Страница 89 из 116
Мот Пулк кивнул Бироику, и тот повторил пытку.
Релкин снова провалился во тьму, и Мот Пулк велел Бироику вылить на него ведро холодной воды, чтобы привести в чувство.
Мот Пулк был встревожен. Мальчишка настаивает на невозможном. Кем бы ни был тот, кто проник сюда, он неплохо поработал. Ребенок совершенно уверен в том, что говорит. Ничто не может сломить в нем эту уверенность.
Единственный путь получить от него правду довольно труден. Мот Пулку придется прибегнуть к магии сознания и просмотреть мысли мальчишки.
Когда Релкин очнулся в следующий раз, он сидел на скамье внутри павильона. Мот Пулк сидел рядом, очень близко. Бироик маячил в дверном проеме. Релкин застонал. Ожоги на руках были очень болезненны. Он был по-прежнему скован.
- А, вот и ты. Снова вернулся к нам.
- Не надо больше, - простонал Релкин, - не надо.
- Согласен, ребенок. Бироик не будет тебя больше пытать. Ну-ка, подними взгляд, посмотри мне в глаза.
Эльфийский лорд приподнял ему подбородок. Рот Релкина отозвался пульсирующей болью. С левой стороны у него были выбиты зубы. Но боль от ожогов была такой страшной, что почти заглушала боль в разбитом лице. Глаза его встретились с золотистыми зрачками Мот Пулка и застыли. Золотистые зрачки глядели в него; он почувствовал, как они сжимают и словно раздевают его.
Мот Пулк надавил на разум Релкина. Давление с каждой минутой возрастало, словно бы огромный удав обернулся вокруг сознания мальчика и ломал его. Бедняга сопротивлялся каждой частичкой своей воли.
Впрочем, это для него было уже не новым. Каким-то (самому ему не ясным) образом Релкин понял, что готов посостязаться с лордом. Ему уже приходилось раньше сталкиваться с подобным, когда великий Херута, предводитель Падмасской Пятерки, пытался поработить его. Но давление Мот Пулка было куда тоньше и смертельнее, чем то, на которое был способен Херута.
Релкин яростно пытался пробудить зародыш силы, которую ощутил в себе во время пытки Херуты. Что-то сдвинулось в нем в тот день, да так и не вернулось на место.
Мот Пулк давил на его разум с силой наводнения, хлынувшего неудержимо на крохотную деревню сознание Релкина. Релкин знал, что не сможет сдерживать его вечно, его дамб не хватит. Но лорд слегка растерялся, что дало Релкину понять: его сила все еще с ним, та сила, что пока удерживает наводнение.
Ментальные пальцы Мот Пулка шарили в мозгу мальчика, Релкин дрожал от их прикосновений, собирая все силы, остававшиеся в душе, для сопротивления. Эльфийский лорд продолжал наступать, его мысли несли в себе наглые вопросы. Релкин старался избегать ментального контакта. Снова и снова подстегивал он ту зародившуюся в нем когда-то силу, которую ощущал в себе, но она пока не отвечала.
Впрочем, было уже поздно. Ментальные клещи Мот Пулка теперь крепко вцепились в разум Релкина и стали как будто раздуваться, кроша его сознание и волю. Сила Мот Пулка безмерно возросла, потому что он обратился теперь к энергии массива десяти тысяч соединенных сознаний, что давали жизнь Великой Игре.
Невольные рыдания вырвались из горла Релкина, и он забился в своих оковах, когда эта тяжесть навалилась на него. Но когда сила сжала Релкина в следующий раз, его сопротивление окрепло, и он снова отбросил Мот Пулка.
Мот Пулк был поражен. В этом маленьком негодяе было что-то неясное, что-то весьма неприятное. Релкин выжил, тогда как никто на его месте не уцелел бы, никто, даже такие личности, как Зулбанидес. Сам Мот Пулк еще дрожал от чудовищного напряжения, которое требовалось, чтобы держать под контролем поток энергии массового сознания, А мальчишка все еще держался!
Мот Пулк снова скрипнул своими совершенными зубами. Он раздавит этого ребенка, и раздавит сейчас же.
Он собрал всю свою силу и опять напал, сметая защиту Релкина, ломая на своем пути любой признак сопротивления. На этот раз он победит, Релкин станет его марионеткой.
Мальчик снова задергался в своих узах. Голова его вдавилась в стену. Прижатый к стене, сдавливаемый со всех сторон, совершенно обессиленный телом, оказавшись перед опасностью разрушения или полного порабощения разума, он тихонько вскрикнул, выпал в пустоту и полетел в никуда, теряя все, что накопил за целую жизнь. И в этот момент в нем проснулась сила. Клещи Мот Пулка разлетелись вдребезги, словно в них попала молния. Релкин парил в неимоверной вышине, и тут словно что-то сверкнуло в его сознании: он почувствовал, как что-то огромное вышло во Вселенную. Будто его возможности сорвались с невидимой привязи. Где-то с секунду длилось чувство ужасной дезориентации, а затем словно бы морозный туман посреди болота окружил его, после чего он приземлился на четвереньки на полированной деревянной доске.
Павильон страданий исчез. Он уже больше не был в мирке Мот Пулка.
Он находился на шахматной доске гигантов. Каждая клетка была двух футов в длину и ширину, и фигуры, стоявшие на ней, были соответствующих размеров. Релкин взглянул в глаза белого деревянного Офицера - резной фигурки эльфа из полированного дуба. Позади Офицера стоял эскадрон пешек, деревянных солдат из такого же светлого дерева.
Релкин со всхлипом упал на колени, а потом поднялся.
Он выбрался. Куда - он не спрашивал. Он сразу понял. Это было игровое поле, на котором эльфы строили свои магические партии. Самое сердце их владений. Игровое поле лордов Тетраана.
И он знал, что должен делать. Теперь он призовет порабощенного левиафана, томящегося в темнице; того, кто делает возможным все это безумие. Но как?
У него не было никаких идей. Он вздохнул, сжал кулаки и постарался вспомнить, что сделал, когда неожиданно перенесся из павильона Мот Пулка на поле. Как он попал сюда? Что это за сила, открывшаяся в нем?
Растерявшись, он хрипло позвал:
- Очнись! Очнись, спящий мертвец, потому что пришло твое время!
Да очнутся же десять тысяч заточенных в могилах под Пирамидой!
- Пришло ваше время, - звал он.
Но у них не было ушей, только глаза. Они не знали ничего - и они знали все. Они не слышали его крика и не ответили на него.
И все же Релкин ощущал их, чувствовал присутствие огромного разума, рассеянного здесь, под ногами, мерцающим солнечным светом. Дремлющий левиафан тихонько гудел, он что-то нашептывал во сне, но не обращал на мальчика никакого внимания.