Страница 37 из 48
Затем она отсчитала из кошелька несколько крупных купюр и, не глядя, сунула их Вацлаву Кнедлу, постаравшись не соприкоснуться с ним пальцами, после чего практически силой потащила сопротивляющуюся кузину из супермаркета прочь.
— Ну и зачем ты все это устроила? — устало поинтересовалась Джин, мельком взглянув на удаляющуюся в зеркале заднего вида вывеску супермаркета. — Ты знала, что он работает здесь?
— А ты как думаешь? — усмехнулась Надин, возвращаясь к своему порядком остывшему кофе. — Считай это жестом доброй воли, на тот случай, если тебе вдруг разонравится великолепный Горанов и ты решишь обратить свое внимание на до смерти влюбленного в тебя Вацлава Кнедла.
Джина даже не сказала ничего в ответ, только головой покачала.
— Ну мало ли… А теперь этого точно не произойдет, — заметила кузина, не глядя на нее. — Он был так жалок… Боже, подрабатывает в человеческом супермаркете охранником! Ты должна была это увидеть! Одна почтальонская фуражка чего стоит…
— Фуражка — огонь… — машинально согласилась Джина, не в силах избавиться от отвратительного чувства, что с напрочь отказавшими тормозами несется по встречной полосе. — И все же, не стоило этого делать…
— Тебе наплевать на безответные чувства бедного паренька, — пропела Надин, улыбнувшись с видом довольной кошки. — Так это же расчудесно!
— С чего ты взяла, что они действительно есть, чувства эти? — повела Джина плечом и задумчиво произнесла. — Но даже, если есть… Не хочу думать об этом. Просто не могу. Какого черта ты меня вообще притащила в глупый супермаркет? Это шампанское тебе на голову надо было вылить! Может, тогда там немного просветлело бы…
— Не сердись, Джинни. Лучше расскажи о Горанове! Правда ли, что в постели он божественен?
— Ты даже себе не представляешь, насколько…
— Вы ведь сегодня встречаетесь? На какой роскошный отель пал ваш выбор в этот раз?
— Босолей, — не задумываясь, ответила Джин. — Королевский сьют в Босолее.
ГЛАВА 20. Званый ужин
Вечером у Вацлава гости очень важной масти — одиннадцать комиссаров Догмы, среди которых хозяин Ирены, комиссар Квецень, — неприятный старик с острыми чертами лица и черными запавшими глазами. Он весь трясется, подавая Джин свое кашемировое пальто и, принимая его, она думает, что подкладывать под эту развалину молодую здоровую девушку- преступление.
В колоде не хватает только туза, но верховный комиссар Пий этот прием честью не почтил. И благодаря Ирене Джина знает почему — испугавшись покушения на свою персону, Пий, как гадюка, где-то затаился и вряд ли даже эти комиссары знают, где. Во всяком случае, точно не все.
Знает лишь Вацлав Кнедл.
Весь вечер он не сводит с Джин глаз. Ей ни разу не удается поймать его взгляд, но Джина физически ощущает его на себе, раздевающий, откровенный, как будто ему и дела нет до своих напыщенных гостей. Как будто заинтересованный вид, с которым Вацлав ведет беседу на важные для республики темы, не более чем маска, под которой скрываются совершенно иные мысли и эмоции.
А Джине наплевать — она знай себе порхает между столовой и кухней. Угадывая желание каждого, подливает виски и вино, подносит новые блюда и чистые полотенца, убирая грязные тарелки и скомканные салфетки. Она вовсе не кокетлива, не старается обратить на себя все мужское внимание, без чего прежняя Джин Моранте жить не могла.
Напротив, чернавка Джина тиха, услужлива и старается вести себя как можно незаметнее… Вот только это не особо помогает- комиссары откровенно пялятся на нее, а один из них, дядечка с аккуратной бородкой-эспаньолкой и ледяными глазами, даже говорит Вацлаву, нисколько не стесняясь самой девушки:
— Если в вашем доме, комиссар Кнедл, прислуживает чернавка с лицом голливудской звезды, то мессалина, которая ублажает вас в постели, тогда и вовсе небожительница.
Доротка и Эдита на этом сугубо мужском приеме, разумеется, не присутствовали, иначе бы дядечка не бросался так щедро комплиментами в адрес Лесьяк.
— На самом деле, комиссар Сбышек, Джина у меня такая одна, — усмехнулся Вацлав, не глядя на нее, но от одного тона, которым это было сказано, ее бросило в жар.
Неужели присутствующие за столом не слышали похотливого сладострастья, прозвучавшего в этой совершенно обычной фразе? Или ей после произошедшего в ванной теперь во всем мерещится скрытый смысл?
Это было неправильно и сладко, будто она попробовала умопомрачительно вкусный, но смертельно-ядовитый плод. Это было волнующе-противно — его прикосновения, пальцы и выражение глаз. Он знает, что она не испытывает к нему ответного чувства, или… Или она пытается обмануть не только Вацлава, но и себя.
Неважно! Все это уже совершенно неважно! Слова, которые она прочитала на экране протянутого курьером планшета, горят у Джины внутри. Горят, и ни за что не позволят смириться — все это время она думала, что Леоне предали ее, оставив в полном одиночестве, но это оказалось полной ерундой!
Небеса, как же здорово осознавать, что она не одна! И пусть Элизабет далеко, но чувство, будто ее теплая рука появилась из ниоткуда и крепко сжала руку Джин, не отпускает.
Где-то очень-очень далеко, в нормальном мире дочке Лиз уже десять месяцев. Интересно, покрестила она малышку или еще нет? Джина так хотела стать крестной…
Погруженная в грустные, но светлые мысли, Джин понесла гостям кроличье конфи, которое пестунья Ганна велела ей подавать по-ресторанному, в тарелке с толстым дном, плотно прикрытой блестящей полукруглой крышкой со смешно торчащей шишечкой-ручкой сверху.
To, что произошло следом, стало для нее полной неожиданностью. Ловко подняв хромированный клош, Джина отпрянула. В нос сразу же шибанул тошнотворно- сладкий запах тухлого мяса. Вместо аппетитного, несказанно-нежного и нежирного мяса перед Вацлавом Кнедлом на белой тарелке лежала полусгнившая кроличья голова. Маленькие жирненькие беловатые личинки с черными головками деловито копошились в полупустых глазницах, лезли из ноздрей и открытой пасти, полной оскаленных желтых зубов.
Почти одновременно с этим раздались брезгливые и возмущенные возгласы гостей — каждый, кто успел поднять крышку, получил в клоше свою часть от полуразложившейся тушки. У кого-то это были лапы, у кого-то филейная часть, у кого-то сердце и легкие, а бородатый комиссар Сбышек — большую порцию осклизлых сизых кишок, по которым ползали уже даже не личинки, а самые настоящие длинные коричневатые черви.
— Расстрелять! — хрипло каркнул бородатый, отскакивая от стола вместе со стулом.
— Расстрелять тупую сучку за то, что осмелилась на такую шутку с комиссарами республики Догма! Расстрелять прямо сейчас, но перед этим заставить ее сожрать этот полусгнивший труп кролика вместе со всеми его червями! Грязной шалаве — грязную смерть!
— Везет вам, комиссар Кнедл, на чернавок, — усмехнулся его сосед. — Прошлая в Лилейной Угрозе состояла, эта — тухлятину к столу подает.
— А может, она тоже из Угрозы? — вставил кто-то особо умный. — И все это — не просто дурная шутка, а акция протеста против Догмы?
— Перед расстрелом шлюху надо допросить! — не унимался Сбышек. — Везите ее в мое ведомство, я быстро развяжу ей язык.
— Умолкните, — один мрачный взгляд Вацлава остановил поток первосортной брани, низвергающейся изо рта Сбышека, да и остальных заставил присмиреть. — Я разберусь со своей чернавкой без помощи Ведомства Признаний, комиссар Сбышек.
— Это не я, — тихо, почти шепотом выдохнула Джина. — Я бы на это не пошла, клянусь!
— Иди в свою комнату, — взгляд Вацлава был физически тяжелым, и эта тяжесть будто придавила ее к земле. — Я поговорю с тобой позже.
Она поднималась по ступенькам очень медленно, пытаясь справиться с чувством обреченности и непоправимости произошедшего. О том, кто рассовал мертвечину по клошам, предназначенным первым лицам республики, и гадать было нечего. Месть Дороты Лесьяк оказалась на удивление продуманной и изощренной. Единственные два вопроса состояли в том, помогала ли ей Вафля, и откуда они разжились тушкой кролика. Но вчера утроба и мессалина ходили в магазин за покупками, и, очевидно, это для них проблемой не стало.