Наше дело - табак

Ушаков мелким почерком заполнил протокол, приписав "по поручению следователя прокуратуры г. Полесска".

- Прочитай, подпиши, - он протянул бумагу Сапковскому.

Тот пробежал глазами написанное. И воскликнул:

- Я не могу это подписать!

- Ты мне все это разве не говорил только что?

- Говорил. Но подписать не могу.

- А куда ты на хрен денешься, - жестко произне Ушаков.

Плут дрожащей рукой вывел: "С моих слов записано верно". Расписался.

- Отлично, - кивнул начальник уголовного розыска. - Посидишь в пятом кабинете час - и свободен.

- Как? - не понял Сапковский.

- Пока свободен...

Гринев озадаченно посмотрел на своего начальника.

- Так вы знали, что я невиновен, - произнес Сапковский. - Тогда зачем все это?

- Что - это?

- Давление. Оскорбления. Со мной вот товарищ полковник обращался как с законченным преступником.

- А ты и есть законченный преступник, - сказал Ушаков и, не в силах сдержаться, выдал то, что накипело: - Вы все растащили, до чего ручки ваши загребущие дотянулись. Все изгадили. От вас исходят ядовитые миазмы. Где вы там подкуп, разборки, взятки. Там кровь льется... А что вы сделали с нашим городом, который раньше самым спокойным городом в Советском Союзе был! Во что превратили!.. Вы как болезнь, которую нужно глушить антибиотиками.

- Я ему уже палача предлагал, - усмехнулся Гринев.

- Во, поперла классовая ненависть, - хмыкнул Сапковский, который моментально расслабился, поняв, что на этот раз все закончилось благополучно.

- Классовая? Это уже интересно, - посмотрел на него с насмешкой Ушаков.

- А хотите откровенно? - спросил Сапковский.

- Давай.

- Да вы просто нам завидуете. Всему. Костюмам, какие мы носим. Машинам, на которых мы ездим. И вся эта классовая ненависть от ощущения бессилия добыть все это... Вы же... Вы же никто. - Слова лились из Сапковского - нервно, неудержимо, он не мог совладать с собой, хотя и понимал, что городит лишнее. Вы упиваетесь ощущением власти над людьми, припертыми к стене. А без этой власти вы нули без палочек. Завтра вышибут на пенсию - и вам не светит ничего. Вы не способны заработать деньги. Потому как созданы такими, что из арифметики знаете только одно действие - делить. Вы псы голодные на цепи, и хозяин вас даже кормить нормально не считает нужным, так, кинет отбросы, чтобы с голоду не сдохли. Вы же задарма от злобы да от обделенности в горло кому угодно вцепитесь.

- Дать ему, что ли, по почкам? - задумчиво посмотрел Гринев на Сапковского.

- Не стоит... Еще есть какие соображения по нашему поводу? - спросил Ушаков.

- Да прав я во всем, - махнул дрожащей рукой Сапковский. - Это вас и злит. Если вам дать эти костюмы и машины, вы будете довольны до задницы и все ваши принципы тут же водой смоет, как кое-что в унитазе.

- Да при чем здесь принципы, - вздохнул Ушаков устало.

Он вдруг подумал, что принципов у него действительно в последнее время остается все меньше. Какая-то высокая мораль, какие-то романтические порывы это все чепуха. Есть нечто более важное - нечто такое в душе, что отказывается принимать всю окружающую мерзость. И это, пожалуй, единственное, что осталось у него. И этот самовлюбленный, считающий себя кругом правым ублюдок на самом деле просто угодил пальцем в небо. А суть простая - они просто разные биологические виды, хотя вроде и классифицируются одинаково - как гомо сапиенсы.

- Ладно, двигай отсюда, бизнесмен. Рано или поздно снова встретимся...

Ушаков вызвал оперативника, сдал Плута с рук на руки со словами:

- Посидит пускай с часок в пятом кабинете. И чтобы никуда не звонил.

- Кстати, вы не имеете права удерживать без достаточных оснований, воспрянул духом Сапковский.

- Основания? - обрадовался Гринев. - Сделаем. Пятнадцати суток хватит за мелкое хулиганство? Василич, ты слышал, как он принародно опера матом послал?

Плут все понял. И, бросив на оппонентов быстрый ненавидящий взор, вышел из кабинета.

- И с каких таких заслуг мы его выпустили? - поинтересовался Гринев.

- Потому что он прав, - сказал начальник уголовного розыска. - Он не виноват. Пробитый раскололся.

- Кто заказчик?

- Арнольд.

- Несуразица выходит. Он же пострадавший. Сам пулю получил.

- Он тоже надеялся, что мы так будем думать.

- Пробитый под протокол все сказал?

- Нет... Он в реанимации. То ли выживет, то ли нет.

- А что будем с Арнольдом делать? - Гринев положил руку на телефон. Группу захвата на выезд?

- Да. Тут собровцы опять работы жаждут. Давай...

Глава 20 ЧУДОВИЩЕ

Известно, что при штурме офисов обязательно найдется какой-нибудь туго въезжающий в ситуацию, который бросится грудью на амбразуру и попытается заслонить ее своим телом с криком: "Пущать не ведено!". И тут же получит по ребрам прикладом - на него выльется боевая злоба спецназовцев, которые после чеченских командировок заждались горячего дельца.

Так случилось и с "Востоком". Собровцы профессионально уронили охранника, прошлись коваными ботинками по холопским ребрам. И ворвались в кабинет, где Арнольд судорожно нащелкивал на сотовом телефоне какой-то номер.

Ушаков зашел в кабинет, когда его хозяин уже валялся на полу с руками, заведенными за спину. На нем были наручники, глубоко впившиеся в кожу. Собровцы были похожи на собак, которым в разгар травли сказали "фу". Вроде и выполнять приказ нужно, а с другой стороны, адреналин, жажда крови. Но начальник уголовного розыска дал четкое указание - клиента не бить. И не из гуманных соображений. Просто он отлично представлял, какие появятся выразительные репортажи в средствах массовой информации, какие высокохудожественные петиции будут кропать заточенными гусиными перьями адвокаты, как будут призывать на голову милиции комиссии по правам человека и прокуратуру, если Арнольда чуток помнут. У больших денег система психологического давления на правоохранительные органы отлаженная и часто чрезвычайно эффективная. Поэтому лучше, если задержанный будет цел и просто напуган.

- Колпашин Арнольд Валентинович, - произнес Ушаков, когда Арнольда усадили в кресло. - Вы задержаны по подозрению в совершении преступления.