Огг

Ген беззвучно плакал, всё так же уткнувшись в шею пса, а пёс, понимая состояние мальчишки, затих и еле-еле дышал. В дверном проёме спальни, окутанный плотной темнотой, незримый, сложив руки на груди, наблюдал за ними Цезарь. Ему было бесконечно жаль своего приёмыша, но менять что-либо он не собирался. Конечно, можно было бы спасти и старшего брата, но в этом случае Ген никогда не станет настоящим римлянином…

– Не спишь? – жена нежно погладила меня по плечу.

– Нет. После сегодняшнего происшествия не получается. Как закрою глаза, так сразу вижу два обгоревших тельца. Это чудо, что ты подоспела вовремя, ведь в панике Женька обязательно побежал бы в дом к Арсюхе и мы могли бы лишиться детей.

– У меня тоже пепелище перед глазами. Боюсь глаза закрыть. Кстати, мне показалось, что ты довольно спокойно отнёсся к происшедшему.

– Куда там «спокойно». До сих пор всё внутри дрожит. Просто я стараюсь сохранять невозмутимость в присутствии детей, чтобы своим испугом не пугать их ещё больше. Помнишь, как Арся загнал сапожное шило в подушку большого пальца и едва не сомлел не столько от боли, сколько от вида шила на два сантиметра торчащего в руке? Только моя улыбка спасла его от обморока. А потом, я взял его за палец, попросил закрыть глаза и выдернул шило. Он открыл глаза, а шила в пальце нет. И боли нет, и страха нет.

– Я сама тогда напугалась не меньше его.

– Милая, так и у меня при виде пальца с торчащим из него шилом мошонка от страха сжалась. Это же наши дети и я боюсь за них, даже если ничего не происходит.

– Я знаю.

– Мне вспомнился ещё один случай. Арся побежал впереди нас, упал на асфальт, расшиб голые коленки в кровь, но даже не скривился. Ему тогда три года было. Навстречу шла молодая пара и восхитилась тем, что он не разревелся.

– Нет, этот случай я не помню. И почему же он не заплакал?

– Он упал и тут же посмотрел на нас. Если бы мы своим видом показали ему, что испугались за него, он бы обязательно расплакался. А мы шли к нему и оба улыбались. Тогда он встал, потёр ободранные коленки ладошками и побежал дальше.

– Жестокие мы с тобой родители, – шутливо сказала жена и поцеловала меня в щёку.

– Это не жестокость. Это результат нашего спортивного образа жизни. В спорте без травм не бывает и если ойкать из-за каждой болячки, будет уже не до тренировок. Ты, например, ещё школьницей, играя в гандбол, сломала палец, а родители даже не узнали об этом.

– Да я и сама не подумала, что это перелом. Поболел какое-то время и перестал. Правда, кривой слегка получился.

– Зато теперь это мой любимый пальчик, – я нашёл в темноте её руку и ласково коснулся сломанного мизинца губами.

– Может по чаю?

– Нет, – ответил я, – только не чай. И так взбудораженный весь. Лучше молоко.

      Мы встали, накинули халаты и босиком прошлёпали на кухню. Свет не включали, так как в окна светила огромная полная луна, не замутнённая облаками. Я налил в стаканы молока и поставил их в микроволновку слегка подогреть. Плеснул немного молока в миску Малявке, которая проснулась и крутилась рядом. Затем мы прошли на террасу и уселись в ротанговые кресла.

– Римская луна, – произнесла жена, глядя на красавицу-луну.

– Почему «римская», а не «минская» или «бобруйская»? – я хохотнул, довольный своей шуткой.

– Ни в Минске, ни в Бобруйске, нигде либо ещё, мы не сидели под такой красивой луной на ночной террасе со стаканами в руках. Только в Риме. Правда пили не молоко, а вино. Помнишь?

– Помню. Помню, что никогда не видел нашего Женьку таким раскрепощённым, как в те римские каникулы. Впрочем, они оба тогда на ушах стояли, так им нравился отдых на Средиземном море.

– Было, – жена помолчала, прикрыв глаза, затем спросила, – ты не считаешь, что сказка, которую ты рассказываешь детям на ночь, как минимум жестковата?

– Так и есть, жестковата. Но они воспринимают её адекватно, так как отождествляют братьев-галлов с собой, а у них всё хорошо, папа и мама рядом, войны нет, боёв на арене тоже. Они не воспринимают её всерьёз, они воспринимают её как очередную чудную папину сказку. А ты откуда знаешь, о чем я им рассказываю? – я был в курсе, что каждый раз, когда я рассказываю сказку детям, она сидит на пуфике под дверями детской спальни и слушает, но все равно наклонился к ней и грозным шёпотом спросил: – подслушиваешь?!

– Представь себе, – она мягко рассмеялась, – я всегда подслушиваю под дверью, когда ты повествуешь им свои чудные истории и, между прочим, всегда удивляюсь твоей фантазии. Тебе бы писателем стать, а не учёным.

– Думаешь? Они же скучные и нудные, эти истории.

– Тогда ответь, почему дети ждут их с таким нетерпением?

– Потому, что у нас особенные и самые обалденные дети.

– Несомненно.

Мы потянулись друг к другу через спинки кресел и поцеловались. У моей жены не смотря на возраст, губы цветом, как губы грудного ребёнка и мне безумно это нравилось. Сейчас они вдобавок имели вкус молока, пахли молоком, а это мне нравилось вдвойне.

– Как у тебя дела на работе? – через какое-то время спросила жена. Я вздохнул:

– Загвоздка на загвоздке. Я тебе рассказывал, про образец металла с другой планеты, который нам поручили исследовать? Который день мы ведём с ним безуспешную борьбу.

– Ты говорил, но не упоминал что это такое. Метеорит?

– С метеоритом мы бы справились в два счёта. Я, как обычно, захожу слишком далеко, рассказывая тебе об этом, ведь на эти исследования наложен гриф секретности, но ты же у меня большая умница, потому я слегка приоткрою для тебя завесу тайны. Это не метеорит, не образец руды и не иной кусок металла природного происхождения. Это изделие. Образец инопланетных технологий. Готовое законченное изделие из металлического сплава. И именно из-за особых добавок в сплаве, мы не можем к нему подступиться. Он мгновенно поглощает теплоту и практически не нагревается даже от газовой горелки. В то же время прекрасно сохраняет температуру естественной не аномальной окружающей среды, в которой находится. Мы даже не смогли его поцарапать!

– И что это за изделие? Оно похоже на что-нибудь земное?

– Не могу тебе этого сказать. Я понимаю, что сказал тебе столько, что такая малость, как название самого предмета и его формы уже не играет роли. Но должен же я соблюсти хоть часть секретности.

– Может его можно сломать? Или это опасно.

– Нет, не опасно. Мы пытались проверить предмет на излом. Он пружинистый и изгибается до какой-то степени, но чем больше прилагаешь к предмету усилия, тем более жёстким он становится и в какой-то момент перестаёт поддаваться давлению. Мы даже возили его в Минский Технологический Университет. Ты же помнишь, что там сохранился самый большой и самый мощный в Европе гидравлический пресс?

– Я его видела.

– Наш предмет победил этот пресс! Мы изогнули предмет и закрепили в изогнутом состоянии мощными струбцинами. В таком изогнутом виде вставили в пресс. Пресс опустился примерно на пять сантиметров и больше не сдвинулся ни на миллиметр.

– Как бы я хотела узнать все подробности. В дополнение к той, что ты невольно выдал сам.

– Это что же я тебе выдал, не ведая того? – удивился я.

– Из твоего рассказа я сделала вывод, что ваш предмет длинный, узкий и плоский. Вот только с длинной не определилась. Но явно не короче пятнадцати сантиметров, в противном случае нет смысла сгибать. Хотя я могу ошибаться.

Я рассмеялся:

– Милый ты мой «Шерлок Холмс», – мы поцеловались.

– Я угадала?

– Не скажу. Но смею тебя заверить, что когда после исследований с них снимут гриф секретности, ты непременно узнаешь обо всём…