Академия пурпурной розы

— Договорились, — нехотя согласился Морвин. — Но предупреждаю, сама же и пожалеешь. Еще что?

— Еще… — я смутилась, но продолжила. — Во-вторых, строго запрещается трогать участки тела, закрытые одеждой!

Вот это я очень предусмотрительное правило придумала. Получается, ему и остается только меня за ручку подержать или по щечке погладить. В крайнем случае, за ухо подергать. А это я как-нибудь переживу без остановки сердца.

Морвин закатил глаза, показывая, что он думает обо всех этих моих правилах.

— В-третьих, — разошлась я, воодушевленная. — Ничего не расстегивать, не снимать, не отрывать от одежды… и не отрезать… и… и не делай, не делай такое разочарованное лицо! Я знаю, ты давно покушаешься на длину моих замечательных платьев! Что еще…

— Небо, Маэлин! Неужели будет еще в-четвертых, в-десятых и в-стотысячных?!

— А что мне прикажешь делать?! Я же должна предусмотреть все, что тебе может подсказать твоя извращенная фантазия!

Морвин издевательски фыркнул.

— Тебе надо было идти в законники учиться! Глупости, Ледышка, можешь дальше не ломать мозги.

— Это почему еще?!

— Потому что у тебя-то не такая извращенная фантазия, как у меня! Ты все равно не предусмотришь всего. Что-нибудь да придумаю, — он издевательски подмигнул.

Но прежде, чем я, вспыхнув, решила было окончательно, что это плохая идея — поддаваться на его провокации, он поспешно добавил:

— Шучу, шучу! Иди-ка лучше сюда! Снова мерзнешь.

Легко приподняв за талию, он снова поставил меня босыми заледеневшими ногами на ступни своих ног. Поделился теплом своего тела.

Туше.

— Так и быть, твоя взяла! Понадеюсь на твою совесть. Вдруг она все-таки притаилась где-то в недрах твоего организма, хотя с виду и не скажешь, — смирилась я и закрыла глаза.

И мир уплыл куда-то за горизонт. Тьма за прикрытыми веками не была абсолютной — пронизанная солнечными лучами, трепещущими тенями ветвей, она казалась тонкой пеленой, наброшенной на мои глаза, чтобы спрятаться от окружающего мира и не думать больше ни о чем, кроме обнимающих меня рук и мужчины рядом.

Вдруг понимаю, что это на самом деле была отличная идея. Потому что хотя вчера мои пальцы утолили голод после стольких лет жесткой тактильной диеты — но я вся от такого долгого сидения под панцирем голодна не меньше. Моя кожа так же жаждет прикосновений, а каждая клетка просто кричит о том, что ей тоже это нужно как воздух — его тепло, его нежность, его руки и губы.

Прерывистый выдох рядом.

— Знаешь, Маэлин… когда я думаю, что никто, кроме меня, не касался даже твоей руки… держаться очень трудно. Но ради тебя я держусь. Так что не бойся ничего рядом со мной! И все же не смогу бороться с искушением — хотя бы маленькую сладкую месть за вчерашнее я заслужил. Так что стой смирно, Маэлин — и не вздумай шевелиться! — чтобы остатки моего самоконтроля не полетели в пропасть. Я помню о твоих правилах. Но они тебе не помогут.

Дрожь по телу. Дрожь предвкушения.

Горячая рука уверенно берет мое левое запястье

— Что там было первое? Ага, ладонь.

Начинаю очень и очень быстро согреваться, когда чувствительной кожи на ладони касается сначала его жаркое дыхание. Кто, ну кто, спрашивается, меня вчера надоумил линии на его ладони пересчитывать?! Вот он теперь тоже пересчитывает. И обводит. Языком.

Пульс на запястье прижигает колючим и терпким поцелуем.

Двигается дальше и выше — до мурашек, до нестерпимого желания обнять и прижаться всем телом, забыть обо всех и всяческих правилах! Но я тоже держусь. Нельзя ведь, чтобы у меня оказалось меньше силы воли, чем у него.

Останавливается на самой границе, где плечо чуть прикрыто тонкой тканью короткого рукава. Едва ощутимо прихватывает кружево зубами, тянет и тут же отпускает — прежде, чем у меня появится основание заявить о нарушении.

Прокладывает дорожку жарких, нетерпеливых поцелуев вдоль линии моего декольте. Ах, и как я могла забыть! Я же только губы запрещала целовать. Зацелованные, поцарапанные отросшей за ночь щетиной ключицы и слегка прикусанная шея были мне заслуженной карой за такую забывчивость.

Губы целовать я запретила, да. Но кто сказал, что нельзя рядом? И он напомнил мне о еще одной моей оплошности, целуя так близко, что я сама грубым образом нарушила запрет двигаться — приоткрыла губы и подалась к нему… но он великодушно сделал вид, что не заметил моей досадной оплошности.

Сладкая пытка продолжилась.

Ведь нельзя было только целовать! Он сорвал цветок и дрогнувших в напряженном ожидании губ коснулось дразнящее, щекочущее прикосновение нежных лепестков. Провел легонько по верхней, очертил контур нижней, оставляя на коже аромат персика.

Про волосы тоже ничего не говорилось. Я глубоко вздохнула, когда сильные пальцы нырнули в мою полурассыпавшуюся прическу и принялись одну за другой нетерпеливо вытаскивать шпильки, швыряя их куда-то в траву. Ничего не могла с собой поделать — издала блаженный стон, когда он потянул за волосы на затылке, заставляя поднять лицо, и снова припал поцелуем к шее.

Понятия не имею, сколько времени так прошло. Кажется, Морвин оторвался от меня первый. Кажется, к тому времени я уже забыла обо всем, и все до единого правила вылетели у меня из головы.

Нет у меня все-таки никакой силы воли.

— Пойдем искать твои туфли, Маэлин. Пора возвращаться.

Его напряженный голос вывел меня из забытья.

Распахнув глаза, я едва не ослепла от света. Не знаю, пройдем ли мы испытание, но миссия «узнать друг друга получше» определенно удалась.

— Все, Ледышка, можешь «отмирать» и снова разговаривать. Если в состоянии, конечно, — добавил он чуть более спокойно.

Я встретила взглядом два океана бушующего пламени в его огромных зрачках, затопивших всю радужку.

— Ура. Мы справились! — легкомысленно заявила я. Почему-то было очень весело видеть такое ужасно-сосредоточенное и серьезное лицо у моего огненного мага. — И знаешь, что я думаю?

— Ледышка, давай без очередных… — начал раздраженно Морвин, но я не дала ему договорить.

— Я думаю, что раз уже все, то правила больше не действуют. Поцелуй меня, пожалуйста! Умираю, как хочу целоваться.

От того, чтобы основательно вымокнуть в траве под персиковым деревом, меня спасло только то, что все-таки было бы совершенно безответственно прогуливать первое же испытание такого важного Турнира.

Глава 41

Шпилек моих мы так и не нашли. Туфель, если честно, тоже. Так что до Академии мой огненный маг нес меня, зацелованную до полуобморочного состояния, на руках — чтоб ноги не мерзли.

Я молчала всю дорогу. Не хотела расплескать счастья. Только крепко-крепко цеплялась Морвину за шею. Вообще, как ни странно, молчали мы оба.

Академия была еще сонной и притихшей — до начала состязаний, кажется, был еще час. В это время все еще только начинают сползаться потихоньку в столовую, а некоторые, особенно закоренелые сони, едва продирают глаза.

Нам не хотелось рушить уединение и идти завтракать, поэтому мы решили просто подняться в лекционный зал на втором этаже, где всем должны были объявить условия первого испытания, ровно в девять. Посидеть тихонько там.

Волнение перед Турниром совершенно меня оставило под наплывом других, более сильных эмоций. А отогретые ноги бодро ступали по лиловым коврам на лестнице и даже по каменным плитам коридоров. Кажется, я начинала понимать прелесть хождения босиком.

Морвин толкнул створки высоких дверей зала, и мы ступили за порог, держась за руки. Остановились на секунду у входа.

В слабо освещенном огромном помещении было пусто, ни единой живой души. Мы первые. Лишь ряды столов и скамей тоскливо убегают вверх амфитеатром, такими сиротливо-покинутыми смотрятся без студентов…

Все окна плотно закрыты, легкие кремовые шторы на стрельчатых витражных окнах задернуты. Было очень душно — слабо пахло болотной тиной и еще чем-то сладким. Но ведь я слышала, когда спешила к Морвину, как хлопнули тяжелые двери на втором этаже — неужели ранняя пташка не додумалась хотя бы форточки открыть, чтобы проветрить?