Звёздный капитан

Фаррел хотел остановить меня, но я так быстро ретировался, что не оставил ему ни шанса. Прихватив по пути пару матросов, которые явно не знали, что им делать, я направился к трюму.

Не успел я пройти и пары шагов, как моё внимание привлёк человеческий силуэт, забившийся в угол и сильно дрожавший. Не сразу, но я узнал его — это был Оуэлсон, матрос, что помог мне с штурмоботом.

Он что-то держал в руках, но из-за его позы и малого количества света, понять, что именно было невозможно. Оуэлсона сотрясала истерика: по щекам текли слёзы, а тело буквально ходило ходуном. Губы матроса беззвучно двигались, но что именно он говорил понять было невозможно.

Когда я подошёл практически в упор, он поднял на меня испуганные глаза и неожиданно спокойно сказал:

— Я не успел, капитан.

Оуэлсон показал мне то, что прятал — это была человеческая рука, оторванная примерно по локоть. Тошнота подступила к моему горлу. Не только из-за отвратительного зрелища, но и из-за того, что на безымянном пальце я обнаружил перстень, который видел едва-ли не каждый день. Кольцо было когда подавали завтрак, обед, ужин, помогали одеться, или передавали какие-то предметы. Доннавал принадлежал к какому-то мелкому аристократическому роду, поэтому и стал моим адъютантом.

Очень осторожно я забрал руку своего помощника. Странное ощущение, словно держишь не часть знакомого человека, а какую-то игрушку. Немного посомневавшись, я скрутил с пальца перстень — мне почему-то пришло в голову, что его следовало вернуть.

— К-к-каипитан, что мне д-д-делать? — срывающимся голосом спросил Оуэлсон.

— Там, — я махнул в сторону, — лазарет. Отправляйся туда и помоги доктору Громмару.

Убедившись, что матрос направился куда нужно, я отправился дальше в поисках Кереньева.

Если ад существует, то он выглядит примерно как то, во что превратился трюм. Несколько десятков матросов тщетно сдерживали огонь, пока другие выносили всё ценное. Жарища стояла такая, что хотелось раздеться догола. Что некоторые из пожарных и сделали, чем обеспечили себе химические ожоги, как минимум.

Командовал этим всем мичман, явно слабо представляющий в чём его конечная цель. Он всё равно не смог бы вынести даже одну десятую часть того, что было в трюме: ему бы просто не хватило места.

— Где лейтенант Кереньев? — прокричал я ему в ухо.

Он что-то крикнул в ответ, но в этот момент где-то вдалеке прозвучал громкий взрыв, послышались крики. Огонь резко прибавил в темпе роста.

— Последний раз я видел его в первой секции, — наконец докричался до меня мичман, — это было минут шесть назад!

Ну конечно! Все последние дни главной головной болью Кереньева был провиант, разумеется, им он и решил заняться. Первая секция ещё не пострадала от пожара, хотя он явно туда приближался. Но лейтенанта я там не обнаружил.

Тот нашелся в соседней секции, придавленный каким-то массивным механизмом. Огонь тут уже вовсю бушевал, боцману очень повезло, что при падении с него не слетела кислородная маска. Это спасло ему жизнь — приборы показывали, что дышать в помещении уже было невозможно.

Я попытался сдвинуть преграду, но, понимая, что это без толку, позвал пару матросов. Увы, но и с их помощью извлечь лейтенанта не представлялось возможным: ноги того очень крепко застряли. Тут нужен был погрузчик, и именно он, по иронии судьбы, придавил Кереньева.

Внимательно все осмотрев, я нашёл только один выход:

— Лазерный резак сюда.

— Капитан, он не возьмёт сталь! — возразил мне мичман.

— Мы будем резать не сталь…

***

Ценой обеих ног боцмана, мы вытащили его и кое-как отнесли в лазарет. Громмар ужаснулся, услышав, что мы сделали, но, осмотрев прижжённые лазером культи, согласился, что на первое время сойдёт. Бледный и измученный, весь в крови, док с безумным огоньком в глазах принял еще одного пациента.

Трюм мы вновь разгерметизировали — это решало проблему пожаров, а если мы не сможем вновь накачать туда воздух (что вполне могло быть, учитывая сколько оборудования там выгорело), то всегда были скафандры.

Когда я вернулся на мостик, до прыжка оставалось пять минут. Из-за уменьшения расстояния между кораблями, обстрел Ма’Феранцев значительно усилился. Он приходился в основном на корму, отчего Ворстон откровенно паниковал.

— Двигатель на максимальной мощности, кэп, — в очередной раз сообщил мне инженер. — К прыжку мы готовы, но что будет после него, я ручаться не могу. Если меня и потом не повысят — я пишу рапорт. Лучше буду последним механиком в транспортном флоте, чем первым в таком аду!

Я от него просто отмахнулся. Сейчас было важно уйти от противников, войдя в гиперпространство. А выйдем мы из него в одной из систем Земного Содружества, куда моллюски не посмеют сунуться. Что будет потом было второстепенной проблемой.

Меня куда больше волновали наши зенитные батареи. С каждой минутой их эффективность падала. Оно и не мудрено: моллюски приближались, ведя огонь уже почти два часа, люди откровенно устали, а поменять их уже было некем. Все свободные руки чинили повреждения.

Это были очень нервные пять минут. Казалось, что ещё одна ракета всё закончит: выйдут из строя двигатели, что-то взорвётся и наш побег не удастся. Но мы двигались дальше и дальше, ракета за ракетой попадали по нам, унося с собой жизни людей, оставляя пожары и пробоины, но остановить нас не могли.

Где-то за десять секунд до прыжка датчики засекли неизвестный сигнал в районе двигателей.

— Ворстон, что у вас там происходит? — обеспокоенно спросил я.

— Готовимся к прыжку, — куда-то оглядываясь, ответил тот, — четыре… три… ЧТО ЗА ШУМ?!

Я услышал резкий писк, затем два взрыва: один слабый, другой чудовищно громкий. Связь оборвалась, и в ту же секунду меня вдавило в кресло так, что, казалось, сейчас мои рёбра сломаются, а затем кинуло вперёд, срывая с кресла, несмотря на ремни. Я во что-то врезался, ударился головой и отключился.

========== Под палящим солнцем ==========

2210 г. КЗС «Небула», местоположение неизвестно.

Очнулся я в полной темноте на чём-то металлическом, шершавом и очень холодном. До этого мне никогда не приходило в голову лежать на полу Небулы, и первый опыт получился отрицательным. В ушах звенело и очень неприятно пульсировало. Вокруг была зияющая темнота с неясными силуэтами вокруг. Единственным источником света было какое-то пятно впереди.

Я попытался подняться на ноги и сразу же пожалел об этом. Пол снова встретил тело капитана всё той же прохладной шершавостью, а в голову мне закралась мысль о сотрясении.

Не пытаясь больше встать, я подполз к пятну света. Мои глаза, только-только начавшие адаптироваться к темноте, заболели от яркого свечения. Судя по всему, передо мной была консоль штурмана.

Пока я соображал, что там написано, ко мне вернулся слух. Вокруг меня стонали от боли члены экипажа, которые были на мостике на момент гиперпрыжка. Но больше всего меня беспокоил какой-то тихий, но очень навязчивый свист в районе двери — ничего хорошего он не сулил.

Наконец, я различил надпись на консоли — та запрашивала разрешение на перевод корабля в аварийный режим. Значит — штурман мёртв, и вместе с ним мёртв сам корабль. Ни одна система не работает, в том числе жизнеобеспечения. Подтверждая мои мысли, загорелось аварийное освещение, а на терминале пошёл обратный отсчёт. Десять секунд и всё произойдёт автоматически.

Я коснулся терминала, подтверждая операцию. Консоль стала красной и потребовала отойти на пару метров. Гадая, чем же так может быть опасна для окружающих экстренная реанимация, я отошёл в сторонку.

Тело штурмана задёргалось от электрических разрядов. А затем загорелся свет, включились компьютеры. Утробный, очень неприятный механический голос сообщил:

— Осуществляется перевод корабля в аварийный режим! Команде занять места по расписанию!

Позади меня закрылись, как при разгерметизации, двери. Точно так же, как все другие двери на корабле. Зашелестела вентиляция, извещая о том, что жизнеобеспечение заработало. И в ту же секунду всё погасло. Похоже, мозг штурмана не выдержал реанимации.