Страница 12 из 31
Камиллу Моранси, в девичестве Инам, Ирвин не видел, но слышал, что она довольно начитанная и умная особа. Вдруг она столь же тщеславна? Забеременев, решила узурпировать власть, претендовав на регентство? Или же ждала этой возможности долго, покушение вообще может быть устроено ее умом… Нахмурившись и подперев рукой подбородок, граф напряженно думал о возможности обвинить Ее Величество в случившемся.
Нет, бред. В первую очередь помешает тот же Бенедикт, питавший к родственникам исключительно одну неприязнь, да и старый граф Инам не даст дочь в обиду.
Письмо Ирвин дописал до конца, запечатал и по дороге в часовню сунул в руки растерянного молодого гонца. Злости не осталось, но приподнятое настроение было безнадежно испорчено. Как давно он молился Творцу, полгода назад? Больше? Меньше?
Медленно, сетуя на ноющие суставы, Ирвин опустился перед образом Творца, глядевшего на грешника с укоризной и состраданием, и прижал к груди сложенные ладони. Надо бы принять ванну и отдохнуть с дороги, но это потом. Сперва – помолиться, чтобы дело пошло славно. Вдруг, его это спасет?
− …прости и помилуй грешного, − выдохнул Силиван, молитва сама слетела с уст.
Хоть и предполагал, что ничего не получится. Творец прощает раскаявшихся подлецов, воров, даже убийц, но не когда они хотят продолжать свои бесчинства в дальнейшем. Но, все же, полностью осознавая собственное бесстыдство, Ирвин молился тихим надтреснутым голосом, желая скорее ободрить себя, чем умилостивить Всевышнего.
Теперь граф не боялся ничего и никого.
Глава 8. Шон Тейт
Фиаламскую крепость в Эрте и аранийский лагерь разделяла широкая река Лонга, но лейтенанту Тейту посчастливилось найти нужную местность довольно быстро, хотя душу съедало нарастающее беспокойство. Погода семнадцатого дня месяца Осеннего Тепла радовала солнечными, пусть и не греющими уже лучами, а также отсутствием ветра и дождей. Выехав два дня назад из Эрты, Шон сперва немного заплутал, но ориентировался по воспоминаниям из рассказов генерала Рида и очень скоро смог выехать на верную тропу – неширокую, но протоптанную сапогами людей и конскими копытами. Для разведки, чтобы чувствовать себя спокойным и защищенным, главное всего лишь забыть, что он фиаламец, а акцент оправдать незаконным происхождением – и вот тут-то он не солжет!
Шон зло усмехнулся, но заставил себя думать о другом и придирчиво осмотрел свою темную суконную куртку, не выдававшую его принадлежность к какой-либо армии. Коня молодому человеку выдали самого обычного, оружие он тоже оставил в лагере, и имел при себе только рекомендательное письмо от несуществующего барона Генхена и поддельные бумаги, с которыми приехал в Эрту. По ним Шон Тейт считался жителем Арании. Сперва казалось, что командование желает таким образом избавиться от бастарда, как уже избавился от Шона приемный отец, граф Льюис Холт, и что такая разведка больше походит на изгнание. Но стоило Мартину крепко обнять товарища и сказать ему теплое напутствие, ложные мысли отхлынули прочь, подобно изменчивой морской волне.
Мать рассказывала Шону в детстве о безжалостных ледяных волнах Голубого моря, разделяющего Талнор и Аранию, как же славно, подумал он, вглядываясь в тронутые позолотой осени холмы впереди, что повезло ехать верхом, а не плыть на корабле. Меньше людей узнают о его планах, и меньше будет потом вероятности стать разоблаченным и захваченным в плен. Самым тяжелым испытанием, видимо, станет пережить ближайшую неделю до приезда Дина Мейсона во вражеский полк – но и после этого им придется держаться на расстоянии друг от друга, словно они никогда не были друзьями.
Это не страшно, достаточно лишь смириться и подыграть аранийцам, Мейсону, самому себе. За свою двадцатиоднолетнюю жизнь Шон сумел набраться терпения и выносливости, поскольку иначе ни за что не смог бы выдержать мерзкого сводного братца. У Генри Холта всегда хватало подлости не просто досадить бастарду и унизить его, а еще славно очернить в глазах отца. И Шон, прекрасно понимая, что ничем хорошим его сопротивление не закончится, молча сносил все толчки, издевки, наказания и крики на «маленького бесноватого ублюдка». Матушка никогда не заступалась за старшего сына, но он, когда подрос, совершенно перестал на нее обижаться – ведь она была жертвой отчима точно так же, как он был жертвой Генри.
Сердце словно сдавили твердые пальцы ледяной руки, в горле появился горький ком, и Шон моргнул, прогоняя злые слезы. Нужно не думать о больном прошлом, а ехать навстречу будущему на этой простенькой лошади, оглядывая пустые зеленовато-золотистые холмы. Если, конечно, этому будущему когда-нибудь суждено наступить.
Граница, охраняемая фиаламцами с одной стороны и аранийцами – чуть дальше, приближалась, но сперва ему пришлось пересечь мост через реку Лонгу, разделяющую две страны. Под лошадиные копыта легла широкая сухая дорога, к концу осени она размякнет под обильными ливнями, превратится в водянистую хлябь, хорошо, что покидать вражеский полк Шону и Дину велено только зимой. Фиаламский офицер средних лет, усатый крепыш, устало скосил светлые глаза на предъявленные документы и махнул рукой – проезжайте, мол.
− Спасибо! – коротко поклонился по привычке Тейт, и, убрав бумаги за пазуху, тронул поводья.
Впереди ничего не изменилось, хоть он и очутился на вражеской земле. До пограничной заставы оставалось примерно пятьсот тальм, и постепенно Шон перестал чувствовать себя не в своей тарелке.
− Здравия желаю, − сказал он твердым голосом, встретившему его молодому и безусому, такому же, как сам, офицеру, стараясь глядеть прямо в глаза. – Лейтенант Тейт. Исполнял тайное задание барона Генхена и направляюсь в полк несения службы.
− Здравия желаю, лейтенант, − быстро ответил тот, наклонив голову, из-под съехавшей набок шляпы выбилась рыжая прядь. – Проходите.
Получив бумаги обратно, Шон Тейт поехал дальше. Пути назад уже не имелось, да и он не относился к способным дезертировать людям. Бояться чего-то – удел тех, кому есть, что терять, а лейтенанту оставалось лишиться разве что дружеского расположения Дина Мейсона, и потому он окончательно перестал волноваться, когда впереди, между двумя очередными холмами, появились темные очертания вражеской крепости. Каменная, высокая, рвущаяся острыми башнями в светлое небо и на вид совершенно неприступная…
Столица Арании, Эрум, находилась в паре пианов от этой крепости, как сказал Шону генерал Рид, интересно, единственная ли эта? Глубоко и прерывисто вздохнув, Тейт закрыл глаза и велел себе отныне называться аранийцем или в худшем случае аранийским бастардом. Мало ли их тут живет, детей аранийских женщин и фиаламских мужчин, зачатых в мирное время? Если выдать себя хоть какой-нибудь малостью, все закончится дурно, и надо продержаться, втираясь в доверие к генералу Шварцу, чтобы не подвести хотя бы Дина Мейсона.
Лошадь вдруг всхрапнула, мотнула головой.
− Тише, − произнес юноша вполголоса. – Не буянь, мы не в бою.
Здоровенный детина в кирасе и со старомодным клинком в ножнах заступил Шону дорогу к воротам, схватил под уздцы лошадь. Бояться здесь было нечего, этого человека, верно, научили заранее так обращаться с приезжими без предупреждения людьми, но полный злого недоверия взгляд заставил Тейта невольно поежиться.