Тени в раю

XIV

Силверс послал меня к Куперу, тому самому, который приобрел танцовщицу Дега. Мне было ведено доставить ему картину и помочь ее повесить. Купер жил на четвертом этаже дома на Парк-авеню. Я думал, что дверь откроет прислуга, но навстречу мне вышел сам Купер. Он был без пиджака. - Входите, - сказал он. - Давайте не спеша подыщем место для этой зелено-голубой дамы. Хотите виски? Или лучше кофе? - Спасибо, я с удовольствием выпью кофе. - А я виски. Самое разумное в такую жару. Я не стал возражать. Благодаря кондиционерам в квартире было прохладно, как в склепе. Голова Купера напоминала созревший помидор. Это впечатление еще более оттеняла изысканная французская мебель в стиле Людовика XV, а также маленькие итальянские кресла и небольшой роскошный желтый комод венецианской работы. На обитых штофом стенах висели картины французских импрессионистов. Купер сорвал бумагу с полотна Дега и поставил его на стул. - Это ведь было мошенничество с картиной, не так ли? - спросил он. Силверс утверждал, будто подарил ее жене и та устроит скандал, если, вернувшись домой, вдруг не обнаружит ее. Какой блеф! - Вы поэтому и купили ее? - спросил я. - Конечно, нет. Я купил ее потому, что мне хотелось ее иметь. Вы знаете, сколько Силверс содрал с меня за это полотно? - Нет, не знаю. - Тридцать тысяч долларов. Купер испытующе посмотрел на меня. Я сразу понял, что он лжет, устраивает мне проверку. [165] - Ну? - сказал он. - Немалая сумма, верно? - Для меня целое состояние. - А сколько бы вы за нее заплатили? Я рассмеялся. - Ни гроша! - Почему? - быстро спросил Купер. - Очень просто: у меня нет на это денег. В данный момент от полного безденежья меня отделяют тридцать пять долларов. - А сколько бы вы заплатили, если бы у вас были деньги? - не унимался Купер. Я решил, что отработал свою чашечку кофе и расспросов с меня довольно. - Столько, сколько имел бы. Если вы оцените ваши картины, то убедитесь, что увлечение искусством довольно прибыльное дело. Выгодней и не придумаешь. Мне кажется, Силверс охотно купил бы некоторые ваши картины и при этом не прогадал бы. - Мошенник! Чтобы через неделю снова предложить их мне - только на пятьдесят процентов дороже! Купер откулдыкал, точно индюк после кормежки, и на этом успокоился. - Итак, где будем вешать танцовщицу? Мы прошли по квартире. В это время Купера позвали к телефону. - Осмотритесь не спеша, - сказал он мне. - Может, найдете какое-нибудь подходящее местечко. Квартира была обставлена с тонким вкусом. Должно быть, Купер либо сам знал толк в этом деле, либо имел прекрасных советчиков, а может, и то и другое вместе. Я послушно шел за горничной. - Это спальня мистера Купера, - сказала она, - здесь, пожалуй, найдется место. Над широкой кроватью в стиле модерн висела картина в позолоченной раме - лесной пейзаж с трубящим оленем, несколькими косулями и ручьем на переднем плане. Я безмолвно рассматривал эту низкопробную мазню. - Мистер Купер написал это сам? - поинтересовался я. - Или получил в наследство от родителей? [166] - Не знаю. Картина у него висит все время, пока я здесь. Чудесно, а? Совсем как в жизни! - Вот именно. Даже пар перед мордой оленя - и тот не забыли. Что, мистер Купер охотник? - Не знаю. Я огляделся и увидел венецианский пейзаж Цима. У меня прямо слезы навернулись на глаза от умиления: я разгадал тайну Купера. Здесь, в собственной спальне, ему незачем было притворяться. Тут было то, что ему действительно нравилось. Все прочее было показухой, бизнесом, возможно, даже увлечением - кто мог это знать, да и кому это было интересно? Но трубящий олень - это уже была страсть, а от сентиментального венецианского пейзажа веяло дешевой романтикой. - Пойдем дальше, - сказал я девушке. - Картины здесь так хорошо висят, что мы только все испортим. Наверху тоже есть комнаты? - Там терраса и маленькая гостиная. Она повела меня вверх по лестнице. Слышно было, как в кабинете Купер грубо, лающим голосом отдавал приказания по телефону. Интересно, похожа ли обстановка кабинета на спальню: второй трубящий олень был бы там как раз к месту. У двери, ведущей на террасу, я остановился. Подо мной, насколько хватало глаз, лежал Нью-Йорк в душном летнем зное - он показался мне в этот момент африканским городом с небоскребами. На горизонте угадывался океан. Это был город из камня и стали, производивший как раз то впечатление, какого добивались его строители: возникший бурно и целенаправленно, без вековых традиций, воздвигнутый решительно и смело трезвыми, не отягощенными предрассудками людьми, высшим законом для которых была не красота, а целесообразность, - он являл собою пример новой, дерзкой, антиромантической, антиклассической, современной красоты. Я подумал, что на Нью-Йорк, наверное, надо смотреть сверху, а не снизу, задрав голову к небоскребам. Сверху они производили более спокойное впечатление, будто являлись извечной органической составной частью окружающего - жирафы в стаде зебр, газелей и гигантских черепах. [167] Я слышал, как, тяжело дыша и шаркая ногами, по лестнице поднимался Купер. - Ну, нашли место? - Здесь, - ответил я и показал на террасу. - Хотя солнце скоро погубит картину. Но танцовщица над городом - согласитесь, в этом что-то есть... Может, поместить ее рядом, в гостиной, на той стене, куда не попадает солнце? Мы вошли в гостиную. Она была очень светлая, с белыми стенами и мебелью, обитой пестрым английским ситцем. На одном из столов я заметил три китайские бронзовые статуэтки и двух танцовщиц. Я взглянул на Купера. Что же он все-таки такое? Не лучше ли было бы ему вместо бронзовых статуэток эпохи Чжоу приобрести, скажем, три старинных бокала, а вместо фигурок танцовщиц из терракоты - фарфоровых гномиков или слонов? - Там, у стены, за бронзовыми статуэтками, - сказал я. Зелено-голубой цвет бронзы почти того же оттенка, что и танцовщица. Купер все еще поглядывал на меня с опаской и сопел. Я приложил картину к стене. - В таком случае придется дырявить стену, - сказал он наконец. - А если потом понадобится снять картину, останется дырка. - Тогда на ее место можно будет повесить другую картину, - сказал я и с удивлением взглянул на Купера. - Кроме того, отверстие можно залепить гипсом, так что его почти не будет видно. - Ну и крохобор! Вот так, наверное, он и скопил свои миллионы. Удивительно только, что это меня не раздражало: трубящий олень в спальне примирил меня с ним. Все остальное в квартире было враждебно Куперу, хотя он и не отдавал себе в этом отчета. Он понимал, что на такого рода покупки требуется много денег, но сколько платить и за что - не знал и потому так старался все у меня выспросить. Он толком не понимал, в каком соотношении находятся деньги и искусство, и в этом смысле походил на истинного любителя. Наконец Купер решился. [168] - Ну, пробейте небольшое отверстие. Самое маленькое, какое только можно. Видите вот этот патентованный крюк - для него нужен лишь тонкий гвоздик, а висеть на нем может большая картина. Я быстро вбил крючок под недоверчивым взглядом Купера. А потом позволил себе поглазеть на китайские фигурки из бронзы и даже подержать их в руках. Я сразу же почувствовал нежную теплоту и в то же время прохладу патины. Это была чудесная бронза, и у меня возникло странное чувство, будто я вернулся домой, к своему погасшему очагу. Фигурки отличались безукоризненным совершенством. Это было неописуемое чувство, возникавшее от сознания того, что кому-то, много веков назад, посчастливилось овладеть материализованной "иллюзией вечности". - Вы разбираетесь в бронзе? - спросил Купер. - Немного. - Сколько они стоят? - сразу же спросил он, и мне захотелось его обнять, до того он был искренен и неподделен в эту минуту. - Им нет цены. - Что? Как это? В них надежнее вкладывать капитал, чем в картины? - Этого я не сказал, - ответил я, проявив мгновенную осторожность, чтобы не нанести Силверсу удар с фланга, - но они превосходны. Лучших нет даже в музее Метрополитен. - Неужели? Гляди-ка! Их всучил мне однажды какой-то мошенник. - Вам просто повезло. - Думаете? - Он закулдыкал, как шесть индюков, и пренебрежительно взглянул на меня. Казалось, он прикидывал, дать мне на чай или нет, но так и не решился. - Хотите еще кофе? - Благодарю. Я вернулся к Силверсу и все ему рассказал. - Старый разбойник! - воскликнул Силверс. - Он каждый раз устраивает дознание, когда я кого-нибудь посылаю к нему. Прирожденный случайный покупатель. А начинал-то ведь с тачки железного лома! Это [169] уж потом он продавал целые поезда с ломом. А накануне войны, в самый подходящий момент, занялся военным бизнесом. Кстати, он поставлял оружие и железный лом Японии. А когда эта возможность отпала, переключился на Соединенные Штаты. За каждое приобретенное им полотно Дега заплатили жизнью сотни, если не тысячи, ни в чем не повинных людей. Я еще никогда не видел Силверса таким рассерженным. То, что он сказал насчет Дега, было, разумеется, абсолютной выдумкой, но слова его все же отложились в моем сознании. Фальшь и лицемерие производят большее впечатление, чем истина. - Почему же тогда вы ведете с ним дела? - поинтересовался я. - Ведь таким образом вы становитесь его соучастником? Силверс хоть и рассмеялся, но все еще кипел от негодования. - Почему? Потому что я ему что-то продаю! Не могу же я, в самом деле, быть квакером в бизнесе! Соучастник? В чем? В войне? Это просто смешно! Мне стоило известных усилий успокоить его и объяснить, что все мои вопросы вытекают из моего пристрастия к логическому мышлению. Это всегда приводит к недоразумениям. - Не выношу этих торгашей смертью, - изрек, наконец, Силверс, успокоившись. - И тем не менее! Я выудил из него на пять тысяч больше, чем была оценена картина. Надо было содрать с него еще тысяч пять. Он принес себе виски с содовой. - Хотите? - Спасибо. Я уже напился кофе. Надо наказать Купера, подумал я, звонкой монетой. Зато в случае удачи я сумею выбраться из трясины прошлого. - Вы вполне сможете наверстать свое, - сказал я. - Вероятно, он скоро опять придет. Я ему дал понять, что другое полотно Дега составило бы великолепную пару с тем, которое он купил, и что, на мой вкус, вторая картина в художественном отношении куда ценнее. Силверс задумчиво посмотрел на меня. [170] - Вы делаете успехи! Заключаем пари: если в течение месяца Купер явится за второй картиной Дега, вы получаете сто долларов! Перед отелем "Плаза" я вдруг увидел Наташу. Она пересекала площадь, засаженную разросшимися деревьями, направляясь к Пятьдесят девятой улице. Впервые после долгого перерыва я увидел ее днем.. Она шла быстрым и размашистым шагом, чуть наклонившись вперед. Меня она не видела. - Наташа! - окликнул я, когда она поравнялась со мной. - Думаешь о том, какую диадему взять сегодня вечером напрокат у "Ван Клеефа и Арпельса"? Она на какой-то момент опешила. - А ты? - бросила она. - Стащил у Силверса картину Ренуара, чтобы оплатить счет в ресторане "Эль Марокко"? - Я человек скромный, - вздохнул я. - Я думаю всего лишь о прокате, а ты сразу о грабеже. Ты далеко пойдешь. - Зато проживу, наверное, меньше. Не хочешь ли со мной пообедать? - Где? - Я тебя приглашаю, - сказала она, смеясь. - Так не годится. Для сутенера я слишком стар. К тому же я недостаточно обаятелен. - Ты совсем не обаятелен, но не в этом дело. Пойдем, и не терзайся. Мы все постоянно обедаем здесь по талонам. Оплата в конце месяца. Так что за свое достоинство можешь не беспокоиться. Кроме того, мне бы хотелось, чтобы ты встретился с одной старой дамой. Очень богатой, которая интересуется картинами. Я рассказывала ей о тебе. - Но, Наташа! Я ведь не торгую картинами! - Не ты, так Силверс. А если ты приведешь к нему клиента, он должен будет заплатить тебе комиссионные. - Что? - Комиссионные. Так принято. Ты что, не знаешь разве, что добрая половина людей живет за счет комиссионных? [171] - Нет. - Тогда тебе пора это усвоить. А теперь пошли. Я голодна. Или ты боишься? Она вызывающе посмотрела на меня. - Ты очень красивая, - сказал я. - Браво! - Если что-нибудь получится с комиссионными, я приглашу тебя на обед с икрой и шампанским. - Браво. D'accord (1). Ты перестанешь в таком случае терзаться? - Несомненно. Теперь у меня осталась только боязнь пространства. - Не так уж сильно ты отличаешься от других, - сказала Наташа, Ресторан был почти полон. У меня было такое ощущение, будто я попал в элегантную клетку, где находились вместе бабочки, галки и попугаи. По залу порхали официанты. Как всегда, Наташа встретила здесь много знакомых. - Ты знаешь, наверное, половину Нью-Йорка, - сказал я. - Чепуха. Я знаю лишь бездельников и людей, имеющих отношение к моде. Как и я. Чтобы тебя опять не мучила боязнь пространства, посмотрим летнее меню. - Странное название - летнее меню. Она рассмеялась. - Это просто одна из диет. Вся Америка питается по какой-нибудь диете. - Почему? У всех здесь довольно здоровый вид. - Чтобы не толстеть. Америка помешана на том, чтобы сохранить молодость и фигуру. Каждый хочет быть юным и стройным. Старость здесь не в почете. Почтенный старец, пользовавшийся таким уважением в Древней Греции, в Америке попал бы в дом для престарелых. - Наташа закурила сигарету и подмигнула мне. - Не будем сейчас говорить о том, что большая часть мира голодает. Ты, наверное, это имел в виду? - Я не такой дурак, как ты полагаешь. Я совсем не об этом думал. - ----------------------------------------(1) Согласна (франц.). [172] - Ну, допустим! - Я думал о Европе. Там не так уж голодают, но, конечно, продуктов там значительно меньше. Она взглянула на меня из-под полуопущенных век. - Не кажется ли тебе, что было бы куда полезней поменьше думать об Европе? - спросила она. Меня поразило ее замечание. - Я пытаюсь не думать об этом. Она рассмеялась. - Вот идет эта богатая старуха. Я ожидал увидеть расфуфыренную выдру, этакое подобие Купера, а к нам подошла изящная женщина с серебристыми локонами и румяными щечками - она, несомненно, всю жизнь была такая холеная и ухоженная, точно и не покидала стен детской. Ей было около семидесяти, но можно было спокойно дать ей пятьдесят. Выдавали ее только шея и руки, поэтому на ней было ожерелье из четырех рядов жемчуга, уложенных друг на друга, которое закрывало всю шею и в то же время придавало даме сходство с портретом эпохи Империи. Ее интересовал Париж, и она принялась меня расспрашивать. Я же поостерегся рассказывать ей о своей жизни там и преподносил все так, будто никакой войны там нет и в помине. Я смотрел на Наташу и рассказывал о Сене, об острове Св. Людовика, набережной Великих Августинов, о летних вечерах в Люксембургском саду, на Елисейских полях и в Булонском лесу. Я видел, как теплели Наташины глаза, и мне легче было говорить обо всем этом. Нас быстро обслужили, и менее чем через час миссис Уимпер стала прощаться. - Вы не заедете за мной завтра в пять часов? - спросила она меня. - Мы поехали бы к вашему Силверсу посмотреть его коллекцию. - Хорошо, - ответил я и хотел еще что-то добавить, но Наташа толкнула меня под столом ногой, я я прикусил язык. Когда миссис Уимпер ушла, Наташа рассмеялась. - Ну как, роды прошли безболезненно? Ты, конечно, хотел ей объяснить, что у Силверса только откры[173] ваешь ящики, ведь так! Ни к чему это. Многие здесь занимаются лишь тем, что дают советы невежественным толстосумам и сводят их со знакомыми антикварами. - Словом, агент по продаже, - резюмировал я. - Консультант, - возразила Наташа. - То есть достойный, уважаемый человек, который защищает бедных, беспомощных миллионеров от грабителей-антикваров. Пойдешь к ней? - Конечно, - ответил я. - Браво! - Из любви к тебе. - Еще раз браво! - Откровенно говоря, я и без того пошел бы к ней. Я куда меркантильнее, чем ты думаешь. Она слегка ударила в ладоши. - Ты постепенно становишься почти очаровательным. - То есть становлюсь человеком? Если прибегнуть к твоей терминологии. - Еще не человеком. Скажем, статуей, делающей первые шаги. - Все уладилось удивительно быстро. А ведь миссис Уимпер ничего обо мне не знает. - Ты рассказывал о том, что она любит: Париж, лето в Булонском лесу, Сена осенью, набережные, лотки букинистов... - И ни слова о картинах... - Это ей особенно понравилось. Ты правильно сделал: ни слова о делах. Мы спокойно шли по Пятьдесят четвертой улице. На душе у меня было легко и радостно. Мы остановились возле антикварного магазина, где были выставлены египетские ожерелья. Они сияли в бирюзовом свете, а рядом с ними стоял большой ибис. С аукциона в "Савое" выходили люди, унося с собой ковры. Прекрасно было это ощущение жизни! И как далеко еще была ночь. - Сегодня вечером я тебя увижу? - спросил я. Она кивнула. - В гостинице? - Да. [174] Я пошел обратно. Солнце светило сквозь пелену пыли. Пахло выхлопными газами, воздух был раскален. Я постоял перед "Савоем", где происходил аукцион, и, наконец, вошел внутрь. Зал был наполовину пуст, атмосфера была какая-то сонная. Аукционист выкрикивал цены. Распродажа ковров закончилась; теперь с молотка пошли фигурки святых. Их вынесли на сцену и расставили в ряд, точно готовили к новому мученичеству. Некоторые из них пришлось распаковывать прямо на сцене. Цветные фигурки спросом не пользовались и стоили очень дешево. В военное время святые первыми попадают в тюрьму. Я снова вышел на улицу и стал рассматривать витрину. Среди массивной мебели эпохи Ренессанса стояли две бронзовые китайские фигурки; одна была явной копией фигурок эпохи Мин, а вот вторая вполне могла быть подлинной. Патина, правда, была плохая, может быть, даже подвергалась обработке, и все же в этой бронзе было что-то, придававшее ей вид подлинной. Наверное, какой-то профан счел статуэтку копией и пытался ее подделать. Я вернулся в сумрачное помещение, где проходил аукцион, и попросил дать мне каталог очередной распродажи. Бронзовые фигурки были перечислены без указания эпохи - среди оловянных кувшинов, всякой медной утвари и прочих дешевых вещей. По-видимому, стоить они будут недорого, ибо трудно ожидать участия крупных антикваров в столь обыденной распродаже. Я вышел из "Савоя" и направился вниз по Пятьдесят четвертой улице ко Второй авеню. Там я свернул направо и пошел дальше - к магазину братьев Лоу. У меня появилась мысль купить бронзу, а потом перепродать ее Лоу-старшему. Я был уверен, что он ее не заметил среди оловянных кувшинов и массивной мебели. Потом я подумал о Наташе и вспомнил тот вечер, когда она довезла меня в "роллс-ройсе" до гостиницы. Я тогда наспех простился с ней, да и, по правде говоря, всю дорогу был очень молчалив - я думал лишь о том, как бы поскорее выбраться из этого шикарного автомобиля. Причина была поистине детская: мне срочно требовалась уборная. Но поскольку в Нью-Йорке это заведение куда труднее отыскать, чем в Париже, я тер[175] пел, в результате чего мне просто не хватило времени для прощания. Наташа с возмущением смотрела мне в след, и сам я, облегчившись, злился потом на себя за то, что опять все испортил по собственной глупости. Однако на следующий день этот эпизод представился мне уже в совершенно ином свете, даже с каким-то романтическим оттенком, ибо вместо того, чтобы велеть шоферу остановиться у ближайшего отеля и попросить Наташу подождать в машине, я предпочел мучиться и терпеть. Я счел это глупостью, но в то же время и верным признаком сердечной склонности, и меня охватило неподдельное чувство нежности. С этим чувством я и подошел к магазину братьев Лоу. Лоу-младший стоял между двумя белыми лакированными креслами в стиле Людовика XVI и задумчиво смотрел на улицу. Я собрался с духом, отбросил мысль о своем первом самостоятельном бизнесе и переступил порог. - Как дела, мистер Лоу? - нарочито небрежным тоном спросил я, опасаясь вызвать недовольство у этого романтика. - Хорошо! Брата сейчас нет. Он ест свою кошерную пищу, вы же знаете! А я - нет, - добавил он, сверкнув глазами. - Я питаюсь по-американски. Близнецы Лоу напоминали мне известных сиамских близнецов, из которых один был трезвенник, а другой - горький пьяница. Поскольку система кровообращения у них была одна, несчастному трезвеннику приходилось выдерживать не только опьянение, но и последующее похмелье своего пропойцы-брата. Как всегда, страдала добродетель. Так и у Лоу - один был ортодоксальным евреем, а другой - вольнодумцем. - Я обнаружил бронзовые статуэтки, - объяснил я. - Они будут продаваться с аукциона по дешевке. Лоу-младший махнул рукой. - Скажите об этом моему брату-фашисту, я утратил интерес к бизнесу: меня занимают сейчас только проблемы жизни и смерти. - Он повернулся ко мне и вдруг спросил: - Скажите честно, что вы мне посоветуете: жениться или нет? Это был коварный вопрос: при любом ответе я проигрывал. [176] - Кто вы с точки зрения астрологов? - ответил я вопросом на вопрос. - Что? - Когда вы родились? - Какое это имеет значение? Ну, двенадцатого июля. - Так я и думал. Вы - Рак. Легкоранимая, любвеобильная, художественная натура. - Так как же все-таки? Жениться мне? - От Рака трудно отделаться. Он крепко вцепляется в тебя, пока ему не отрежешь клешни. - Какой кошмарный образ! - Образ чисто символический. Если перевести его на язык психоаналитиков, это означает всего лишь: пока не вырвешь ему половые органы. - Всего лишь? - жалобно воскликнул Лоу. - Оставьте наконец шутки и скажите ясно и просто: жениться мне или нет? - В католической Италии я бы вам ответил: нет. В Америке это проще: вы всегда можете развестись. - Кто говорит о разводе? Я говорю о женитьбе! Дешевую шутку "это почти одно и то же" мне, к счастию, не пришлось произносить. Равно как и ничего не стоящий совет: раз ты спрашиваешь, жениться тебе или не жениться, то не женись. В магазин вошел Лоу-старший, весь сияя после тяжелой кошерной трапезы. Младший брат взглядом призвал меня к молчанию. Я кивнул. - Как поживает паразит? - весело спросил Лоу-старший. - Силверс? Он только что добровольно прибавил мне жалованье. - Это он может. На сколько? На доллар в месяц? - На сто. - Что? Оба брата уставились на меня. Первым оправился от удивления старший. - Ему бы следовало прибавить двести, - заметил он. Такое присутствие духа восхитило меня, но я решил не поддаваться. - Он так и хотел, - сказал я. - Но я отказался. Считаю, что еще не заслужил. Может быть, через год - тогда другое дело. [177] - С вами нельзя говорить разумно, - пробурчал Лоу-старший. - Напротив, - сказал я. - Особенно если речь идет о бронзовых статуэтках. - Я поведал ему о своем открытии. - Я могу купить их для вас на аукционе. Все будут считать их подделками. - А если это действительно подделки? - Ну, значит, мы ошиблись. Или вы хотите, чтобы я еще застраховал вас от убытков? - Почему бы и нет? - ухмыльнулся Лоу. - При ваших-то доходах! - Я их и сам могу купить. Это даже проще, - сказал я разочарованно. Я рассчитывал на большую благодарность за такой совет. Как всегда, это оказалось заблуждением. - Ну, как чечевичный суп? - спросил я. - Чечевичный суп? Откуда вы знаете, что я ел чечевичный суп? Я показал на лацкан его пиджака, где прилипла половинка раздавленной чечевицы. - Слишком тяжелая пища для этого времени года, мистер Лоу. Рискуете получить апоплексический удар. Всего хорошего, господа! - Вы человеколюбивая бестия, господин Росс, - с кисло-сладкой улыбкой заметил Лоу-старший. - Но надо понимать шутку! Сколько могут запросить за эту бронзу? - Я рассмотрю ее еще раз, как следует. - Хорошо. Я ведь не могу этого сделать: если я посмотрю на нее два раза, эти типы почуют недоброе. Они знают меня. Вы меня предупредите? - Разумеется. Я уже был почти за дверью, когда Лоу-старший крикнул мне вслед: - С Силверсом все неправда, да? - Правда! - бросил я. - Но у меня есть предложение получше - от Розенберга. Не прошел я и десяти шагов, как меня охватило раскаяние. Не из этических соображений, а из суеверия. В своей жизни я проделал уже немало афер с Господом Богом, в которого всегда начинал верить лишь [178] в минуту опасности, - подобно тому, как тореадоры перед боем приносят к себе в каморку статуэтку Мадонны, украшают ее цветами, молятся, давая обет ставить ей свечи, служить мессы, вести благочестивую жизнь, воздерживаться отныне и во веки веков от выпивки и так далее и тому подобное. Но вот бой закончен, и статуэтка Богоматери летит в чемодан вместе с грязным бельем, цветы выбрасываются, обещания забываются, при первом же удобном случае на столе появляется бутылка текилы - и так до очередной корриды, когда все повторяется сначала. Мои аферы с Господом Богом были в том же духе. Но иногда я поддавался и иному суеверию - чувство это, правда, уже давно не возникало во мне, потому что в основе его лежало не стремление избежать опасности, а скорее боязнь спугнуть ожидание. Я остановился. Из магазина рыболовных принадлежностей на меня смотрели чучела щук, возле которых кольцами была разложена леска. "Чтобы не спугнуть ожидание, надо прежде всего чего-то ждать", - подумал я, и мне вдруг стало ясно, что я уступил братьям Лоу свой маленький бизнес тоже из суеверия. Мне хотелось настроить в свою пользу не только Бога, который незримо поднимал сейчас свою сонную главу над крышами домов, но и судьбу, ибо произошло то, во что, казалось, я больше не верил: я снова ожидал чего-то, и это что-то не было материальным, осязаемым - это было теплое чувство, преисполнявшее меня блаженным сознанием того, что я еще не совсем превратился в автомат. Я вспомнил старые, забытые ощущения - сердцебиение, учащенное дыхание; в эту минуту я реально ощутил все эти симптомы, питаемые светом двух жизней моей собственной и другой безымянной.