Царица иудейская

Он спрашивает меня, не считаю ли я, что он зря проработал много лет литературным редактором одного из крупнейших нью-йоркских издательств, и, когда я ничего не отвечаю, он спрашивает, хочу ли я читать дальше. Прежде, чем я успеваю ответить «да» или «нет», он снова развертывает файл, и мне ничего не остается, как прочесть пункт два.

«"Хасмонейская хроника", глава 2. Сын Матафии Элиэзэр и Миролюбцы ("эллинизированные евреи"). Закодированное название так называемого израильского лагеря мира, который якобы соглашается вернуть нашу землю; их "миролюбие" и провозглашаемое ими отстаивание наших прав ни в коем случае не следует принимать за чистую монету. Их подлинные намерения следует раскодировать. "Хасмонейская хроника" должна быть прочитана как ключ к их намерениям».

Он говорит: «Ну, что?» – и я опять чувствую, что он хочет, чтобы я сделал комплимент плоду его дешифровального искусства, и это вызывает во мне еще большее чувство неловкости, потому что мне опять нечего сказать. Я не хочу говорить, что мне тоже удалось углядеть некие параллели с конфликтом – например, в речи миролюбца перед Матафией и в ответной речи Матафии, но эта параллель была очевидна, и мне в голову не пришло, что что-то там может быть закодировано.

Он ждет, пока я прочту следующий пункт. «"Хасмонейская хроника". Главы 1 и 3. Иехудина жена-овца – символ нашего народа и наших стад. Наши овцы паслись там, где сейчас находятся их поселения».

Он следит за тем, как я читаю. Я не знаю, что ему надо, но опять думаю, что он ожидает от меня восторгов, поэтому я говорю «ммм!». Но ему этого мало. Он ждет большего, чем «ммм!», он ждет хвалебных слов, и я понимаю, что, мешкая их произнести, я так же жестоко обманываю его ожидания, как если бы я замешкался с выполнением задания.

– Ну я же не литературный критик, я не могу оценить как профессионал, насколько вы этот код раскрыли.

– Я и не жду от тебя похвалы, мой дорогой маляр. Мой мощный интеллект не нуждается в твоих неквалифицированных комплиментах. Все, что мне от тебя надо, это чтобы ты осознал значительность стоящей перед тобой задачи. Если ты будешь и дальше тянуть, стройка закончится, а с ней и твоя работа в ее доме. Задание останется невыполненным.

Я собираюсь уходить, и, когда я натягиваю куртку, он говорит:

– Будь готов выполнить свое задание, мой борец за свободу.

Я рад, что он не назвал меня своим ручным террористом. Дверь за мной закрывается, но я успеваю услышать его прощальные слова:

– И помни, это не задание, это миссия.

Когда он спросил «Галия, зачем писать эту историю и ставить ее онлайн?», я сначала даже не поняла, о чем это он.

– Какую историю?

– Про ваших предков историю, как они давно жили в Палестине.

– Я не пишу про Палестину, Алехандро. Я пишу про Иудею. Палестиной эту землю называли римляне, когда они ее завоевали во II веке нашей эры. История, о которой я пишу, произошла до этого.

– Это показывает ваши намерения.

– Что?

– Что вы пишете. Показывает ваши намерения.

– О чем вы?

– О ваших намерениях.

– Чьи намерения? Мои? Алехандро, я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Вы должны иметь понятие. Раз вы это написали. Про женщину, которая отрезала палец ноги Иехуды. Отрезала… отделила палец от ноги. Наш народ – палец, ваш народ – нога. Или мы – нога, а вы – палец. Это одно и то же.

– Откуда вы это взяли? Чушь какая-то.

– Так это правда? Правда, что это значит палец?

– Слушайте, Алехандро, это просто глупость какая-то. Если честно, я не подозревала, что вы способны на такую глупость.

– Но зачем вы про это написали?

– Я про это написала, потому что… ну… это творчество. Понимаете, о чем я?

– Нет, – отвечает он твердо, и мне нравится прямота, с которой он это говорит. И мне становится ясно, почему я его люблю: вот за эту прямоту и люблю. Мне хочется его обнять и громко чмокнуть в щеку.

– О’кей, попробую объяснить. Я даже не знаю, как это сказать, Алехандро. Ну это вроде мне кто-то диктует, а я просто записываю. Как механическая запись под диктовку. Это не то чтобы я решила или задумала что-то писать, это за меня решили. Каждое слово – неожиданность или откровение.

– У вас есть откровение, значит, вы пророк? Пророк Галия?

– Да нет, конечно. Я просто пытаюсь вам объяснить… Я слышу слова, их мне как будто диктуют. За раз по чуть-чуть. То, что мне диктуют, я записываю. Ну, например. Представьте себе, что я пишу… скажем, тот текст про династию древних царей, который навел вас на эти дикие идеи. Представьте себе, что диктовать мне перестали бы на минуту или, может быть, я перестала бы слушать. В результате я бы не знала, как зовут младшего брата Иехуды, который правил после его смерти. Я бы тогда сидела и терпеливо ждала, и вдруг мне было бы продиктовано имя Ионатан. Вот и скажите мне: откуда я все это могла знать до того, как поискала в источниках? Кто мне диктует?

– Это для меня бессмыслица. Бес-смыслица. – Он с напряжением повторил трудное слово, сделав ударение на обеих его частях. – Без смысла, вот так. – И добавил со значением: – Я знаю что-то, чего вы не знаете.

Мне хочется сказать, что он похож на мальчишку, когда говорит это, но я молчу, потому что знаю, что мужчине, который не хочет, чтобы его считали мальчишкой, нужно одно – уважение. Ну, не считая, конечно, того, что мужчинам обычно нужно от женщин.

– Я что-то знаю, – повторяет он угрюмо. – Я стараюсь вас от этого защитить.

Я не спрашиваю его, от чего он старается меня защитить. Мальчишки, мечтающие быть мужчинами, любят выдумывать таинственные истории, в которых они отводят себе роль героя, спасающего девицу от опасности. Но какие бы опасности ни поджидали меня в фантазиях Алехандро, я предпочитаю, чтобы они оттуда не исчезли, потому что, если я отговорю его от роли моего спасителя, он может совсем потерять ко мне интерес. А это совершенно новый интерес, недавно возникший и такой хрупкий, что я боюсь неловким словом его разрушить.

– Если вы прекратите писать про своих предков и выставлять это в Сети, может быть, я смогу помочь вам остаться в живых, – говорит он мрачно.

– Звучит зловеще, Алехандро. Вы знаете такое слово – «зловеще»?

– Нет, Галия, я не знаю слова «зловеще». Я не очень хорошо знаю английский язык. Вы думаете, жизнь – это слова? Жизнь может превратиться в смерть без всяких слов. И вы даже не узнаете, что это сделал я.

– Сделал что?

– Превратил жизнь в смерть.

– Алехандро, если вы хотите меня напугать, попробуйте это сделать как-нибудь пояснее. В любом случае, я не пишу про моих предков. Я вам уже говорила, что именно я пишу. Это вымысел, литература.

– Литература, – отзывается он презрительно. Мгновение размышляет, потом повторяет: – Литература, – и громко фыркает.

Он отказывается от моих бутербродов и других моих непритязательных угощений. Сидит на ступеньке лестницы со своим кофе, обхватив картонный стакан обеими руками – как бы грея о него руки.

– Вы что, замерзли? – спрашиваю я.

– Нет.

– Вы так стакан держите. Как будто пальцы греете.

Он говорит: «Сейчас сентябрь», словно объясняя мне, как глупо предполагать, что в такую погоду можно хотеть согреться. Я настолько привыкла читать его слова между строк, что, когда он говорит «сентябрь», я пытаюсь догадаться, что он хочет сказать названием этого месяца. Я уже так запуталась с его молчанием, что, если это молчание продлится еще полминуты, оно меня затянет в себя.

– Чем вы обычно занимались в сентябре в юности? – ничего, кроме этого дурацкого вопроса, мне в голову не приходит.

– Я ухаживал за Марьям, – отвечает он после долгой паузы.

Я ждала, что он ответит «с друзьями гулял», или «в мяч играл», или еще что-нибудь вполне невинное. Мне неприятно слышать это «Марьям»: это наверняка жена. Ранние браки – норма в той части света, откуда он родом.