Калика перехожий

В дороге они вторую неделю. Сама дорога, уходя от деревни к деревне, начиналась с узкой тропы, летником погружалась в смешанный лес, пересекала речушки и змеилась вдоль болот. Песчаная почва южных территорий Руси и лес делала светлым, не было того бурелома, каковой бывает в лесах Подмосковья и Ленинградской области, какими их помнил Ищенко. На их пути не встретились заболоченные торфяные поляны с темными бездонными омутами, как на северных территориях России. Ночевали в попадавшихся в пути деревнях, один раз на постоялом дворе на перепутье дорог в глуши, а как же, везде люди живут. Пару раз пришлось коротать ночь на придорожных полянах, под шум ночного леса и потрескивание костра. Зато днем слух ласкал щебет птиц, погода им досталась отменная. Едешь непоспешая по лесным просторам и радуешься летнему солнцу и небу, и тому, что ты просто есть на белом свете. Хорошо! Ощущения у Андрюхи были как в детстве: особых забот – нет, что ждет их впереди – неизвестно. Русь велика. Прикольно! Точно, как в детстве.

К вечеру узкая дорога соединилась с дорогой раза в три шире прежней. По ней обычно проходили торговые караваны, воинские дружины, по ней перегонялись табуны лошадей и гурты домашнего скота. Дорога, на которую выскочили кривичи, была проложена между Черниговом и Киевом. По такому широкому тракту кони понесли седоков ходко, а колеса телег голосно зашумели, заставив тарахтеть короткий поезд на всю округу.

– Если бы не твой крюк, верст через тридцать мы бы свернули на полночь, пересекли добрый кусок леса и попали бы на другой шлях, тот, что прямиком идет на Новогород, – не сбавляя ход своего коня, оповестил Судислав, как бы в чем-то пеняя своему сотнику. – А так, мы все через те же тридцать верст на полдень повернем. Я сии места добре знаю, не раз приходилось проходить по ним с дружиной северян.

Ищенко промолчал, не поняв, осуждает его в своем высказывании десятник или по обыкновению констатирует факт.

Галопом поскакали по извилистой, широкой дороге, с песчаным грунтом, утоптанным сотнями повозок. Справа и слева тянулся пейзаж густого леса, в котором пространство между деревьями заполнил колючий, высокий кустарник и лещина. Шорох песка под копытами глушил лошадиный топот. Возницы телег, едущих навстречу, издали заметив всадников, одетых в простую повседневную одежду, но видно, что оружных до зубов, принимали правее, выезжая на обочину, нашаривали, подвигая поближе к себе, топоры и мечи, с опаской наблюдали, как верховые проходят мимо, спешат по своим делам.

Выскочили к деревянному широкому и длинному мосту через Десну, а переправившись, версты через три, подъехали к перекрестку, где на обочине дороги, ведущей в смоленские земли, лежал огромный, с сединой от поросшего мха, камень, вещающий о дорогах и их направлениях – жига.

Роман потянул поводья, останавливая разгоряченного коня, огляделся. Вокруг перекрестка и дорог, уходящих с него, простиралась стена густого леса. Андрей завороженно вглядывался в камень, будто сошедший в эту реальность с картин Васнецова. Серый валун наполовину врос в землю, бегут по камню древние чиры-резы, временем неумолимым истёртые, кои лишь волхвы-ведуны разумеют.

– Интересные камни на дорогах валяются, – промолвил Ищенко.

– Ну, вот от этого жиги нам воротить на восход Хорса, – промолвил десятник, поравнявшись с лошадьми бояр, указал рукой направление.

Свернув, пустили коней легкой рысцой.

– Эх, Андрей, только после смерти отца я понял, как мне его не хватает. Ты бы видел, как мы под Киевом охотились на всякого зверя, в своих родовых угодьях. В пущах лесных два тура метали меня рогами вместе с конем, олень бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал. Вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул, и бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей. Отец посмеивался, говорил, что крепкий род у нас. Он сам, на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и в стужу, не давал себе покоя. Весь распорядок и в доме у себя тако же сам устанавливал. И у ловчих охотничий распорядок свой завел, и у конюхов. О соколах и о ястребах заботился. Бедного смерда и убогую вдовицу не давал в обиду сильным на своих землях. Вот каков был боярин Свенельд. Мы ведь род от варяжского корня ведем. Все в семействе воины. Теперь отца нет, я ушел из стольного града. Старшим в роду теперь мой средний брат считается. Род, конечно, не пресечется, только чую, моего семени в продолжении его не будет.

– Не кручинься, боярин, не все так плохо, ты еще молод, женишься, сына породишь.

Они как раз миновали деревеньку и выехали к одинокому полю, возделанному у самого летника. По другую сторону от дороги раскинулся лес. Ищенко смолк, наблюдая необычную картину на недавно убранном куске земли. Женщина, одетая в полотняную рубаху и поневу, перекатывалась по обработанной земле и что-то бубнила в голос. Разобрать, о чем речь, было невозможно, далековато. Рядом с ней застыло все семейство.

– Спятила баба? – кивнул в сторону смердов Андрей.

Судислав хмыкнул в усы, привычно обыденно глянул на своего сотника, практически менторским тоном пояснил «недоумку»:

– После окончания жатвы хлеба в этих местах хозяйка дома выходит на поле и катается по последней полосе. Меж тем еще и заветные слова кажет: «Нива, нива, отдай мою силу». Людины считают, что земля отдает женке потраченные во время жатвы силы. На поле оставляют несжатым пучок колосьев, смерды его называют пожинальной бородой и предназначают богу.

Поле осталось позади, а летник углубился в лесной массив. Солнце зашло за кроны деревьев, раскинув полутень на все живое вокруг. Пора было искать пристанище на ночь, но возвращаться к оставленной позади деревеньке не хотелось, да и прошли они от нее уже верст пять.

– Чего пригорюнился, Андрей?

– Скоро ночь, не слишком хочется коротать ее по-походному.

– А и не придется. На расстоянии стрелища гостиный двор будет.

– Это в такой-то глухомани?

– Сам ты глухомань! Ты не смотри на то, что дорога узкая, по ней часто купцы к пограничным городкам да погостам товар свой возят, оттого и место для постоя не пустует. Иной раз они в таких местах товаром меняются, могут в нем его за монету сбыть, перекупить, перепродать. По-другому такие дворы корчмой называют, проезжий и прохожий народ сходится на огонек для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой. Хочешь, будешь пить квас, захочешь – пиво или мед хмельной. Ранее в корчмах в кости фарт свой спытать можно было, нонича из византийских краев новую игру привезли, карты на дорогой лощеной бумаге, о четырех мастях, хиновскою цифирью помечены, с ликами цесарей, воев и венценосных женок.

Прилепившийся к дороге гостиничный комплекс, если таковым можно было назвать деревянные постройки с воротами и широким двором за ними, произвел на Ищенко удручающее впечатление. Почерневшие от времени, ветра и дождя бревна, очищенные от коры, слегка отесаны. Посредине подворья выложен из бревнышек колодец. У частокола выставлены телеги и повозки постояльцев заведения, лошади под навесами и в конюшнях. По двору шатается уйма народу, судя по всему, у хозяев аншлаг, явно не бедствуют. Прислуга мечется как угорелая, пытается успеть выполнить все пожелания приезжих. Откуда-то с заднего двора до ушей доносится характерный шум, режут скотину к кухонному столу. С ним перекликаются заунывные мелодии текстов песен современной попсы из открытых окон среднего дома. Песни поются на русском языке, но лучше бы певцы молчали, Андрей сразу уловил дичайшую несогласованность в пении артистов. Если коту наступить на хвост, орал бы он не в пример выразительней. Косой взгляд, брошенный в сторону Романа, дал полный расклад на происходящее. Киевлянин воспринимал все как должное. Ну, что ж, знать, так и надо!