Круги на земле

2

"Значыць так... Глаунае - не спяшыць!" Опять руки дрожат, хотя, кажется, никто этого не замечает. Не до того, ни Юрию Николаевичу, ни пацанам. Они тоже зачудованы тем, что видят. Позвякивает молния, сумка лопается перезревшим арбузом. Наружу извлекаются фотоаппарат, диктофон, блокнот с карандашом. Сперва - заснять это! Игорь шагает к тому месту, где колосья согнуты, нет, даже не согнуты, а словно вдавлены в землю! ...И, кажется, - сломаны! "Не можа быць! Яны никали не бываюць паломаными. Тольки пагнутыя!" Он, конечно, не какой-нибудь академик уфологии, но многолетнее изучение газетных вырезок, знаете ли, тоже дает свои результаты. Любитель, профессионально подходящий к предмету своего увлечения, вот он кто! Звезд с неба не хватает, но уж про такие простые вещи, как состояние стеблей злаковых в месте возникновения аномалии или там обычные размеры круга... в пять ночи разбудите: расскажет, опишет, гипотезы перечислит. - Ну как, Игорь, какие выводы сделаешь? Был НЛО? - Рана гаварыць. То есть, будь здесь все, как полагается, как обычно, - ни минуты не сомневаясь подтвердил бы: НЛО, что ж еще! А так, из-за стеблей этих... Хотя, может, перед нами новый тип летательного аппарата инопланетян. У них ведь тоже наука на месте не стоит, с шестидесятых-то годков наверняка чего-нибудь новое изобрели. Такое, что при посадке стебли не сгибает, а именно ломает... И дались они, стебли эти! Журский заметил, что Игорь взбудоражен, и больше вопросов не задавал. Бродил у края круга, разглядывал. Колосок один сорвал, хотел надкусить, но передумал. А пацаны - те вообще куда-то сбежали. Неинтересно им наблюдать, как взрослый и с виду нормальный мужик ползает по земле, чего-то замеряет, зарисовывает, записывает, фотографирует невесть что... "Але ж чаму яны тут так незвычайна размешчаны? Чаму?!" Он едва не отщелкал на этот круг целую пленку, но вовремя спохватился. Сделал все нужные замеры и попросил Юрия Николаевича отвести к следующим кругам. - Давай-ка сначала поищем наших козаков, - предложил тот. - А то пока мы здесь с тобой восхищались неразгаданными тайнами мирозданья, они уже успели сбежать. - Мы здесь! - отозвался Макс. - Мы на берег сбегали, посмотрели, где местные рыбалят. Нету их здесь - Значыць, вышэй па цячэнню сядзяць, - объяснил Дениска. - Каля пагосту. Там клёвае места. - Дык идзем туды! Игорь сложил сумку, и они отправились дальше. "Няужо и астальные круги з такими сцеблями?.."

3

Честно говоря, именно сегодня чудеса в виде поврежденных пшеничных полей волновали Юрия Николаевича меньше всего. В любой иной день он непременно поучаствовал бы в "сборе материала", с острасткой "допросил" бы Остаповича и так далее. Этим утром - другое. Не до тормозных НЛО-шных следов. "А денек, как на зло, выдался что надо! Солнечный, мажорный. Как это там в школьных учебниках по литературе? "Контраст внутреннего состояния героя с природой"? Точно, в яблочко! Оно самое: контраст. После вчерашнего визита к чертячнику, будь он неладен, только про старика мысли в голову и лезут. И все - чертовски неприятные! Я ведь знаю, ты там сидел, старик. В домике своем, за окошком - наблюдал за мной. Вчера я тебе не нужен был. Иначе вышел бы ты ко мне, никуда бы не делся. Как же мне тебя заинтересовать-то... с-сук-кин ты сын! ...И Остапович еще приехал какой-то взбаламошный, не человек - пучок нервов. То ли переволновался из-за такой удачи с кругами, то ли совсем ему плохо. Наступает человек на горло самому себе - и сам же из-под своей пяты выворачивается. И сам себя кусает за ноги, как змея - вещего Олега". Игорь маячил впереди всей компании, уловив нужное направление движения и бодро оглядываясь по сторонам. Играл Стенли и Ливингстоуна в одном лице. - А гэта што за дом? - прокричал он издалека, не дожидаясь, пока спутники подойдут поближе. Но ответ получил только тогда, когда Журский с ним поравнялся. - Я гавару, што гэта... - Не кричи. Здесь не принято кричать. Кладбище рядом и вообще... А дом старый, заброшеный. Здесь уже лет пять как никто не живет. - Чаго ж не заселяць? - Колдунья здесь жила. По-местному "ведьмарка". - О, - загорелся Остапович, - гэта ж цикава! Я табе потым пытанняу пазадаю пра яё. - Толку-то? Умерла... - Не разумееш! Тут жа ж можна матэрыялу, фактажу набраць!.. - И куда его, фактаж? Книжку написать? Не хватит. Да и... знаешь, есть в мире много кой-чего, что лучше бы руками и не трогать... мой милый друг Гораций. Потому что если руками и без перчаток - укусить может. - Вось, - веско проговорил Остапович, - вось аб гэтам и пагаворым. Якая яна была? З виду? И ваабшчэ? - Обычная. Обычная, Игорь, ведьмарка. И именно поэтому оставь ты в покое эту тему. Вон дошли уже до кругов - давай-ка, засними их, пока солнце в небе на правильной позиции замерло. - Нешта ты сёння ня у дуси, Юрый Никалаевич. Журский потер виски: - Есть немного. Пройдет. Не обращай внимания. Одним глазом следил, как Игорь измеряет, фотографирует и т.д., другим - за мальчишками, чтобы далеко не сбежали. Все мерещился засевший в прибрежном камыше чертячник, только и выжидающий момент, чтобы сцапать свою законную добычу. Хотя... если законную, зачем же выжидать? Этот придет и заберет, просто и безыскусно. Может. Способен, мерза... - Дядь Юр, мы с Дениской к кладбищу сходим. - Эт еще зачем? - Посмотреть. Интересно же... "Ну да, интересно. И мне ведь тоже в их возрасте было интересно". Только до кладбища они тогда не дошли дошли, и тут хмурый велел мужикам остановиться. И Юрасю, само собой, тоже. Процессия была не ахти какой: шестеро дядек, согласившихся отнести домовину, молодой отшельник и мальчик со скрипкой в руках. Дядьки, кряхтя, волокли на плечах гроб, сын покойного шагал впереди, указывая дорогу (можно подумать, носильщики не знали, как идти на погост!), мальчик шел позади. Скрипка в его руках рыдала. Так велел молодой отшельник: музыка должна звучать на всем пути от дома до... до места захоронения. Он на мгновение запнулся, но тогда Юрась на это не обратил внимания. Еще бы! Мальчишку поразило уже то, что хмурый явился к ним в дом. А мать с отцом, хоть и были рядом, ни слова поперек не сказали - это они-то, которые при упоминании об отшельниках, плевались, сдвигали брови и вообще... Странно это! А еще страннее, что явился гость просить Юрася сыграть на похоронах. Ну и пусть - что на отшельниковых! Признание оно и есть признание! (Кто ж ведал, что народу будет: шестеро носильщиков да хмурый?). И руку обещал подлечить, если мальчик согласится. Тот поглядел на мать с отцом и смущенно кивнул: - Добра. Саглашаюся. - Процяни ладонь, - он схватил в свои лапищи, сжал в горсти, прошептал туда чего-то, дунул, повел пальцами - и вот, стоит Юрась над берегом Струйной, неподалеку от погоста, играет, аж сверчки замолкают. Или насекомыши по другому случаю затаились? - Чаго зупынилися? - спрашивает крупнозубый, улыбчатый Санек Лошадник. Он здесь (как и большинство носильщиков), чтобы деньги заработать, и задержка ему не нравится. Как и большинству носильщиков. Зато дядька Григорий, кажется, понимает, что к чему. - Усё правильна, Санёк. Молад ты яшчэ, законау ня знаеш. - Я ня знаю?! - кипятится Лошадник. - Ды я, штоб ты ведау, праз законы гэтыя... И правда, сидел он, и неоднократно, за кражу колхозных коней. Уголовный кодекс, наверное, наизусть выучил. - Я табе не про тыя законы талкую! - сердится дядька Григорий. - Пра иншыя. - Законы, слыш, адны. Для усих! - Для усих адны, для... - осекся дядька, поглядел искоса на молодого отшельника, продолжает - да видно, не то, что хотел сказать: - ...а для вядуноу - асобыя! Вядунския законы. Жывуць яны за гэтыми законами - и памираюць па им жа. А Юрась играет, ой, людоньки добрые, как же он играет! Что сверчки? лягушки приумолкли, ворона серая, которая на недалеком отсюда заборчике погостовом примостилась - и та слушает! И сами собою приходят на память слова стихотворения, то ли в школе выученного, то ли где-то услышанного: Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок. И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток... В точку слова, хорошо сказано!.. Даже Санек Лошадник язык свой попридержал: раз стоим, значит, надо. Кто платит деньги, тот и музыку заказывает. - Пастауце, - велел отшельник. Встретил непонимающие взгляды и объяснил: Дамавину на зямлю пастауце. А ты - играй, - (это Юрасю). Опустили мужики гроб, переглядываются. Недоброе, чуют, затевается. - Адкрывайце! - Да куда, растуды тваю налева, адкрываць! - не выдерживает Потапыч, бывший партизан, нынче - пенсионер в отставке. Этот вызвался в помощники добровольно, связывает, его, наверное, что-то с покойным. Вернее, связывало. - Адкрывай, - мрачно отзывается дядька Григорий. - Дзела гаворыць. Трэба так. - Эй, мужики, вы сурьезна? Но Лошадников вопрос остается без внимания. Кряхтят, поднимают веко, в сторону кладут. - Ты, ты и ты - дапамажыце, - командует отшельник, показывая на Потапыча, дядька Григория и еще одного носильщика. - Перавярнуць яго патрэбна. На сей раз обходится без заминки: покойного размещают наоборот, ногами назад. - Трэба б на жывот пакласци, - подает голос дядька Григорий. - И яшчэ б пятки падрэзаць. Отшельник качает головой: - Ня бойся. Ён не павернецца. ...Не павинен. А ухадзиць яму лягчэй будзе. В руки покойному снова вставляют вынутую на время переноса свечку, зажигают ее и закрывают домовину. - Цяпер да Струйнай! - и поди разбери, что на речке-то он позабыл, хмурый. Может, совсем с ума сошел от горя по отцу?.. Не похоже вроде. Ладно, кто платит деньги... Одним словом, мужики, скользя по мокрой траве, спускаются по тропке к берегу. Само собой, дорожка эта не предназначена для несения домовин, поэтому многие в сердцах дают выход своему раздражению и на фоне мелодии Глюка из "Орфея и Эвридики" то и дело слышны отдельные звуки "ё...", "ю..." и прочие. Уже когда, казалось, без происшествий опустили гроб к берегу, передний правый носильщик таки не удержался и на мгновение утратил равновесие. В этот момент, почудилось, под крышкой кто-то шевельнулся. - А-а! - заорал Санек. - Шавелицца! Ой, мужики, точна гавару: як ёсць, шавелицца! - Штаны свое перавер, ци ня мокрыя? - обронил кто-то. - И давайце-ка, хлопцы, паэнергичней. Штось мы зусим расквасились. - Правильна, - поддержали его. - Гэтак да другага прышествия будзем нясци, а ён жа ж тожа чэлавек, аддахнуць хоча. Слыш, Стоян Мироныч, куды далей? - Усё, - отозвался отшельник. - Пачъци. Крыху вышэй аднясём. - Чаго ж па березе? - Нада. Несут. Сзади вышагивает Юрась; плачет скрипка. Впереди - осыпь. Древняя ива, которая росла в этом месте много лет, во время недавней бури (кажется, случившейся в ту самую ночь, когда помер старый отшельник) рухнула под собственной тяжестью. Ее вырвало вместе с корнями, и теперь здесь зияет огромная яма; на дне скопилось немного воды и даже нашли убежище несколько зеленых лягух, каждая с ладонь размером. А дерево селяне вынули из реки и оставили на берегу - сейчас оно лежит рядом с ямой и ивовые ветви склонились над тем местом, откуда когда-то росли корни. - Стойце. Понятное дело! Куда ж дальше - дорога-то перегорожена! - Апускайце дамавину у яму. - Чаго? - Ты што, Стоян Мироныч, зусим здурнеу? Дамавину у яму! Вы чули? - Апускайце, - неожиданно поддерживает отшельника дядька Григорий. - Ён ведае, што кажа. - Хапиць! - взрывается Филипп Гнатович Седый. - Дзе жывём, мужыки? Кали? Гэта ж не сярэднявякоуья, каб зусим забывацца. Чарауники наукола; у дамавине пакойнага пераварачываем - дзе ж такое бачыли? Филипп Гнатович - школьный учитель. Неясно, почему он согласился помочь нести гроб - то ли по доброте душевной, то ли и у него были какие-то свои причины... Ясно одно: дальше следовать приказам молодого отшельника он не намерен. И так уже жалеет о том, что ввязался в это дело. Он ведь и в партии состоит. - И што скажа Серабрак? Вот и прозвучал самый главный вопрос. Тот, что волнует всех присутствующих. Кстати, ответ на него известен заранее. Ивашка Серебряк, хоть номинально в высокие начальники не выбился, в местной парторганизации играет не последнюю скрипку. Более того, если уж поднимет гвалт, безнаказанных не останется. А он поднимет, он хоть из молодых да ранних - цепок и едуч, "товарищ" наш ненаглядный. Надо бы удивиться: откуда, помилуйте, может Серебряк узнать о том, как и где похоронили старого отшельника? Свидетелей всего-то восемь человек, и ни один из них болтать не станет, ибо себе дороже обойдется. Однако не сомневаются: узнает. История его противостояния с "колдунами" старожилам хорошо известна (а Юрасю, пока еще непосвященному, чуть позже ее расскажет дядька Григорий). Уж кто-кто, а Серебряк лично проверит, упокоился ли в земле старый отшельник! Потому и не торопятся мужики исполнить волю Стояна Мироновича. Вдруг передумает?.. Пауза затягивается, напряжение между людьми растет, и музыка, до сих пор летящая над водами Струйной, ничуть его не снимает. Вдруг отовсюду - словно крылатое конфетти - бабочки, бабочки... Они слетаются к сломанной иве, садятся на ее ветви, весь склон уже усеян ими, черными, с желтой каймой по краям. Это траурницы, их десятки и десятки мотыльки пляшут в воздухе и даже садятся на плечи и волосы людям. - Не дазнаецца, - говорит молодой отшельник. - Тры дни будзе стаяць, и нихто не узнаець. - Апускаем, мужыки, - командует дядька Григорий. - Чаго там... апускаем. Кряхтя, они поднимают домовину и переносят в яму: колышутся ветви, покачиваются на них бабочки. По велению отшельника веко снимают и свечку, упавшую, когда гроб несли к берегу, ставят и зажигают снова. Всё. Теперь можно расходиться - но они почему-то стоят, склонив головы перед последним прибежищем старого отшельника. Завершающие ноты - и вот Юрась приподнимает подбородок, чтобы опустить скрипку. Любое движение шеи сопровождается сильнейшей болью, и он стискивает зубы, чтобы не закричать. К нему подходит хмурый Стоян-отшельник: - Добра сыграу. Дзякую. На маих, спадзяваюся, так сама зыграеш. Тут уж Юрась вообще перестал перестал панимаць! - Прости? Игорь выглядел растерянно и смешно. Словно обиженный мальчишка. - Который час? Юрий Николаевич взглянул на часы: - Начало второго. - А на маих - дванадцаць. - Не завел вовремя? - Дык эляктронныя ж!.. - Тогда батарейка села. Остапович покачал головой: - Идуць. - Ну уж не знаю, что сказать. - Атож! ...и сцяблины гэтыя, як у землю утоптаныя, - пробормотал Игорь, обращаясь скорее к самому себе. - Цяпер часы. И камень у крузе, точна пасярэдзине ляжиць. Няправильны якысь. Странный.