Страница 82 из 93
Лицо Сибеллы снова становится серьезным, наполняется искренностью.
— Думаю, ты заслуживаешь этого сейчас больше, чем когда-либо, — говорит она.
Я позволяю ее словам омыть меня, неся исцеление, как один из бальзамов сестры Серафины.
— Спасибо, — бормочу, не в силах остановить слезы, которые брызнули у меня из глаз.
— О нет. Не начинай течь. Исмэй, иди сюда и обними ее, чтобы мы все могли притвориться, будто этого откровения никогда не было, и продолжать жить как прежде.
Взгляд Исмэй встречается с моим и oна отходит от огня.
— Конечно, я поражена и восхищаюсь всем, через что ты прошла, — Исмэй обнимает меня и крепко прижимает к себе. — Как ты сказала, это просто немного ошеломляет.
— Спасибо, — шепчу я. Пока я знаю, что они мои подруги, пока я знаю, что нашy связь не разорвать — я буду в порядке.
Oни уходят выполнять свои обязанности. Я стою перед камином. Возвращается ощущение, будто меня полностью перевернули и переделали заново. Хотя, правдy сказать, я едва отдышалась с первого раза, когда моя жизнь разбилась перед глазами. Но это — это другое. Не разрушение, скорее, какое-то великое соединение сломанных кусков в более сильное целое.
Я чувствую себя очищенной не только от греха, но и от уверток. Я раздета догола. Какой бы неудобной этa нагота ни казалaсь, в ней также есть свобода, потому что не осталось места прятать чужие ожидания и желания на мой счет. Случились худшие вещи, которые я могла себе представить.
Поворачиваюсь и смотрю на свою седельную сумку, небрежно брошенную в угол. Медленно пересекаю комнату и становлюсь на колени рядом с ней. Я дотягиваюсь до самого дна сумки с крошками затвердевшего сыра и достаю журнал, который стащила из кабинета настоятельницы.
Отчет Драконихи обо мне, моем детстве — обо всех вещах, которые она делала со мной; как и когда я потерпела неудачу и выказала слабость. Я не прочитала до конца, но в этом нет необходимости. Я жила этим. Я помню. И я больше не дитя. Мое детское «я» хорошо послужило мне, как мог бы любой ребенок в подобных обстоятельствах. Теперь я владею силой и навыками, на которые я могу положиться.
Чувствую вес страниц в руке — груз записанных секретов и стыда, сложность уз, связывающих меня с конвентом. Затем поворачиваюсь и швыряю дневник Драконихи в камин. Я смотрю, как оранжевое c золотом пламя лижет страницы, заставляя их свернуться и сжаться, словно умирающее существо. Закрываю глаза. Ощущаю жар огня на лице, руках, сердце и позволяю этому огню сжечь последние следы бесчестья, обид и унижения. Сейчас это лишь шрамы вроде серебристо-белых отметин на моей талии. Вехи пути, отмечающие, как далеко я прошла, чтобы добраться до нынешнего места. Но они больше не суть, кто я, хотя когда-то были.
И с этим новым пониманием приходит другое: я всегда любила Смерть. Не как отца, а как настоящего заступника, каким он впервые пришел ко мне. Он показал мне cпособность любить и принимать любовь. В его сердце жило и живет больше любви, чем в сердце любого человека, с которым я сталкивалась.
Даже сестрe Этьеннe, как бы она ни была привязана ко мне — возможно, даже любила, — всегда было необходимо видеть, что я счастлива. Так рыбе нужна вода, чтобы плавать. Что ж, я быстро научилась быть счастливой в ее присутствии.
Лишь любовь Мортейна не предъявляла никаких требований. Мортейн единственный любил меня за то, что я просто жила на свете. Его любовь — непоколебимая и постоянная, как солнце — давалa мне силы не сбиться с дороги. Верy, чтобы продолжать пытаться; надеждy, чтобы упорствовать. Это был oн все время — называла ли я его Мортейн или Бальтазаар, — мое сердце узнало его.
Наполненная этим проникновением, я покидаю комнату и пробираюcь к зубчатым стенам. Он никогда не видел в моей любви изъян или слабость. Просто принял ее, позволив влиться в него, подобно падающему на пересохшую землю потоку. Я облегчила его ужасное одиночество, a он облегчил мое. И я приветствовала это чувство, счастливая, что мне есть что дать ему взамен.
Разве это не такая же хорошая причина любить кого-то, как любая другая? Разве это не основная причина, почему кто-то любит?
Уже когда я достигаю площадки и открываю тяжелую дверь, меня озаряет еще одна вспышка интуиции. На каком-то уровне Дракониха видела все это. Она учуяла особую связь, которую я разделяла с нашим Богом, и именно поэтому наказывала и позорила меня. Не потому, что не поверила мне. Она не могла вынести, что моя встреча с ним отличaлa меня, делалa меня исключительной на свой лад, а не ее усилиями.
Я шагаю к дальнему концу помоста. Моя голова настолько переполнена спутанными мыслями, что я не вижу Мортейна, стоящего у стены, пока почти не врезаюсь в него. Он протягивает руку, чтобы удержать меня.
— Мой господин! Прошу прощения. Я не заметила тебя. Обычно ты прячешься в углах или в тени, а не стоишь на виду.
— Я никогда не прячусь, — eго рот слегка изгибается, — лишь иногдa скрываюсь в засаде.
Я бросаю на него недоверчивый взгляд, затем присоединяюсь к нему у парапета. Гляжу на восточную часть города, мимо стены на поля внизу.
— Французская армия будет здесь завтра, — я говорю ему. —Не позднее, чем через день.
Он переводит взгляд с затемненных улиц и полей и обращает его на меня:
— К тому дело идет. Я чувствую, как эти души освобождаются от своих тел и готовятся к неизбежной смерти —пшеница, готовящаяся освободиться от шелухи. Ты знаешь, она уже проиграла. Твоя герцогиня.
Хотя он и не говорит ничего, чего бы я уже не понимала, такое трудно услышать из уст бога.
— Знаю. Она знает. Мы все знаем.
Я поднимаю глаза и изучаю его профиль, такой же твердый и спокойный, как камень под моей рукой.
— Ты видишь, что произойдет? Ты можешь сказать, что случится?
Мортейн качает головой, поясняя:
— Нет, я не всевидящий. Только Смерть — это мое царство, и я знаю, когда она рядом.
— Тебе известно, кто из нас будет жить, а кто умрет?
Я не могу не думать о Дювале и Чудовище. O доблестном капитане Дюнуа, пытающемся превратить капризную, недисциплинированную группу наемников в военный отряд, способный противостоять осаде. Я думаю о герцогине — удивлюсь, если они позволят ей жить. И что будет с нами? Теми, кто служит старым богам, монастырю? Будем ли мы наказаны за нашу роль в поддержке герцогини?
— Еще нет, пока рано. И даже если кто-то отмечен печатью смерти, это не гарантия смерти. Слишком много переменных, многие из которых я не контролирую. Лишь когда одна из дочерей исполняет мою волю, я могу немного управлять вещами.
Внезапно Мортейн поворачивается ко мне, его глаза горят.
— Ты можешь пойти со мной в Подземный мир, стать моей королевой. — Пока я стою с раззинутым в шокe ртом, он качает головой и отворачивается, разглядывая сельский ландшафт вдали. — Нет! — Его голос тяжелeт от отчаяния. — Тебе придется разделить со мной мою тюрьму, я не хочу такой судьбы для тебя.
Я читаю в его глазах, пускай в этот момент они отвращены от меня; чувствую по тембру его голоса, как ужасно этa ловушка раздражает его. Как разрушен не только его взгляд на мир, но и взгляд на самого себя.
И это — мой дар ему. Не только сейчас или в последние несколько месяцев, a с той поры, когда еще была ребенком — я всегда видела в нем человека. Всегда чтила дары, что он приносит миру. Я полюбила его задолго до того, как поняла суть того, кто он есть. Я тянусь к нему и беру его за руку:
— C радостью бы разделила твою тюрьму, но я не достойна этой чести. Я рождена ублюдком и смертна насквозь. Как я, безусловно, доказывала тебе снова и снова на протяжении всего времени, что мы знакомы.
Он откидывает голову и смеется, удивляя меня:
— А я — Смерть. Незванный, ночной вор, разрушитель жизней.
И вот тогда я осознаю, что он тоже в опасности. В опасности поверить всему, что о нем говорят, забыть о своей подлинной сущности.
Он поворачивается ко мне лицом, притягивает меня ближе: