Дух войны

— Ноги, брат, в этом деле значения не имеют, — зло прошамкала неопределенного возраста женщина с уродливым шрамом во все лицо и выбитыми зубами. — Помолчал бы.

Наиля не слушала. Даже не потрудившись прикрыться, она помогала полубессознательному Фирузу добраться до нар. Негоже будет, если он так и помрет в проходе. Но Фируз был чертовски тяжелым.

Дверь со скрипом отворилась вновь, впуская в барак частичку безмятежного лета и новых обреченных на жалкое существование. Наиля подняла голову — в проходе стояла осиянная солнцем женская фигура. Лица разглядеть не удавалось.

— Наиля? — с нотками надежды спросила вошедшая.

— Живей, ты!

Женщина тяжело ввалилась в барак, дверь захлопнулась, снова стало темно. Наиля неверяще таращилась на новенькую.

— Элай… Как ты здесь… — слова с трудом вылезали из глотки, словно рождались в муках. Не в добрый час появилась здесь ее давняя подруга — если, конечно, хоть какой-то час здесь вообще можно было бы назвать добрым…

— Наиля! О Ишвара!.. Это же… — Элай осторожно подошла и, придерживая круглый живот, присела рядом с искалеченным Фирузом.

Наиля отвернулась. Слезы ненависти выжигали не только глаза — душу.

========== Глава 12: Я могу стать пеплом ==========

— Как тебе сегодняшняя зачистка? — глаза Энви сверкали.

— Неплохо, — уклончиво ответила Ласт, глядя куда-то вдаль.

— Что, погас Огонек? — издевательски усмехнулся Энви, болтая ногами в воздухе — они находились на крыше лаборатории, громады белого камня.

Ласт нервно повела плечами — в этом сражении Огненный алхимик был как-то блекл и невыразителен. Нет, огонь его по-прежнему пылал там, где должно, был достаточно жарок и ярок, но создавалось впечатление, что все это — лишь безучастная дань долгу. В этом огне не хватало огня. В искрах его — искренности.

— Просчиталась ты, — с каким-то мстительным удовлетворением припечатал гомункул. — Взрыватель-то хорош! Сколько души вложил!

Энви рассмеялся над показавшейся ему уместной собственной остротой. Ласт сдержанно улыбнулась. От Багрового алхимика в том сражении исходили мощнейшие эманации — подлинной страсти, острой экзальтации, неподдельного экстаза, своего рода катарсиса наоборот — пути к совершенству через боль. Через чужую боль. А уж в человеческой страсти, особенно пагубной, Ласт разбиралась как никто другой. Каждому аверсу нужен свой реверс, и обратной стороной похоти была смерть. И находились те, кто ухитрялся соединять это воедино, переплетая причудливые диссонансы смерти с консонансами жизни, не разрешая их, не утверждая господства жизни над смертью. Ласт никогда не понимала, почему люди говорили о том, что жизнь торжествует над смертью. В ее понимании, все было совершенно наоборот.

— Вложил, — кивнула Ласт. — Как бы он не переусердствовал. Камень все же конечен.

— А вот мы и посмотрим, умеет ли наш Кровавый лотос управляться с ресурсом, — хохотнул Энви. — Не хочешь выдать ему вознаграждение? — он похабно ухмыльнулся.

— Ему это не нужно, — покачала красивой головой Ласт. — Самое лучшее свое вознаграждение он получает на поле боя.

— Ну тогда подними боевой дух Огоньку, — не унимался Энви. — А то я тут, значит, тружусь, а ты только и делаешь, что наблюдаешь!

Ласт скривилась. Она вспомнила, как пару дней назад Энви под личиной аместрийского лейтенанта на глазах у нескольких монахов и женщин, смеясь, расстрелял ватагу детей, игравших у ручья. А когда у него кончились патроны, еще двоих забил сапогами. Потом, правда, насилу унес ноги и едва не исчерпал все свои жизни, но ухитрился сбежать от ишварских воинов, будучи уже не единожды мертвым. Чем только укрепил легенды о том, что аместрийские войска вышли на штурм святой земли из самых недр Шеола.

— Не переживай, — мягко проговорила Ласт. — Я без дела тоже не сижу.

— Конечно, как же, — скривился Энви. — Тебе дали это тело пять лет назад, и мне кажется, что ты до сих пор не лишила его девственности!

— Не твое дело! — обозлилась Ласт. Разумеется, братец был неправ, но его это ни капельки не касалось.

— Похоть, тоже мне, — распалялся Энви.

— Энви, — строго начала Ласт. — Прекрати.

Она подумала было, что надо рассказать брату о том, что с зачисткой одного из округов надо бы поторопиться — один из увлеченных алхимией ишваритов понял слишком многое, и как бы он не разгадал самого главного. Она следила за юношей уже порядочное время, но всякий раз отчего-то умалчивала о том, что ей удавалось узнать. Как только она думала о нем, слова вязли в глотке и находились любые другие дела, разумеется, срочные. Временами Ласт злилась на себя за это невесть откуда взявшееся малодушие, но объяснить его не могла даже себе. Словно было нечто подспудное, что останавливало ее.

— Ладно-ладно, сестренка, — Энви осклабился. — Пойду еще какую-нибудь гадость придумаю. А ты покорми наше вечно голодное пузо. А то он еще половину нашей армии сожрет, потому что перепутает!

Ласт махнула рукой — обычно она всегда защищала Глаттони от подобных замечаний Энви, но сейчас ей было отчего-то не до того.

*

Рой понуро брел по краю лагеря. Сегодняшняя зачистка словно выжгла его, хотя, как казалось Огненному алхимику, все уже истлело еще предыдущей ночью. Предыдущей ночью он стал собственной тенью, собственным пеплом, сгорел в собственном огне — так же, как все те, мимо кого он проходил, когда жар его пламени выпаривал влагу из их тел, заставляя корчиться в невыносимых муках, выворачивая наизнанку внутренности и устремления, выдавливая глаза, вырывая из обожженных глоток последние слова — объяснения в любви, что звучали как проклятия, и призывы всех кар господних на головы нечестивцам, исполненные любви к своему ближнему. Рой не хотел видеть никого. Ни Хьюза, так легко готового похоронить все свои злодеяния и прикоснуться к любимой женщине руками, что по локоть в крови; ни Ризу — девочку-смерть, ястребиное око, каждый выстрел которой — почти как его щелчок пальцами. Хотя что это он — нашел, с кем себя сравнивать! Ее выстрел убивает одного. Его алхимия…

Ни Зольфа. Зольфа Рой не хотел видеть особенно — до дрожи, до тошноты. Одна только мысль о том, что им придется снова работать в тандеме, вызывала у Мустанга болезненное состояние, затруднение дыхания и рези в животе. С каждым заданием Кимбли становился все изощреннее и безжалостнее, а в этот раз его алхимия приобрела поистине небывалый размах, небывалую громкость и зрелищность и, конечно, небывалую смертоносность. Зольф же стоял и смеялся, на лице его было написано такое наслаждение, что Роя едва не вырвало. И если поначалу он лишь неодобрительно качал головой, когда слышал, как солдаты прозвали молодого майора, теперь он понимал, почему. Зольф стоял посреди поля брани, а вокруг него багрянцем лепестков раскрывался чудовищный лотос. Кровавый лотос.

Рой вспомнил, как переглянулись и побледнели солдаты, когда, по приказу какого-то очередного бригадного генерала, переданному по рации — сам генерал отсиживался поодаль от линии атаки, — согнали и расстреляли часть людей — в основном, женщин, стариков и детей. И от них отбился мальчонка, а мальчонке едва ли исполнилось хотя бы три года — если Рой хоть что-то понимал в детях. Солдаты переглянулись — никто не хотел обременять душу таким. Пусть это и звучало смешно — они отняли не одну сотню жизней. За чем же стало дело — всего лишь за еще одной? И тут подошел Зольф, равнодушно пожал плечами — и разлетелся мальчонка по пустыне кровавой пылью, пролился дождем…

— Что? — резко спросил Зольф, отряхивая ладони.

Никто ему тогда не ответил — все были горазды только за спиной перешептываться. А Роя мутило. Ему хотелось наброситься на Кимбли, стереть с его лица эту дурацкую блаженную улыбку, повалить на землю и бить, пока тот не обмякнет и не стихнет, залитый на этот раз собственной кровью; Рой не понимал — они же совсем недавно сидели бок о бок и общались! Он помнил Зольфа по Академии. Умный малый, начитанный, немного циничный, но мало ли у кого какие недостатки! Мустанг не мог поверить, что его приятель превратился в бездушную машину для убийств — да не просто в машину! Рой и сам был машиной для убийств… “И чем ты лучше Кимбли?” — обреченно спросил Рой сам себя. Хотелось содрать с себя кожу. Мустанг понимал, что что-то вроде “я хотя бы не получаю от этого удовольствия” — жалкая отговорка. Какая разница тем, кто погиб от его руки, получал ли их палач удовольствие от своего кровавого ремесла или оплакивал своих жертв? Им-то было уже все равно.