Слово о Сафари

      Оставалось только узнать, как к этому отнесутся новички. И вот как-то при обсуждении на общем мальчишнике летнего строительства зашёл разговор о трезвом образе жизни: доколе это безобразие будет у нас продолжаться?

– Да ради бога, хоть сейчас прекратим. Самого молодого в магазин за водкой и вперёд, – предложил Пашка.

      Все сразу навострили уши: как это так?

– А так. Разделим Сафари на две части: на садоводческое товарищество и фермерское братство. Кому что удобней. В первом будет галдёж и голосование руками, во втором – строгая дисциплина и голосование ногами… на выход из братства.

– А смысл, смысл какой в вашем братстве? – недоверчиво вопрошал Заремба.

– Чтобы пожизненно стать каждому человеком вне подозрений. Это как разница между порядочностью и благородством. Порядочный человек из кожи вон лезет, чтобы быть порядочным, а благородный поступает, как хочет, а потом оказывается, что все его поступки порядочны. Надоело хамство, надоело пренебрежение одного человека интересами другого. Хочется другой человеческой породы, живущей по другим законам. Переделывать чужую психологию занятие дурное и неблагодарное, поэтому всё враждебное проще изначально не подпускать к себе. В старину это лучше понимали и прятали детей от чужих глаз. А мы хотим от этого сглаза спрятаться все сообща, чтобы стать на ноги и потом уже личным примером воздействовать на окружающий мир.

      Момент был решающим. И хоть слов о разрядах и рангах произнесено не было, все прекрасно понимали, что означает эта распахнутая калитка в параллельное садоводческое товарищество. Переступил – и окажешься для нас совершенно чужим человеком, не переступил – будь любезен, безоговорочно подчиняйся установленным порядкам.

И опять же прямого ответа по сафарийскому обыкновению никто не требовал. Зачем говорить человеку в глаза неприятное, гораздо удобней дать ему самому найти предлог деликатно выскользнуть за дверь, пожав всем сердечно руки.

      Когда же неофиты стали выяснять конечную цель предлагаемой братской жизни, то тут им был тоже дан вполне определённый ответ о будущем Сафари.

– Необходимо восстановить связь времён, – негромкий Пашкин голос отчётливо звучал в стенах Командорского дома. – Чтобы у каждого человека было и прошлое, и будущее. Максимум, что может о себе рассказать каждый из нас, это то, что его дед достойно воевал во время войны. И всё! А о будущем детей – что они без блата с первой попытки поступили в институт. Вам нравится такая убогость? Мне – нет. Пока человек блюдет только свои сиюминутные интересы, его настоящая жизнь ещё не начиналась. Поэтому Сафари – это попытка выстроить такую общинную структуру, когда все отвечают за каждого, а каждый отвечает за всех, причём в максимально деликатной форме.

– Это что-то вроде монашеского ордена со своим уставом? – захотел уточнить Заремба.

– Монашеский устав вовсе не деликатная форма. Поэтому письменных предписаний, что делать, а что не делать у нас никогда не будет. Всё должно происходить естественным, а не формальным порядком.

– Что, даже ритуала посвящения в братство не будет? – поинтересовался Адольф.

Пашка чуть призадумался.

– Захотим – будет, не захотим – не будет. Если мы прямо сейчас обсудим, как всё именно у нас будет происходить, то сразу поставим на нашем Сафари большой жирный крест. Чем меньше мы обо всём этом будем говорить вслух, тем лучше. Я же говорю: всё должно происходить естественным порядком.

– Что же вот так просто будем сидеть и ждать, когда братская лепота сама посетит нас? – не отставал директор зверосовхоза.

– Два закона братства уже, кажется, сформированы и всеми приняты, – Воронец выглядел даже довольным его настойчивостью. – Это образованность и семейственность. Хочешь конкретно, вот тебе конкретно. Сафари должно превратиться в университетский кампус, где все сафарийцы станут «просвещенными казаками», совмещая труд на земле вместо военной службы с непременным профессорским преподаванием. Мол, если ты ведёшь достойный образ жизни, стремишься к постоянному самообразованию, да ещё сам родил хоть одного ребенка, то тебе по силам обучать и любых школьников со студентами.

– Уж я научу! – под общий смех заключил Адольф.

– А семейственность в чём? – не сдавался Заремба. – В куче детей?

– В том, что на весенние каникулы твои сыновья поедут в Москву и Минск не с тобой, а с Севрюгиным и женой Кузьмина. А ты сам летом поедешь в Крым с моими детьми.

– А с чьей женой? Свою я с ним в Крым не пущу, – под новый взрыв хохота вставил Шестижен.

      Сказав «А», Пашка сказал и «Б», приказав Жаннет и Аполлонычу серьёзно взяться за репетиторство убеждённого двоечника Васи Генералова. Тот попробовал было артачиться, но Пашка рассудил просто: или поступишь летом в институт, или пойдешь из Сафари вон. Одновременно пристальный взгляд нашего гауляйтера был обращён в сторону симеонской школы. И как только там освободилось место физрука, Воронец тут же указал мне занять его, дабы сподручней бороться за души потенциальных сафарийцев.

      Персональная ученица к весне появилась и у самого Пашки. Ею стала Зоя Никонова, дочь местной фельдшерицы. Два года поступала в Московский архитектурный и всё безуспешно. А тут вдруг рядом объявился сам его выпускник – как не воспользоваться случаем. Была Зоя вся в трогательных ямочках и конопушках и никак не тянула на роковую хищницу, тем не менее, ей пришло в голову то, что до этого не приходило в голову ни Жаннет, ни зграе, – попросить Пашку показать ей свои учебные проекты, которые он как бы случайно прихватил с собой из Минска.

      Со слов Жанны мы знали, что Пашка очень не любит, когда кто-то заглядывает в его чертежи и эскизы, и это было так в его духе, что никто не удосужился поставить сию аксиому под сомнение. Конопатая же пампушка взяла и просто попросила их показать, познакомить её с его зодческим творчеством. Пашка показал, она посмотрела, пришла в бурное восхищение, заявив, что ей такого никогда не придумать, – и всё, больше ничего другого не потребовалось, чтобы Пашкино сердце чуть дрогнуло и прогнулось.

      Жаннет на женские подначки по поводу слишком зачарованных глаз Зои только отшучивалась, уверенная, что элементарное самолюбие никогда не позволит её мужу увлекаться малограмотными девицами. Тут она была совершенно права, на всякую малограмотность у Воронца действительно была аллергия. Забыла лишь о том, что малограмотность у девятнадцатилетних девиц может очень быстро проходить. Ну, а пока все выглядело вполне невинно: юное создание приходило и задавало интересующее его вопросы, а сафарийский вождь терпеливо на них отвечал и давал дельные советы. Через три месяца Зоя улетела в Москву, где, наконец, поступила в свой Архитектурный, и инцидент на время оказался исчерпанным.

      Всё это, впрочем, не помешало Пашке, именно в первую зимовку утвердить идею пещерного патриархата. Всем женским взбрыкиваниям было раз и навсегда противопоставлено правило, гласившее: «Не моги трогать собственного мужа!»

– Он пашет на трёх работах и достоин не кухонных скандалов, а теплого женского сочувствия. Не будешь этого понимать, мы будем его регулярно отправлять в командировки в одно и то же место, пока он не найдет такого сочувствия там, – объяснил он как-то чересчур сильно насевшей на барчука Натали.

– Я тогда найду мужское сочувствие здесь, – задорно отвечала та.

– А не найдёшь.

– Это еще почему?

– Потому что все сафарийские мужики этого не допустят.

      Нашлась, правда, одна женщина, которая думала совсем иначе. Тишайшая подруга Адольфа Света Свириденко, на все вроде бы понятливо кивая головой, не сошлась с Сафари в одном пункте – пьяных гульбищах. Два раза в месяц ей обязательно нужен был обильный стол, тёплая компания, радостные вопли и матерные частушки за полночь. Вначале она как-то держалась, но после переезда на постой к Шестиженам спустила себя с поводка. Сошлась с товарками с рыбзавода и стала пропадать у них больше чем дома. Чего только Адольф не делал, чтобы приструнить её: и отчитывал, и колотил, и из дома не выпускал – а ничего поделать не мог. Света преспокойно дождалась официального заключения с Адольфом брака, подгадала момент, когда молодой муж смотается по делам в Находку, собрала сумку и укатила с острова с каким-то случайным собутыльником в неизвестном направлении, «забыв» у нас свою дочку. Адольф был скорее озадачен её бегством, чем взбешён, и на все волнения падчерицы отвечал: «Мама в командировке, скоро вернется». Ведала бы Света, как её кукушиный подвиг отразится в дальнейшем на семейных отношениях всего Сафари, наверняка бы сто раз прежде подумала.