался, его всё равно снедало непреходящее ощущение, что лучше всего где-то рядом, будь то у соседей или за границей, но никак не в том месте, где находился он, Энви.