Страница 28 из 35
Белый со Стукаловым вели свой поиск. Они лучше знали захоронки. Проверили бачки в туалете. Нишу за пожарным щитом. Перевернули урну. Мусор оставили на полу. В курилке до дна разгребли ящик с песком...
А Ксенофонтыч уже напевал: "Живет моя отрада в высоком терему".
- Есть у гада! - ругался Белый.
- И к бабке не ходи! - поддержал Стукалов.
"Где-то прячет!" - точила мысль начальственную голову с кодом трезвости.
Куда бы ни шел Ксенофонтыч, в туалет или покурить, в соседний цех или раздевалку, всюду за ним крались вчерашние собутыльники и начальник.
До конца смены оставалось часа полтора, когда Белый прозрел.
- Че, так и пронес? - подбежал к станку Ксенофонтыча.
Схватил пол-литровую бутылку, стоящую на железной тумбочке. Даже этикетка была на месте. А в бутылке, упираясь стеблями в дно, над которым жидкости осталось на палец, пьяно цвели три садовые ромашки.
- Так и прошел? - сделал идиотское лицо Стукалов.
- Красота спасет нас! - ответил Ксенофонтыч.
- Убить тебя мало! - выкинул цветы Белый и приложился к горлышку.
- Что мы тут пьем, Ганов! - как из-под земли нарисовался начальник.
- Я думал вода! - сказал Ганов. - Обнаглели, в водку цветы ставить! Уборщица, наверное?
- Ты, Ганов, ври да не завирайся! - отобрал бутылку начальник.
- Дурак ты, Белый, - сказал Ксенофонтыч, - такую красоту обломал!
- А ты собирался каждый день в цех с цветами ходить?
- Ну, уж нет, - сказал начальник, - сейчас позвоню в охрану про букетный способ.
И заложил красоту стражам режима.
Но Ксенофонтыча не выдал.
Уважал рационализаторов.
В МОРОЗ И В СОЛНЦЕ
Полковник Иванов морщил репу, чесал родимую. Корячилась отставка. Мягче не скажешь. В затылок сопело молодое поколение, клацало зубами: освобождай должность! Нам тоже полковничья папаха вполне.
Сравнивать пенсион, пусть и полковника, с заработками здесь, на ракетном полигоне, не имело смысла.
Будь он дедом, который сдобный сухарик с чайком похрумкал и рад без ума, тогда куда ни шло. Тут пятидесяти еще не стукнуло. В расцвете сил. У супруги и того пуще цветение. На девять лет младше. Естественно, тоже не молодка двадцати пяти годков. Да еще хуже. У молодки весенний ветерок в голове сверистит, у этой - бабьей осенью потянуло. Засвербило во всех местах погоношиться напоследок. Шубами, драгоценными висюльками и другой лабудой... И дети к институтам подросли...
По агентурным данным лето полковник встретит на пенсионерской завалинке. Фуражку с золотым орлом придется поменять на картузик, шинель звезднопогонную - на пальтишко...
Остановить переодевание мог командир полигона. Генерал-лейтенант. Царь и бог данной местности. Несведущему может показаться, какой пустяк - всего две звезды между этими офицерами. На самом деле - пропасть, если ты рабочая лошадка, пусть и с полковничьими погонами. Прыгать через нее с протянутой рукой: не отправляйте в отставку! - дохлый номер. Требовался нетрадиционный подход. Но где его взять?
В официальной обстановке с командиром случалось неделями не сталкивался. Деловые вопросы замы решали. В неофициальной и подавно не доводилось. Не вхож был Иванов в охотничьи, рыбацкие и другие компании генерала.
А еще жила под кокардой у Иванова затаенная мечта об искусстве. Поставить домик рубленый в Подмосковье. Где на втором этаже с окнами во всю стену мастерскую оборудовать. И посвятить заключительную часть жизни рисовальному творчеству. Тридцать лет сукно шинели обрубало тягу к кисти. Можно еще лет несколько потерпеть, зато потом каждый день к мольберту...
А окна мастерской с видом на заречные дали...
Иванов, тяжело вздыхал, глядя на строевой лес, росший вокруг полигона. Корабельная сосна... Ели, как ракеты на старте... И здесь генерал, прецеденты имелись, мог поспособствовать купить по бросовой цене и переправить в нужное место вагон с исходным материалом для базы под свободное творчество.
В процессе чесания репы Иванов дочесался до осознания очевидного факта - командир полигона морж. Всегда купался до поздней осени. Нынешней зимой пошел дальше - в прорубь.
В первую попавшуюся генералу нырять, ежу понятно, не подобает. Заместитель по тылу специальную купель организовал. Рядом с коей построили добротный павильон, "буржуйкой" оснастили, к печке солдатика приставили, дабы командир мог комфортнее приготовиться к заплыву, одеться после студеной процедуры. В обязанности воина-истопника входило поддерживание поверхности проруби в штатном режиме. Козе понятно, не генералу ведь ломом об лед каждое утро дубасить.
Командир пропагандировал среди подчиненных здоровый до моржевания образ жизни. Однако никто не поддерживал начальника в столь нежарком деле. Полигон находился далеко не в субтропической зоне. В Архангельской области. Где зимой заворачивало за минус тридцать. Когда от одной мысли: в чем мать родила лезть в воду, - обморожение нежных частей тела начиналось. И хоть народ на полигоне жил не пугливого десятка - ракетчики, массовостью призыв в прорубь не поддерживали. Вообще никак.
"Надо присоединяться к генералу", - пришел к выводу Иванов.
Более теплого шанса втереться в доверие к командиру не приходило в озабоченную голову.
От такой мысли захотелось дополнительно пару кальсон натянуть. А был-то Иванов не южных кровей, корнями генеалогическими в Сибирь-матушку упирался.
Да известно: сибиряк не тот, который мороза не боится, а у которого шуба толще.
Хотя были в Сибири отчаянные люди. Иванов вынес из детства по сей день обжигающую память картину. Зимой по пути в школу, если бежал ко второму уроку, не раз видел убийственный номер. На улице колотун минус сорок, туман висит, редкая птаха живьем долетит до средины тротуара, даже солнце облаками обмоталось. У Иванова уши на шапке опущены, нос, многажды раз на хоккее обмороженный, варежкой прикрыт, а из панельного дома выходит тетя в легком, рукава по локоток, халатике с двумя ведрами воды. Верхнюю одежду скинула на приподъездную лавочку, в одном купальнике осталось, и ха! - ведро воды на себя. Ха! - второе. У Иванова глаза леденеют смотреть на такую картину, ей хоть бы хны: подхватила халатик и легкой трусцой в дом.