Ибо прежнее прошло

Ноа не слышала больше ничего, кроме голоса, нашёптывающего ей на ухо решение всех проблем. И это решение пришло само собой. Казалось, оно уже жило в ней, с самого начала было вписано в её структуру — и все её существование оправдывала некая высшая цель. Цель эта теперь обозначилась и светила ярко, словно путеводная звезда над горизонтом. Ноа посмотрела на свои узкие ладони, подошла к кругу и положила на него руки. Вспышка ослепила всех, такая родная, забытая…

Эд и Ал застыли. У Кимбли сжалось сердце. Алхимия была всего в одном шаге — стоило лишь протянуть руки…

— Ноа! Ноа, нет… — Эдвард упал на колени, Альфонс метнулся к Ноа и приподнял её за худое плечо — поздно… Чёрные ладони, змеями выползшие из дыр в дощатом полу, поглотили тело цыганки. Ал неверяще смотрел на собственные руки — он беспомощно хватал лишь воздух.

— Женщина, — протянул голос, исходящий от Белой девушки. — Чего ради ты сделала это? Ты хочешь нести жизнь, не понимая, что одна в тебе уже есть?

Ноа впервые за последнее время ощутила, что разум её чист и незамутнён. Теперь все было понятно: она обладала всей мудростью мира, с самого начала — даже не собственной жизни, но самих времен. Она всегда была частью мировой структуры, а та, в свою очередь, была вписана в нее, в ее разум, душу и самую суть. Но одно оставалось непонятным — какая такая жизнь?

— Пожертвуешь этой искрой, зачатой в единении вселенных? Искрой, вместе с тобой вопреки всему пережившей невероятный ад? Или даже это слишком просто?

Ноа замотала головой — всей её истерзанной сущности претила мысль об уничтожении того, кто был не виновен в том, благодаря чему мог появиться на свет, не был виновен в ее преступлении, ее вероломности.

— Нет, это и правда слишком просто, — рассмеялась Белая девушка. — Ребёнок останется при тебе. Как живое напоминание о твоем предательстве. Как бремя. Твои способности уникальны, девочка моя. Однако… — она мелодично рассмеялась. — Какая ирония — знать обо всех всё и не мочь никому ничего поведать… Никогда не рассказать ни о чём собственному ребёнку… Не спеть колыбельной… Иди… Твоя смелость однажды будет вознаграждена, но только не тем, чего ты ожидаешь…

Ноа появилась около круга так же внезапно, как исчезла. Она взглянула в глаза Ала полуосмысленным взглядом и беззвучно рассмеялась.

— Что ты видела?! Что ты там видела?! — Ал кусал губы, боясь услышать ответ.

Она открывала рот беззвучно, как пойманная рыба. Широко распахнулись тёмные глаза, исказившиеся болью непонимания.

— Ноа, пожалуйста, не молчи! — Альфонс заглядывал в бездонные глаза. — Скажи хоть слово!

— Речь… Он отнял у неё речь… — Эдвард сжал кулаки. Как же ему надоел произвол этой твари, что звалась Истиной!

Ноа изумленно смотрела на так и оставшихся безжизненно лежать Исаака и Анну. По её щекам побежали горячие слезы.

— Прекрасно, хотя и слишком долго. Остался один. Цепной пёс Похоти на драгоценном поводке, — лицо статуи было скорбным, что так диссонировало с почти весёлым тоном голоса.

Ласт вздрогнула, как от удара. Энви подался вперёд, но тут же осёкся.

— Я проголодался, — жалобно заявил Глаттони.

— Съешь этих, — мрачно подал голос Слосс, тыкая на трупы.

— Мне Ласт запрещает, они часто заразные, — заныл толстяк. — А я кушать хочу.

Наблюдавший за сценой Веллер скривился. Мало того, что этот кретин страшно раздражал его одним своим видом, так он ещё и был уверен, что Кимбли протянет время до последнего.

— Ласт, дочь моя, отчего ты не решила этот вопрос? Ты стала слишком… человечной… — в голосе Христа слышалось явное разочарование. — Неужели ты настолько привязалась к нему?

— Нет, Отец… — тихо проговорила она и замялась, отведя взгляд.

Кимбли сощурил ледяные глаза.

— Жаль. Ты была моей единственной дочерью.

От стены отсоединись двое мертвяков; один подскочил к Ласт, втащил её в круг и воткнул в горло нож, проворачивая его в открывшейся ране и продолжая терзать острым лезвием так похожую на человеческую плоть. Красная кровь лилась потоком, светилась в полумраке часовни, точно драгоценный камень; Ласт забила в воздухе руками, беспомощно глотая воздух и хрипя; на бледной коже начала проступать серая паутина трещин. Второй мертвец поднял автомат, щуря полуслепые глаза и готовясь дать отпор любому, кто попытается помешать его товарищу.

— Ла-а-аст! — закричал, брызгая слюной, Глаттони и рванулся вперёд, но лишь для того, чтобы его перехватила сильная рука Слосса. — Ла-аст, не-ет!.. Сволочи! Моя… Моя Ласт! — всхлипывал он, беспомощно дрыгая коротенькими ножками в стальной хватке гомункула.

— Ты знаешь, каково это, — усмехнулся Христос. — Однажды ты уже умирала — огонь выжигал из тебя жизнь за жизнью. А здесь они все прольются кровью, одна за одной, дочь моя.

Лицо Ласт, посеревшее, исказилось гримасой боли; из глаз потекли слезы.

Зольф мотнул головой и, метнувшись к кругу — только дёрнулось автоматное дуло в лапах мертвяка, — положил на него татуированные ладони.

— Стой, Багровый! — Ал метнулся к алхимику, но поздно.

Чёрные руки потянулись к Кимбли, облепив всё его тело. Мёртвый солдат, терзавший Ласт, отлетел, словно выброшенный из круга нечеловеческой силой, и застыл в неестественной позе; второй, с автоматом, грузно осел на пол.

Вся информация мира, казалось, хлынула в Зольфа бесконечным потоком, грозя разорвать изнутри такой бесконечный и такой ограниченный человеческий ресурс.

— Опять ты? — выдохнул Белый человек. — Ты же знаешь: чтобы получить что-то, нужно отдать что-то взамен. Решил спасти её?

Кимбли оглядывался в белой пелене, заполнившей всё вокруг. Он не хотел слышать этот голос и вступать с ним в диалог, но, похоже, стоило.

— Решил, — с вызовом ответил Зольф.

— Ты вовремя — у неё почти исчерпались жизни, — усмехнулся голос. — Но я знаю, что у тебя забрать. Или, может, у тебя и пожелания найдутся?

Зольф не удостоил его ответом, хотя хотелось завалить Истину вопросами, коих у него накопилось великое множество.

— Ладно, я знаю, что забрать, и без тебя. Ступай обратно — там ты узнаешь всё. И, может, даже больше, чем когда-либо хотел…

Руки исчезли, оставив в кругу лежащего без движения Кимбли.

— Зольф… Зольф, проснись… — шептала окровавленная, но живая Ласт, дрожащими руками обнимая его.

— Прекрасно! — статуя ликовала. — Теперь всё готово!

Засиял круг. Шаттерханд, Альфонс, Эдвард и Ноа раскрыли рты в безмолвном крике, Кимбли резко пришёл в себя. На груди каждой из “ценных жертв” — и даже Эдварда Элрика, который теперь удивленно взирал на своё туловище, изрыгая проклятия — раскрылось по чудовищному глазу; сами же жертвы были связаны чем-то нематериальным, но удерживавшим их с колоссальной силой. Крышу часовни окончательно снесло, в небесах раскрылись огромные Врата.

Казалось, небо упало на землю, земля вознеслась ввысь, вывернулась наружу, обнажив самую свою суть. Потоки энергии пронизывали всё пространство, сжавшееся до бесконечности и разросшееся до точки. Бушевала буря. Засиял зловещим светом контур преобразования — алели места с вырезанными кровавыми печатями, раскидывая тонкие лучи-лапы по всей Земле, опутывая ее, будто паутиной. Ни о чем не подозревавшие люди попадали замертво; их души-огни устремились, как мотыльки на свет, к Отцу. Сошедший, наконец, с креста Христос сбросил терновый венец, откинул окровавленной ладонью спутанные тёмные волосы со лба, хищно осклабился и засмеялся, воздев руки к беснующемуся небу.

— Пришло моё время! Я так долго ждал этого, так долго готовился, и вот настал этот час, час моего триумфа, ведь вы все так ждали меня, правда? — Он обвёл взглядом всех присутствующих. Голос его был подобен иерихонской трубе — ни одни из стен не смогли бы устоять перед ним, имей он хоть малейшее намерение сокрушить их. — Узрите моё второе пришествие, о котором писалось в ваших священных книгах! Грядёт моё Царствие — на Земле, на Небесах, во всех мирах! Все души питают меня, они обрели вечную жизнь, предначертанную вашими пророчествами! Всё во мне, и я во всём! Я — Един!