Моя панацея

— С ногой аккуратнее, — хлопочет Инга.

— Папа, шарики! — кричит Ярик, когда мы чуть было не уходим, забыв о разноцветном латексном великолепии.

— Я понесу, Ярик, не беспокойся. Держись за папу крепче, не упади.

Через несколько минут я усаживаю сына на заднее сиденье машины, а Егор оборачивается и улыбается Ярику. Всё-таки неплохой мужик — мой водитель.

— Я сейчас, — говорю, убирая растрёпанные ветром волосы Инге за ухо. — Надо пару дел утрясти и документы оформить.

— Папа очень деловой, — объясняет Ярик и прыскает смехом в ладошки.

— Давай, Ярослав, не будем мешать твоему папе.

Инга смотрит на меня с тревогой, но не спорит — прячется в салоне автомобиля и захлопывает дверцу. За тонированными стёклами их с сыном не видно, но её взгляд на себе ощущаю.

Она чувствует, что разговор на кухне для меня не прошёл бесследно. И правильно делает, только обсуждать с ней это не собираюсь — мне хватило её слёз, когда сдуру попытался.

Отхожу подальше от машины, набираю номер начальника гаража и прошу подогнать в условленное место одну из самых неприметных наших машин.

Ну что, прошлое Инги? Пора понять и увидеть своими глазами, что ты такое.

22. Максим

В это трудно поверить, но когда-то я был ребёнком. Жил в такой глуши, что зимой туда часто переставали ходить автобусы, а если и приезжали, вязли по окна в слякотном снегу и глохли насмерть. Из всех развлечений у местного населения была лишь бухашка, да сплетни. Нет, в самом деле, чем ещё заниматься отрезанным от соседних поселений людям? И вроде бы большой город был совсем недалеко, но цивилизацией нас баловать не планировали. Иногда я вспоминаю то время и кажется, что всё это случилось с кем-то другим, не со мной. Хотя тот маленький мальчик всё ещё живёт глубоко внутри меня, никуда от самого себя не деться.

Я ворочаю тяжёлые валуны памяти, когда моя машина буксует на бездорожье. Время словно отматывается назад, и меня затягивает воронкой в прошлое. Потому что вокруг почти те же самые пейзажи. Место другое, а упадок и запустение то же.

Село Кукушкино встречает меня покосившимся ржавым указателем, чахлыми ёлками в почти растащенном на дрова лесочке, да алкашом, ковыряющимся в придорожной грязи. Что в ней можно найти? Но ощущение такое, что косматый дед ищет бриллианты.

Я снижаю скорость, чтобы не разгрохать подвеску окончательно, а дед поворачивается на звук мотора. Смотрит внимательно, хмурится и чешет лишайную бороду. Думает, хотя и не уверен, что он не пропил последние мозги, и в голове его не мелькает на репите “абырвалг”.

Глушу мотор, проверяю наличие бумажника в кармане и вылезаю из машины. Такие товарищи бывают жутко полезными, если перед их носом помахать сотенной купюрой — любые тайны поведают, да ещё и с удовольствием.

Дед облизывается, осматривает меня с головы до ног и отбрасывает длинную палку подальше. Улыбается, а зубы крепкие и даже почти белые. Хм, может, он не такой и спитой? Просто старый да неухоженный.

— Мужик, заблудился? — хриплое в мою сторону, а я подхожу ближе. — Город в другой стороне.

Указывает мне за спину и куда-то влево, а я отрицательно качаю головой.

— Я ищу Реутовых. Мне шепнули, что они тут где-то обитают.

Дед удивлённо крякает, осматривает меня уже внимательнее с ног до головы и хмурится. Поправляет бороду, словно это манишка, и почему-то отворачивается.

— Чего ж тебе, человек хороший, от семейки этой нужно? — в голосе сомнение и быстрый цепкий взгляд, как острие иглы под кожу. — Вроде приличный… тоже, что ли, из этих?

— Да так, дельце одно есть, — развожу руками и улыбаюсь самой своей простецкой улыбкой.

Я прекрасно знаю, где дом Ингиной тётки, но лишняя информация не помешает. Внутреннее чутьё подсказывает, что знакомец мой косматый может оказаться очень полезным.

— Дельце… — хмыкает и смотрит себе под ноги, словно на носках грязных колош могли вырасти цветы. И вдруг тяжело вздыхает, трёт себя пятернёй по горлу и заявляет в серую промозглую пустоту: — Пить что-то так хочется, не могу прямо.

Как предсказуемо.

Киваю на свою машину и предлагаю мотнуться до ближайшего магазина, а после уже выпить и закусить.

— Вижу, мужик ты хороший, только я тебе салон испачкаю.

Ты гляди, какой совестливый.

— Не боись, друг, почистим. Но не могу хорошего человека в беде бросить, да и у самого что-то горло высохло.

Ближайшим магазином оказывается бетонная коробка с яркой вывеской и броским названием “Мариетта”. Господи ты боже мой, время идёт, места другие, а ощущение от этой убогости всё то же.

— Сейчас Зинкина смена. Она хоть истеричка, но иногда нормальная, даже в долг дать может, — восторгается дед, оказавшийся при ближайшем знакомстве бывшим колхозным пастухом Семёнычем.

— Обойдёмся без долгов, угощаю.

Семёныч расцветает майской розой и светится, что та стоваттная лампочка. Помнится, мой батя тоже готов был плясать под дудку любого, кто ему наливал. Сплёвываю в грязь, в горле першит, и я бы действительно напился сегодня с удовольствием, потому что слишком сильно во мне ощущение, что попал в своё унылое прошлое. Кажется, что вот сейчас из-за поворота выйдет мать в своём клетчатом платье и в тапках на босу ногу, позовёт меня, а после будет суп на воде и самый вкусный десерт на свете — хлеб, посыпанный сахарным песком. А после вернётся папаша и всыплет всем подряд.

Так, не о том мне нужно думать, и пить не собираюсь — не сейчас, не за рулём.

— Вот тут у нас бар, — хохочет Семёныч, указывая заскорузлым пальцем на небольшой вход с торца магазина. — Мы люди простые, но кое-что в культуре понимаем.

Культура в их понимании — пыльное помещение с парочкой белых пластиковых столиков, бумажная гирлянда на стене, а под ней плакат с полуобнажённой барышней. Хмурая Зинка на наше появление оживляется и, вильнув бёдрами, убегает за спиртным и закуской. Ей лет сорок и по всему видно: хочет замуж. Ну или просто приключений на округлую задницу.

— Не обращай внимания, она так с каждым незнакомым мужиком себя ведёт. Сейчас ещё сиськами тереться начнёт.

Семёныч гнусаво хохочет и хлопает меня по плечу. Всё-таки люди такие милые становятся, если им дать то, что нужно. Просто кому-то необходимы миллионы, а вот Семёнычу — водки испить нахаляву да хорошо закусить.

— Пожалуйста, ваш заказ, — щебечет Зинка и правда, наклоняется ниже, но я успеваю слегка отодвинуться, и из её плана по моему соблазнению выпадает одно звено. — Если надо будет что-то, я там, в торговом зале. Зовите.

— Непременно, — улыбаюсь, а Семёныч уже буквально похрюкивает от смеха.

Зинка шикает на него, но Семёныч слишком счастлив, чтобы его это проняло.

— Может, огурчиков солёных накрошить? Под водочку будет самое то. Это наши, местные, я сама солила! Пальчики оближете. Вряд ли такие пробовали когда-то.

— Идите, Зинаида, там уже покупателей, наверное, толпа.

Зина поводит плечами, бросает на меня последний плотоядный взгляд с долей разочарования и скрывается в двери. Даже хлопает ею порывисто — наверное, чтобы я, идиот, осознал, какое сокровище из рук выпадает.

— Она ещё та жучка гулящая, — сообщает по секрету и бодро разливает водку по пластиковым стаканчикам. — А ты мужик видный, вот она и хлопочет. Обычно от неё только матюги и слышно.

Честное слово, меньше всего мне нужна сейчас озабоченная Зинка, но снова улыбаюсь и откидываюсь на спинку пластикового стула.

— Давай, друг, за знакомство, — Семёныч подталкивает ко мне стаканчик, а я беру его в руки. Пить не буду, но поддержать видимость — дело святое.

Семёныч так активно хлещет водку, что совсем не замечает, следую ли я его примеру. Ему важно, чтобы у него не отобрали смысл жизни и не передумали наливать да кормить, всё остальное отходит на второй план.

По блеску в глазах замечаю, что Семёныч уже дошёл до нужной кондиции, да и содержимое бутылки уже близится к концу. Теперь он либо начнёт говорить, либо я уйду на все четыре стороны.