Демониада

— Ну и?

Андрей поднял на нее смеющиеся глаза и, чтобы не улыбнуться, поднес ко рту чашку. Она только сейчас заметила, какие у него красивые глаза: синие, как васильки.

— Я взял рецепт, — сказал он.

— И в чем же секрет повара? Мне тоже хотелось бы научиться готовить такой кофе. Она уже ругала себя за это любопытство, но желание увезти с собой секрет было

сильнее стеснения. Андрей поставил пустую чашку на блюдце, и, повернувшись к Ирине, сказал:

— Тебе вовсе необязательно знать, как его готовить, я это буду делать для тебя каждое утро.

Ирина замерла, растерянно подбирая подходящую реакцию на подобную реплику, но достойного ответа не нашла и просто улыбнулась.

— Не думала, что ты такой самонадеянный, — сказала она и поднялась. Он тоже встал, оставив щедрые чаевые для официанта, и они вместе вышли из кафе.

Два месяца спустя Андрей впервые приготовил ей тот самый волшебный кофе. Когда они поженились, Андрею приходилось раньше вставать, и Ирина ждала выходных, чтобы вновь вернуть себе ощущение того аргентинского утра. Как она не просила его открыть секрет, Андрей отказывался, оправдывая себя тем, что не делает этого из суеверия, потому что именно этот рецепт позволил познакомиться с ней.

В то январское утро (как обычно пишут в статьях дешевых газет или в начале романов, «в то утро ничто не предвещало беды») кофе ждал ее на кухне, Ирина, завернутая в махровый халат, села на стул и с блаженством вдохнула знакомый аромат. Она пила и наблюдала за Андреем и детьми, готовящими завтрак.

Кухня их квартиры была просторная, Ирина снова окинула ее взглядом и потянулась. Андрей был преуспевающим бизнесменом и недостатка в средствах не испытывал. До того, как они поженились, они жили в его двухкомнатной квартире в центре города, потом купили большую квартиру на севере Москвы и переехали. Обстановкой занимались, ориентируясь на будущее потомство, оба очень хотели детей. Ирина спокойно уходила в декрет, изредка приезжая на работу, чтобы отдать документы или сдать отчеты, там ее ценили и давали возможность работать на дому.

Их семейная жизнь была полна света, как и их дом. Окна выходили на восток и юг, сквозь тонкие занавеси по утрам всегда светило солнце, и все, за исключением разве что Саши, вставали рано. Выходные проводили вместе, дети не отходили от Андрея, вместе с ним готовили, гуляли, делали уроки. Наташа давала небольшое представление, и родители восхищались ее прекрасной осанкой и грацией, словно не верили, что это их творение.

Они вышли из дома, шумно и весело дошли до парка, Андрей и Саша надевали лыжи сами, Ирина помогла Наташе и пошла рядом с лыжней. С елей осыпался снег, в парке было свежо и чисто, народу было мало.

Ирина шла рядом с Наташей, подбрасывая пушистый снег ногой, чувство бытия переполняло ее, словно она проснулась от сна и, наконец, находилась в реальном мире. Проблемы, воспоминания, планы не мучили, она жила прекрасным моментом, голосами близких, чириканьем птичек, далекими звуками дороги, по которой неслись машины. Из мира суеты они ушли в таинственный мир тишины и покоя, и Ирина чувствовала полноту каждой секунды, насыщенность минут и бесценность часов, что они провели в прогулке.

Возвращались румяные и уставшие, но бесконечно счастливые и довольные. Все негативные пустые мысли остались в парке, запутались на ветках елей, зацепившись за иголки.

После обеда Андрей решил съездить с Сашей в магазин техники и купить ему плеер и наушники. Они уехали, а Наташа и Ирина остались дома смотреть фильм. Забравшись на кресло с ногами, грея руки о чашку чая, в котором перевернутой лодочкой плавал лимон, Ирина слушала красивую историю любви и понимала, что переполнена счастьем.

Резкий телефонный звонок не сразу отвлек ее от созерцания себя самой. С того момента, она стала бояться и телефонных звонков.

Андрей и Саша попали в аварию внезапно — их машину занесло на дороге и, столкнувшись с небольшим грузовиком, они вылетели в кювет. Машина несколько раз перевернулась. Врачи утверждали: это чудо, что Саша остался жив и получил лишь ссадины и порезы. Андрей погиб сразу, на месте, до приезда врачей. Сидя в коридоре больницы, Ирина ощутила страшный холод, который сковал ее и не отпускал из цепких объятий. Казалось, она стояла посреди того ледяного шоссе, голая, брошенная, и на нее неслась машина, где муж ее тщетно старался выровнять непослушный автомобиль.

Руль повело вправо, и Ирина, очнувшись от воспоминаний, успела выровнять машину. Потом сделала музыку громче, но прошлое не желало отступать. Она вспомнила свое возвращение в дом, вдруг ставший пустым и мрачным, и не могла, все не могла поверить, хотя на ее руке и рыдала Наташа, что он сюда больше не вернется. Что сегодняшнее утро было последним, что радость этих лет, этого яркого сна, закончилась.

Она поверила потом, когда на руках оказалось свидетельство о смерти, и дальше, когда смерть Андрея шагала рядом с ней за его гробом, отвратительная, мерзкая, холодная смерть, которая пришла посмотреть, как Ирина будет хоронить свое счастье.

Ирина не понимала, не могла осознать трезво и спокойно, разумно свою потерю. Все, что было: слезы, крики, молчание, отупение, холодное спокойствие, слабость в ногах, — все это было лишь чувствами, эмоциями. В то время ей казалось, что должен существовать некто, виновный в ее потере. И хотя экспертиза доказала, что это был несчастный случай, Ирина долго сомневалась, настолько, что доводила Сашу до слез расспросами о тех последних мгновениях рокового похода в магазин. Саша и без того чувствовал себя виноватым в гибели отца, если бы не его спешка получить плеер, все могло бы быть иначе.

Ирина была жестока. Ярость от того, что они не заслужили подобное, вселила в сердце зависть к тем, кто приходил с соболезнованиями, глухая злоба клокотала в сердце, и она душила ее в себе усилиями, достойными титана. Все же, когда они оставались одни, втроем, раздражение вырывалось наружу, и Наташа с Сашей с трудом могли понять свою маму, всегда такую спокойную, когда она фурией носилась по квартире, разговаривая сама с собой.

Она говорила с ним. Упреки, обвинения, мольбы сыпались одни за другими, падая в тишину, которая всасывала их, жадно поглощая. Слова не звенели в пустоте, они сразу исчезали, едва успевая сорваться с губ, Ирина сама не слышала, что говорила.

Иногда она пугалась слов, что вдруг доходили до ее сознания. Те слова, что произносил ее рот, были не теми, что она хотела сказать. Вслух она ругала Андрея, проклинала его, клокотала от злобы и ненависти, но мысли ее были другими — она звала его, умоляла вернуться, просила чуда, ласкала нежными мягкими словами.

Чуда не было.

Иногда ей снилось, что он не умер, или умер, но гроб откопали, и оказалось, что он спал, и все они снова были счастливы. Андрей был, правда, молчалив и печален, но это лишь потому, что еще не успел прийти в себя после летаргического сна, думала Ирина. Он всегда воскресал в ее снах, и она была снова и снова счастлива, не понимая, что сама себя обманывает. Ей хотелось уснуть надолго, дольше, чем на ночь, чтобы продлить душевное спокойствие, которое было возможно только рядом с ним.

Ирина сердито захлопнула дверь машины и, скрестив руки на руле, положила на них голову. Не получилось! Опять! Опять проблемы, снова нотариус, справки, заявления, свидетельства… сколько можно? У нее складывалось впечатление, что кто-то нарочно мешает ей оформить наследство и документы на дом и участок, потому что с квартирой и банковскими счетами у нее проблем не возникало. На нее сейчас смотрели, как на преступницу и вора, хотя она пришла с документами и справками.

А ведь она считала, что собрала все, что просили, надеялась, что дело продвинется хоть немного. Не получается. У нее ничего не получается. Она привыкла жить с Андреем как за каменной спиной, позволяя ему самому справляться с документами и делами, не задумываясь ни о чем. А теперь как обухом по голове — «нам нужен другой вид справки», «здесь не поставлена печать нотариуса», «сделайте выписку из государственного реестра», «возьмите справку из ЗАГСа», «вам нужно сделать съемку участка» и т. д. И каждый раз, вместо того, чтобы принять ее документы, они придумывают новую причину, чтобы послать в другие конторы, заставить бегать, собирать справки, и при этом смотрят так странно, словно она прокаженная.