Лилия

В госпитале отец познакомился с, работающей здесь, моей будущей мамой.

Мой отец и мама быстро сблизились. У них было много общего. Имения их родителей до 1917 года располагались недалеко друг от друга. Оба были молодыми, образованными людьми. Отец и мать полюбили друг друга и решили навсегда связать свои судьбы.

Отец дал маме письменное обещание, что после выхода из госпиталя жениться на ней. Это письмо мама в 1946 году уничтожила.

Когда отец узнал, что мама ждет ребенка, то была назначена на май месяц 1945 года регистрация бракосочетания. Отец был уверен, что родится мальчик и хотел, чтобы мама назвала его Мартином в честь основателя Лютеранства М. Лютера. (Сейчас в мире насчитывается 75 миллионов приверженцев этого направления протестантизма, распространенного в скандинавских странах, ФРГ, США, Литве, Латвии, Эстонии). 5 мая 1945 года в Бад-Мертгенхайм вошли американские войска. Руководящие посты во всех учреждениях, в том числе, и в госпитале, заняли американцы.

По какой-то причине 12 мая отцу сделали укол, как говорила тетя Катя, змеиного яда, после которого он, в 16 часов 50 минут, скончался. Был солнечный весенний день. К 17 часам мама спешила к отцу на свидание. Но вокруг его койки была суета и к нему её не пускали. Позже медсестра передала маме последнее письмо отца… Раньше было еще одно.

Приведу несколько выдержек из этих писем.

«Аничка, моя дорогая, милая!

Сегодня только пробудился и первые мысли о тебе и еще больше скучаю о тебе, чем вчера. И чувствую с какой силой как глубоко как ужасно тебя люблю. Слышишь, Анна, я люблю тебя и хотел бы целое письмо о любви тебе писать. Все другое оказывается неважным, незначительным. И ты спрашиваешь: «Думаешь ли ты еще про меня?» Еще? Только про тебя думаю и ничего другого не думаю и не делаю. А ты спрашиваешь: «Еще?» Мне не нравится это «Еще». А нравится что ты в первой карточке пишешь, что «мы в мыслях вместе и иначе быть не может». Только такие сильные уверенные слова мне нравятся. Да иначе и быть не может. Мы связаны с тобой сильнее, чем все на свете, иначе быть не может. Наша любовь сильнее смерти и со смертью даже не кончится. Я сильно верю, что я скоро буду здоровым, найду работу и мы женимся. Ты, Аничка, дорогая, добрая, нет большего счастья для меня, как видеть тебя счастливой, довольной и улыбающейся…

…ничего другого не могу думать, как только о тебе, о тебе, Аничка, потому я пишу тебе, должен писать, чтобы время скорее прошло до нашего свидания сегодня. Я не вижу тебя и мне не спокойно, что ты думаешь обо мне, о нас. Но с целой откровенностью, целым сердцем моим могу тебе сказать: никогда я так не ждал Тебя, как теперь, никогда я так нежно, так сильно тебя не любил как теперь. Это чувствую я целым сердцем, целой душой: никогда я так сердечно не думал о тебе. Мне жизни не нужно, чтобы ты только, Аничка, могла мне верить, что теперь я тебя люблю больше, чем всегда, что душа моя только полна тобой. Мне дороже моей жизни твоя вера, что я люблю тебя. Еще усерднее прошу Бога, на коленях прошу Его, чтобы Он нас не разлучал, а если разлучит, то на короткое время только, и чтобы Он нас соединил совсем как можно скорее. В жизни мне не нужно ничего другого, никакой радости, никаких успехов, как только о тебе заботиться, для тебя работать, о тебе думать, чтобы ты была мной довольна. Как ты сегодня утром скоренько прошла около меня и радостно мне улыбнулась, то спокойно сделалось у меня в сердце, потому что знаю, что мы принадлежим друг другу и почувствовал, что и ты так думаешь»

Бабушка, Эдита Ивановна, с 1917 года за все те моральные и материальные потери, которые выпали на ее долю по вине большевиков, не очень хорошо относилась ко всему «советскому», в том числе и к предстоящему браку сына с девушкой из СССР. После его скоропостижной смерти, бабушка в некрологе для газеты не поместила слов «и скорбящая невеста», на что обиделась моя мама. Когда в город вошли советские войска, сменившие на какое-то время американцев, мама решила вместе с братом вернуться в Витебск.

Эдита Ивановна после похорон сына немного успокоилась и захотела, чтобы моя мама осталась в Германии. Но мама поступила по-своему… Больше они никогда не увидятся.

С 1947 по 1964 год мама с бабушкой Эдой и тетей Катей вела переписку сначала через главпочтамт («до востребования») города Барановичи, а с 1964 по 1973 год – через маминого брата Виктора.

Анна Аркадьевна

Моя мама, Анна Аркадьевна Бельчикова (дев. Конюшевская), родилась 28.12.1920 года в городе Риге, куда ее родителей из-под Вильно, где у них было большое имение, вытеснила Первая мировая война. Католичка. Все свои сбережения и деньги за проданное имение в русских золотых червонцах моя бабушка Мария (ур. Скаковская) положила в латвийский банк. Когда в Латвии усилились националистические тенденции, то всех не латышей вынудили покинуть страну. Деньги в банке бабушке, несмотря на все ее возмущения и протесты, выдали так называемыми «керенками». Естественно, что эти «фантики» пропали. Потом умирает дедушка.

Бабушка вместе с сыном Брониславом (1914 – 1979) и дочерью Анной переехала сначала в Полоцк, потом в Москву, а в 1924 году – в Витебск, где она устроилась на работу в цирк. В Витебске бабушка выходит замуж за вдовца Василия Захарова, имевшего 5 дочерей. В 1925 году у нее рождается девочка, которая вскоре умирает. Мама рассказывала, что в это время в стране был страшный голод, везде было полно крыс, которые отгрызли ночью у, лежавшей в гробу ее сестренки, часть руки.

3 июня 1926 года бабушка родила Виктора. После ее смерти от голода в 1933 году Анна, которой исполнилось 12 лет, помогала старшему брату растить младшего.

В 1936 году мама поступила в Витебский политехникум и стала серьезно заниматься спортом (за что бесплатно выдавали спортивную форму и талоны на питание). Перед войной она была рекордсменкой Белоруссии по метанию диска и копья, толканию ядра, прыжкам в высоту, бегу на 100 метров (с результатом 13,7 секунды). Она была «Ворошиловским стрелком». С последних предвоенных соревнований из Белостока (с сентября 1937 года принадлежавшего БССР), где сборная Витебска (вместе с мамой) выиграла кубок Белоруссии по баскетболу, она уехала 18 июня 1941 года (не было денег на обратную дорогу).

22 июня 1941 года был солнечный день, который мама провела на реке Витьбе (в то время –полноводной и чистой). Начавшуюся войну никто всерьез не воспринимал. Все думали, что она будет идти где-то далеко и скоро победоносно завершится, но уже 11 июля город захватили фашисты. Мама, как инженер трамвайного депо, числилась секретарем МГБ Белорусской ССР. Поэтому она вынуждена была отступать вместе с войсками Красной Армии, которые под Суражем (40 км от Витебска) попали в окружение. Чудом вырвавшись из кольца, мама вернулась домой.

Первое время жители старались не работать в немецких учреждениях. Люди собирали на полях неубранный урожай, подъедали свои запасы. На молокозаводе, разрушенном отступающей Красной Армией, стояли цистерны с подсолнечным маслом, которое жители с опаской для жизни вычерпывали ведрами. Для некоторых из них это заканчивалось трагически, так как очень сложно было удержаться на липкой от масла лестнице и за скользкие перила. А плавать в растительном масле невозможно…

Когда партизаны начали беспокоить захватчиков, то немцы ввели комендантский час, после наступления которого арестовывался каждый человек, не имевший специального пропуска «Аусвайса». Тут уж жителям надо было просто как-то выживать и они волей-неволей шли работать в оккупационные учреждения и на предприятия, открытые в городе немецкими коммерсантами. В 1942 году мама устроилась на службу в немецкую фирму «Лехнер и К*» (по словам мамы такая фирма и сейчас существует в Германии), где работали инженеры Фихтель и Марек. О немцах, гражданских и военных, мама ничего особо плохого не говорила. Отмечала их профессионализм, педантичность, ответственность за свою и поручаемую подчиненным работу. Кстати, по словам соседа мамы, Василия Ерошевского, прожившего в подростковом возрасте всю немецкую оккупацию в Белоруссии, если немецкие солдаты что-то из продуктов или вещей забирали у населения, то, как правило, взамен они давали деньги, шоколад . Ожесточались немецкие военные спец органы (СС и СД) только после убийств своих солдат и офицеров партизанами и подпольщиками. Тогда устраивались облавы и арестовывались все граждане, не имевшие выданных немцами документов. А когда набеги партизан становились еще активнее, то часть арестованных, которых немцы называли заложниками, расстреливалась. Однажды вечером маму забрал немецкий патруль за то, что в ее «Аусвайсе» была нечеткой печать. Маму попытались бросить в подземный бункер гестапо, располагавшееся около техникума, который она закончила. Зная из разговоров с соседями, что людей, попавших сразу в бункер, потом, обычно, рассматривали как заложников за убитых немецких солдат и часто расстреливали, мама начала истошно кричать и добилась, чтобы в комендатуре проверили подлинность печати. Удостоверившись, что мамин пропуск не фальшивый, гестаповцы ее выпустили.