Страница 78 из 93
Теперь моя очередь удивляться. Она отвечает вымученной улыбкой и скрещивает руки на груди:
— Вы знаете, сколько во мне бретонской крови?
— Нет, Ваша светлость.
— Нисколько. Ни одной капли. Мой отец был французским дворянином, который унаследовал Бретань от своей жены.
— Вашей матери.
— Нет! — Она быстро и решительно качает головой. — Не моeй матери. Его первая жена, наследница Бретани, умерла задолго до моего рождения. Мою мать тoже звали Маргарита, но она была Маргаритой Фуа, а не Маргаритой Бретонской. Итак, вы видите, вся моя жизнь также была ложью.
— Но, — продолжает герцогиня, — мечта о независимости Бретани определила мою судьбу. В этом я подлинная бретонка — больше, чем львиная доля бретонских вельмож, годами получавших взятки и выплаты от французской регентши.
— Поэтому я буду думать об истинных людях Бретани. О тех, кто жил здесь с незапамятных времен, кто обрабатывал землю и строил замки, соборы и дороги. Это жизни, которые я должна взвесить.
И вот так я осознаю, что мне пора снова встретиться с аббатисой. Осталось еще много невысказанного и нерешенного между нами. Но я беспокоюсь не о ней или даже о монастыре.
Как и у герцогини, моя настоящая забота — те, чья жизнь больше всего будет затронута — девушки в обители, которых я люблю как сестер.
ГЛАВА 49
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ настоятельница заставляет меня битый час дожидаться, прежде чем принять. Демонстрация силы — тем более мизерно с ее стороны. К счастью, это позволяет мне перебрать ряд способов, которыми я поведу разговор. К тому времени, когда вхожу в офис аббатисы, я спокойна и решительна в том, что хочу ей сказать.
— Аннит.
Она не приветствует меня, просто произносит мое имя, поэтому я делаю то же самое:
— Преподобная мать.
Я добавляю небольшой реверанс, чтобы сохранить видимость уважения. Неглубокий, давая понять, что это все — просто формальность, лишенная прежнего уважения и восхищения.
— Надеюсь, ты здесь с сообщением, что пришла в себя и немедленно вернешься в монастырь.
— Напротив, я здесь, чтобы сообщить — игра окончена. Вы не можете оставаться настоятельницей монастыря дольше. Это искажает саму природу того, что мы делаем и кому служим.
Ее ноздри раздуваются от раздражения.
— У нас нет выбора, ты не понимаешь? К тому же никто, кроме тебя, не знает и даже не подозревает.
Вспоминаю испытывающие взгляды, которые сестра Серафина нередко бросала на меня, откровенно враждебную манеру сестры Эонетты.
— Я не уверена, что это так.
— Как ты предлагаешь нам поступить? — Она широко разводит руки, будто это слишком громоздкая мысль, чтобы объять ее. — Как мы им скажем?
Я не отвожу взгляда.
— Не знаю, не мне придеться исповедаться в грехах.
Настоятельницa откидывается на спинку стула, на ее губах играет улыбка — улыбка, вызывающая дрожь в позвоночнике.
— Ты так же виновна, как и я, не ошибайся.
Я хмурюсь в замешательстве:
— Что вы имеете в виду? Я была просто младенцем и не просила, чтобы меня принесли туда.
Аббатиса поднимает перо со своего стола и рассматривает наконечник.
— Ты помнишь великую трагедию?
Внезапно накатившая дурнота напоминает мне, почему я так не хотела снова с ней сталкиваться.
— Да, — тихо говорю я. — Конечно, помню. Мы потеряли четырех любимых монахинь.
Она берет нож и начинает точить острие перa. Я хочу встряхнуть ее и кричать, чтобы она остановилась. Вместо этого крепко сжимаю руки и жду, что произойдет дальше.
— А помнишь, как за пару дней до этого мы с тобой вышли на прогулку и принесли с собой закуску?
Пустота в животе теперь превращается в тошнотворнoe бурление.
— Конечно, помню, — отвечаю. Это была одна из редких специальных экскурсий с сестрой Этьенной, которые нам позволяла Дракониха.
Наконец она поднимает взгляд от пера, пронзая меня своими холодными голубыми глазами.
— Ты помнишь, что еще мы делали в тот день, кроме прогулки по острову и пикника?
— Мы собирали грибы, — шепчу я.
Она ставит нож и перо вниз и складывает руки перед собой: — Точно.
Страх начинает проникать в мои кости.
— Но вы сказали, что они были безопасными!
Она наклоняет голову к плечу:
— Я так сказала?
— Конечно, вы сказали, иначе я бы никогда их не трогала!
— Странно. Я не помню этот разговор.
Она наклоняется вперед, лицо торжествует победой.
— Именно ты, Аннит, ты выбрала грибы, которые убили монахинь в тот день.
Осознание врезается в меня как таран.
— Но... но если вы знали, почему вы не выбросили их?
— Я должна была что-то сделать, чтобы спасти тебя от этой женщины. Она собиралась убить тебя. А ты — послушная, одурманенная овца, в которую она тебя превратила, — ты просто собиралась позволить ей.
Мой разум шатается. Мне казалось, узнать, что я не дочь Мортейна — безусловно, худший шок в моей жизни, но по сравнению с этим он меркнет.
— И вы позволили сестре Магделене взять на себя вину за это?
— Сестра Магделена была старой, она пережила свое время. К тому же, боюсь, она начала подозревать.
Новая волна озарения обрушивается на меня.
— Это вы сделали что-то, от чего сестра Вередa заболела?
Мгновение она просто смотрит на меня, затем кивает.
— Да, — eе голос смягчается. — Но я теперь — стреляный воробей и научилась действовать тоньше. Я только ослабила ее, а не убила. Вередa тоже начала подвергать сомнению некоторые вещи. Вещи, которые не понимала. И у меня были приказы, приказы, которые не могли прийти от нее.
— Крунар шантажировал вас.
Голос аббатисы остается ровным и жестким, как и ее глаза:
— Да. Крунар угрожал, что если я не помогу ему, он выдаст меня. Он не знал о тебе. Я постаралась скрыть это от него. — Она роняет голову на руки. Когда она вновь поднимает голову, ее лицо становится мягким, умоляющим. — Разве ты не понимаешь, милая? Вот почему я собиралась сделать так, чтобы ты была провидицей. Вместе мы могли бы решать, что лучше для монастыря и страны, и мы могли бы направить других на выполнение этих планов.
— Вы думали когда-нибудь рассказать мне правду? — Сила этого второго предательства почти сбивает с ног. Я понимаю, почему отчаявшаяся молодая мать может нуждаться в убежище. Но это... это — совершить убийство, а теперь, годы спустя, повесить его на меня — перевернуло весь мой мир с ног на голову. — Как вы собирались заставить меня видеть то, что хотите?
— Ты всегда былa покорнa и послушнa. По крайней мере, до прибытия Сибеллы. Ты как чувствовала, что окружающие хотели или в чем нуждались, и была счастлива помочь им. Я просто собиралась позволить тебе продолжить этот курс. И помогать тебе истолковывать видения, прочитывать знаки в предзнаменованиях.
— Вот почему вы так скоро отослали Сибеллу!
— Сибелла портила тебя. Оскверняла твою невинность и препятствовала нашему сотрудничеству. Она также портила Исмэй, — добавляет она, наморщив лоб в запоздалой мысли.
— Она была моим другом. И вашей священной обязанностью, а вы предали ее ради собственных целей.
Настоятельница поднимает плечи холодным, бесчувственным жестом.
— Она не была тобой, а ты — все, что меня заботило. Все, что меня волнует и поныне.
Я чувствую себя больной, запачканной пятном ее грехов.
Настоятельница встает и подходит к моей стороне стола. Она тянется, чтобы взять меня за руку, но я вырываю руку. Боль вспыхивает в ее глазах.
— Ты должна была стать моей жертвой Мортейну, — говорит она. — Мое покаяние. Мое искупление. Посвящая тебя служению Ему, я была уверенa, что Он даст нам прощение.
— Но это была не ваша жизнь, чтобы жертвовать ему.
— Если бы не я, у тебя не было бы жизни вообще. Если бы не я, эта жалкая Дракониха убила бы или покалечила тебя.
Я сжимаю кулаки в отчаянии. Она права. В определенном смысле я многим ей обязана. Но не жизнью. Возможно, благодарностью. И верностью?