Страница 33 из 74
Гоголь первым в русской литературе отказался от образа подобного Ивана-дурака и Емели, лежащего на печи, а показал «ярославского расторопного мужика», как даровитого, способного на созидание, что и было доказано ходом истории. Оркестром с четким ритмом и мелодией несется «бойкая необгонимая тройка». Риторически звучит: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа…. летит мимо все, что ни есть на земле, и косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». До конца своей жизни автор так и не нашел ответа на свой поставленный вопрос. А Русь все несется и несется неизвестно куда на неуправляемой тройке.
В «Мертвых душах» автор коснулся самого больного вопроса России того времени – отмены крепостного права. В Европе монархические формы правления менялись на демократические, капитализм входил в производственные отношения.
Белинский писал о преобразованиях в Западной Европе: «Те же Чичиковы, только в другом платье: во Франции и Англии они не скупают мертвые души, а покупают живые души на «свободных» парламентских выборах. Парламентский мерзавец образованнее какого-нибудь мерзавца нижнего земского суда; но в сущности оба они не лучше друг друга».
Гоголь, не ведая сам того, подняв занавес над чиновничьей Россией, обнажил безобразия, творящиеся за ним, и растерялся от невольного открытия. Боясь радикальных преобразований, предложил свой путь: «Всяк должен спасать себя в самом сердце государства. На корабле своей должности, службы должен всяк из нас выноситься из смуты, глядя на Кормщика небесного. Кто даже не на службе, должен теперь вступить на службу». По мнению автора всем в России, и крестьянам в том числе, достанутся государственные должности, и тогда в Отечестве наступит мир, равенство, благоденствие и торговля не только живыми, но и мертвыми душами, уйдет в прошлое. Нет, на такой тройке далеко не ускачешь.
Гоголь не Пушкин и не Лермонтов, которые верили в желанную «звезду пленительного счастья» и в то, что цепи самовластия, в конце концов, будут разорваны. По складу характера и по воззрению на общество в Николае Васильевиче не было жилки бунтаря, а если и была, то тихого, боящегося всего нового. Он хотел примирить раба с господином и сделать их добрыми христианами. Из этого ничего не получилось.
Дисгармония, изображенного и действительного, привела автора к пересмотру ранее написанного варианта «Мертвых душ» и заставила начать работу над вторым томом.
Глава 5
Повторная оплеуха самому себе
Главным чудом на земле Гоголь считал Человека, имеющего не только тело, но и вечную, возвышенную душу. Писатель не судил своих героев, а тонко подводил к самоосуждению, самоприговору, зависящих от степени греха и нравственности. "Как только будут честными советники, тот же час будут честными капитаны-исправники, заседатели, словом, – все станет честно». Для оправдания своего мировоззрения он написал книгу «Выборные места из переписки с друзьями», которая еще больше спутала и без того спутанное сознание писателя, отдалила от немногочисленных друзей и почитателей и привела к отчаянию и обострению душевной болезни.
Узнав, что Николай Васильевич намерен выпустить «выборные места» С.Т.Аксаков возмутился и: «… пришел в ужас и немедленно написал Гоголю большое письмо, в котором просил его отложить выход книги хоть на несколько времени».
Высшим критиком для себя Гоголь считал царя, о чем говорит в письме из Неаполя к А.О.Смирновой от 22 февраля 1847 года: «Если и государь скажет, что лучше не печатать их, тогда я почту это волей божьей… Вся книга моя долженствовала быть пробою: мне хотелось ею попробовать в каком состоянии находятся головы и души. Мне хотелось только поселить посредством в голове идеал возможности делать добро, потому что есть много истинно доброжелательных людей, которые устали от борьбы и омрачились мыслью, что ничего нельзя сделать».
«Выборные места» – это произведение лично выстраданное, пропущенное сквозь фильтр души гениального человека, наделенного определенным чувством ясновидения.
В 1847 году книга увидела свет. В ней Гоголь попытался «…пощупать других и себя самого, чтобы узнать, на какой ступени душевного состояния стою теперь я сам, потому что себя трудно видеть, а когда нападают со всех сторон и станут на тебя указывать пальцами, тогда и сам отыщешь в себе многое», – сообщил в марте 1847 года из Неаполя А.М.Виельгорской. Он был уверен в успехе своего труда и что: «Книга эта разойдется более, чем все мои сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга».
Гоголь мог легко переносить любую боль, но не умел: «…переносить боль от цензурного ножа, который бесчувственно отрезывает целиком страницы, написанные вашей душой от доброго желания… Точно как бы перед глазами матери зарезали ее любимейшее дитя, так мне тяжело бывает это цензурное убийство». Цензура сразу же исключила пять писем-статей из «переписки», а в оставшихся навела такой «порядок», что по выражению автора «Книга вышла как какой-то оглодыш». Гоголь впал в беспросветное уныние и хотел жаловаться на бесцеремонность цензоров императору, но друзья отсоветовали. По-разному встретили читатели «оглодыш», который начинался с завещания.
« 1. Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться.
2. Завещаю не ставить надо мною никакого памятника… никому не оплакивать меня, и грех себе возьмет на душу тот, кто станет почитать смерть мою какой-нибудь значительной или всеобщей утратой… Завещаю по смерти моей не спешить ни хвалой, ни осуждением моих произведений в публичных местах и журналах… Завещание мое немедленно по смерти моей должно быть напечатано во всех журналах и ведомостях…».
Второе письмо посвящено «Женщине в свете». По Гоголю она является источником всех злоупотреблений в России. «… что большая часть взяток, несправедливостей по службе… в чем обвиняют наших чиновников и не чиновников всех классов, произошла или от расточительности их жен… или же от пустоты их домашней жизни»… и в то же время признавал чарующую силу женской красоты, видя в ней тайное «орудие сильное». В письме автор не побоялся написать: «…о светском разврате… Он, точно, есть, и еще даже в большей мере, чем вы думаете»… и дал советы, как избежать «соблазнов света».
Не избежал соблазна чувств и сам Николай Васильевич. Наверное, первой и последней любовью у него была Анна Михайловна Виельгорская, богатая, высокообразованная светская дама. Отвечала ли она взаимностью на чувства трудно сказать, но то, что в письмах было участие, тепло и забота – это точно. Поддавшись на это, Гоголь через Веневитинова сделал предложение даме, но получил отказ. Родители Анны Михайловны видели в писателе неродовитого, несостоятельного жениха. Отказ вызвал бурю горечи в душе несостоявшегося жениха. Больше попыток устроить семейную жизнь Гоголь не предпринимал.
Из женщин, с которыми был знаком и переписывался, следует выделить фрейлину императрицы, жену губернатора Калуги Александру Осиповну Смирнову-Россет, в которой смешалась немецкая, итальянская и грузинская кровь. Смешение проявилось умом, красотой, обаянием, общительностью. Закончив Екатерининский институт благородных девиц, была в курсе всех литературных новинок. В круг друзей ее входил Пушкин, Вяземский, Дельвиг, а Жуковский предлагал ей руку и сердце.
Женским чутьем Александра Осиповна определила в Гоголе талантливого, но одинокого человека с ранимой душой и не для всех открытым сердцем. Их дружба длилась почти двадцать лет. Она заменяла писателю недостающее домашнее тепло, была утешительницей и советчицей в тяжкие минуты духовных разочарований и поисков.
Свое последнее лето Гоголь провел в ее подмосковном имении – Спасском, где любил наблюдать за стадами коров, напоминающих детство, собирал цветы, встречал рассветы и провожал закаты, купался в Москве-реке. Гостеприимная хозяйка уступила писателю свой кабинет, где он в тиши работал над второй редакцией ранее сожженного второго тома «Мертвых душ». Предполагается, что именно здесь автор поставил точку в обновленных «душах» второго тома и прочитал для хозяйки первые главы из них.