Страница 10 из 35
Последним обсуждался вопрос о составе Временного правительства. Представители Совета доложили постановление своего Исполкома, дававшего фактический карт-бланш в этом вопросе цензовым элементам. «Нам сообщили намеченный личный состав, – не упоминая, между прочим, о Керенском, – припоминал Суханов. – Мы помянули не добром Гучкова, поставив на вид, что он может послужить источником осложнений. В ответ нам сообщили, что он, при своих организаторских талантах и обширнейших связях в армии, совершенно незаменим в настоящих условиях… Удивлялись насчет Терещенки»[63].
Итак, к раннему утру 2 марта были согласованы состав Временного правительства, принципы его деятельности и совместная декларация о преодолении анархии. Но страна еще более суток будет в полном неведении об этих решениях. Почему? Печатать эти документы хотели сразу, но не нашли бодрствующих печатников. А около пяти утра в Таврическом дворце появился Гучков, всю ночь объезжавший войска и готовивший оборону столицы от ожидавшейся карательной акции.
Гучков был неординарной личностью. Потомственный почетный гражданин и бизнесмен, «он получил очень хорошее образование, прекрасно говорил по-французски и имел изящные манеры, приобретенные им от матери, по происхождению француженки»[64]. Окончил гимназию с золотой медалью, поступил на историко-филологический факультет Московского университета, где учился вместе с Милюковым. Военная служба будущего военного министра ограничилась одним годом в 1-м лейб-гвардии Екатеринославском полку, где вольноопределяющийся Гучков был по увольнении произведен в прапорщики запаса. Затем уехал за границу, где три года изучал историю, право, политэкономию в Берлинском, Тюбенгенском и Венском университетах.
В 1890-е он с братом отправился в армянские вилайеты Малой Азии, документируя факты резни армян турками. Затем записался в оренбургскую казачью сотню, охранявшую КВЖД. Из-за дуэли подал в отставку и совершил вояж верхом через Китай, Монголию и Среднюю Азию длиной 12 тысяч километров. Через год он отправился в Южную Африку, чтобы воевать против англичан на стороне буров, которым горячо сочувствовала вся российская общественность. Был тяжело ранен в бедро в бою близ Линдлея в Оранжевой республике и навсегда остался хромым. Немецкий госпиталь, в котором Гучков лечился, захватили англичане, он оказался в плену. Британцы отпустили его под честное слово, как только он смог передвигаться. В 1901 году он стал директором крупного Московского учетного банка, и председателем наблюдательного комитета страхового общества «Россия». Но уже через два года, отложив собственную свадьбу, поехал воевать с турками на стороне восставших македонцев.
Еще большую известность Гучков приобрел в годы русско-японской войны, когда отправился в Маньчжурию в качестве помощника главного уполномоченного Красного Креста. По возвращении он выдвинулся на политической арене, призвав императора положить конец войне, созвать Земский собор, а также вступившись за честь всеми критиковавшейся армии. С тех пор за Гучковым закрепилась слава крупного политика и ведущего специалиста в военных вопросах. Но он предпочел карьеру партийного лидера.
Успех пришел к возглавляемым Гучковым октябристам на выборах в III Думу, их фракция числила в своих рядах более 200 человек. Огромное значение имело создание в III Думе по инициативе и под руководством Гучкова комиссии по государственной обороне. Внимание Гучкова к работе в армии усилилось после того, как в 1908 году султан Абдул Гамид II был свергнут группой офицеров и генералов Генштаба, получивших название «младотурок». Вот оно! Гучков распоряжался полученными с санкции военного министра знаниями весьма специфически: для критики высшего армейского руководства страны с думской трибуны, что стало для него трамплином к посту Председателя Государственной думы.
В психологии перехода Гучкова в решительную оппозицию власти пытался разобраться Мельников, утверждавший, что тот «был чрезмерно самолюбивым и честолюбивым… Ему непременно надо было привлечь к себе особенное внимание, резко выдвинуть свою фигуру, встать на высокий пьедестал»[65]. Генерал Лукомский писал: «Начал он борьбу с военным министром Сухомлиновым и прибегал иногда к недопустимым приемам. Затем возненавидел Государя и позволял себе недостойные выходки»[66]. Именно Гучков вбросил в общественное мнение тему управляющих Николаем «темных сил» и «распутинщины».
Во время войны Гучков ездил представителем Красного Креста в Восточную Пруссию, бросился в создание организаций помощи фронту, формировал Военно-промышленные комитеты. Однако очень быстро патриотический подъем Гучкова стал сменяться «патриотической тревогой». В речи 25 октября 1915 года Гучков заявил о необходимости пойти на «прямой конфликт с властью», неумолимо ведшей страну «к полному внешнему поражению и внутреннему краху»[67]. В это же время охранное отделение зафиксировало его слова: «Если я не умру раньше, я сам арестую царя»[68].
Генерал от инфантерии Павел Григорьевич Курлов уверял, что «Россия обязана Гучкову не только падением Императорской власти… но и последующим разрушением ее как великой мировой державы»[69]. Генерал-майор отдельного корпуса жандармов Александр Иванович Спиридович назвал его «величайшим из политических интриганов»[70].
А тогда – утром 2 марта – он был в ужасе от состояния Петроградского гарнизона и страшно возмущен тем, что Совет запретил распространение его прокламации, призывавшей к укреплению обороноспособности для победы над врагом. Ознакомившись с 8 пунктами и декларацией, Гучков устроил скандал и заявил о намерении уйти в отставку. В результате демарша Гучкова договоренности с Советом повисали в воздухе.
Тем утром Гучков успел не только торпедировать (хоть и не на долго) 8 пунктов, но и выступить с серьезной инициативой, озвученной уже своим – без ушедших представителей Совета. Шульгин в мемуарах вложил в его уста решительные слова:
– Положение ухудшается с каждой минутой… Без монархии Россия не может жить. Но, видимо, нынешнему Государю царствовать больше нельзя. Я предлагаю немедленно ехать к Государю и привезти отречение в пользу наследника[71].
Если не знать, что Гучков занимался свержением Николая уже не один год, действительно можно было предположить, что идея впервые его осенила. Милюков, который был о заговоре осведомлен, определил настроение Гучкова в тот момент немецким словом Schadenfreude, которое лучше всего перевести как злорадство, свойство, которое неоднократно замечали в Гучкове. «Низложение Государя было венцом этой карьеры, – констатировал новоиспеченный министр иностранных дел. – Правительство не возражало и присоединило к нему по его просьбе в свидетели торжественного акта В. В. Шульгина»[72].
После демарша Гучкова переговоры делегатов от Исполкома Совета с думским Временным комитетом продолжились. Большевики, не участвовавшие в переговорах из-за принципиального нежелания «торговаться с буржуазией», воспользовались случаем, чтобы провести заседание Бюро ЦК. «Первым пунктом повестки дня стала организация большевистской печати. Шляпников, Молотов и Залуцкий постановили возобновить выпуск газеты «Правда», прерванный в 1914 году[73], – вспоминал Шляпников. Пункт второй – позиция на заседании Совета, где должны были утверждаться вчерашние решения Исполкома об организации власти (8 пунктов). Постановили: попытаться их завалить – всем выступать.
63
Суханов Н. Записки о революции. Кн. 1. С. 213.
64
Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920 год. М., 1990. С. 268.
65
Мельников Н. А. 19 лет на земской службе. С. 295–296.
66
Лукомский А. С. Очерки из моей жизни. Воспоминания. М., 2012. С. 208.
67
История политических партий России. М., 1994. С. 111.
68
Васильев А. Т. Охрана: русская секретная полиция // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. М., 2004. С. 454.
69
Курлов П. Г. Гибель императорской России. М., 1992. С. 188.
70
Спиридович А. И. Великая война и февральская революция. Мн., 2004. С. 85.
71
Шульгин В. В. Годы. Дни. 1920 год. С. 498.
72
Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. С. 266.
73
Шляпников А. Семнадцатый год. Кн. 1. С. 228.