Дочь реки

— То, что не заплутала бы. Сыщется. Может, нарочно решила тебя позлить, — княгиня пожала плечами. — Ведь ей твой указ о замужестве, кажется, дюже не по нраву пришелся.

— Беляна не глупая вовсе. Понимает, что к чему. Что нам союз с ярлом Ярдаром нужен, тогда он русь пускать мимо острова своего к нам не будет. И ему прок, — Владивой помолчал, видя, что все его слова никакого отклика ни в душе, ни на лице жены не находят. — Да и не была никогда Беляна такой… Чтобы назло такие несуразицы удумать.

Ведара тут голову вскинула, прищурилась, впиваясь взглядом в лицо Владивоя. Словно прошибло ее все же что-то. На миг один, в который теперь и не знаешь, чего от нее ждать. Слишком редкими такие проблески стали.

— А то, что она с Грозой этой уж какой год дружбу водит? — ее голос стал больше похож на шипение. — А та всегда несносной была. Едва не с отроками по двору носилась, хоть и в поневу уж влезла. Вечно в голове ее всякие дерзости, слова лишнего не скажи — на все ответ найдется. Вот и нахваталась Беляна. Нашла, где норов, который от товарки переняла, показать.

— Не говори ерунду, Ведара, — Владивой хлопнул ладонью по столу. — Гроза…

— И тебе весь разум отравила, — закончила за него княгиня. — Не стыдно-то самому? Скоро уж борода поседеет, а ты таскаешься за подолом ее, чтобы хоть что-то урвать. Или спишь уже с ней? Спишь, ну?

— Не твое дело! — рявкнул Владивой. — В этом доме уже многие дела не твои. Ты сама себя заживо похоронила. Ни до Беляны тебе дела нет. Ни до Обеслава. Ты хоть знаешь, где он сейчас? Знаешь, сколько у него детей?

— Да ты… — Губы княгини задрожали. — Как ты…

— Так и могу. Имею право говорить тебе это, потому как и сына, и дочь последние годы сам воспитывал. Пока ты мудрость постигаешь, которая никому, кроме тебя ничего не даст, — Владивой вздохнул и сел на лавку рядом с женой. — Мне жаль. До сих пор жаль, что Заслав не выжил. Но надо отпустить. Надо было отпустить, Веда. Тогда и было бы у нас сейчас все по-другому. И ты не спрашивала бы меня о том, с кем я ложе делю. Потому как знала бы, что с тобой.

— И меньшицу ты не брал бы? — княгиня горько усмехнулась, вставая.

— Может быть.

Ведара покачала головой, как будто и не поверила ничуть. Поправила убрус возле щеки, хоть и так он был обернут ровно — и вышла, больше ничего не спросив, не узнав, что муж дальше будет делать и где дочь искать.

Никогда в жизни Владивой так не гневался: на бестолковых баб, что не смогли уследить за Беляной, на Ведару, которой до пропажи княжны будто и дела не было: Сения, как узнала, и то больше всполошилась, испугалась даже. Владивой злился на Грозу, которая отталкивала его так рьяно в тот самый миг, когда он хотел ее тепла. Хотел понимания — а в ответ получал только испуг попавшей в капкан косули. Да и сам от себя он ярился не меньше: от того, насколько большой слабостью она для него становилась. Ее хотелось смять, подчинить. Овладеть ею, чтобы не смела больше сторониться, чтобы поняла наконец, что нет иного пути: все равно рано или поздно они схлестнутся так, что не остановятся. И в то же время он хотел сохранить ее нетронутой как можно дольше. Отчасти, чтобы острее чувствовать это пьяное безумие, что охватывало его рядом с ней, с дочерью воеводы своего и давнего друга. Наваждением, что не отпускало ни днем, ни ночью. Но он пока не знал, что делать дальше и как удержать Грозу рядом с собой. Рано или поздно она пойдет замуж: такая девица просто не может остаться одна. Однажды мужики глотки друг другу порвут, чтобы в жены ее взять. Стало быть, Владивой не имеет права забирать ее невинность, ломать ей жизнь, потому как взамен ничего не может дать. Он, князь и покровитель всех окрестных земель — не может ничего предложить молодой девчонке, кроме неуемной, лишающей разума страсти и ласк. Не слишком-то крепкие путы для своевольной Грозы. Смешно и жутко одновременно.

Почему он пропустил тот миг, когда худощавая нескладуха, которую Ратша однажды привез в детинец — огненноволосая, неугомонная — вдруг превратилась в девушку, на которую обратились взоры многих неженатых кметей в дружине? Как недоглядел? Когда перестал относиться к ней, как к товарке собственной дочери, и вспыхнул — точно сухостой — невыносимым влечением? Страшным, как лихоманка, которая уже не поддается никаким травам знахарей, никаким заговорам и молитвам. И забирает, капля за каплей, жизнь и силы. Он не мог вспомнить. Как будто жил с этим чувством всегда, всю жизнь горел и никак не мог рассыпаться в пепел — и перестать мучиться.

Он давал слово Ратше — позаботиться о Грозе. Обещал, что никто ее не тронет. А сам…

Чтобы немного остыть после ссоры с Ведарой, Владивой сам отправился на поиски Беляны. Может, думал, что отцовское сердце подскажет, где ее искать. Но гриди так истоптали все вдоль берега Волани и на несколько верст вглубь леса, что самый умелый следопыт не разберется. А сердце предательски молчало, будто не чуяло никакого следа Беляны. Вообще ничего, что подсказало бы, где ее искать.

Пропадала помалу, растворялась утренняя прохлада. Оттесняло ее в тень соснового бора тепло, что лило на головы раздухорившееся Дажьбожье око. Владивой остановился на той прогалине, где собрались девушки, когда и обнаружилось, что Беляны среди них нет. Он опустил взгляд в траву, примятую нещадно: еще нескоро поднимется — и заметил вдруг одинокий туесок, который стоял у вывернутой из земли коряги, гладкой, словно обструганной, до того ее вода обласкала, прежде чем на берег выбросить.

Владивой подошел и поднял туес за ремень, покрутил, заглянул внутрь — ив нос душно пахнуло брусничным листом. Даже голову прояснило.

— Это чье? — спросил у ближнего кметя из тех, что стояли неподалеку, тихо переговариваясь и ожидая приказа: искать дальше или в детинец отправляться.

Утро уже почти минуло, и светило поднялось на небоскате так высоко, как могло в конце цветеня. Гриди устали и почти отчаялись хоть что-то сыскать.

Парень пожал плечами, спросил что-то у соратников.

— Говорят, кто-то из девиц тут оставил, — повернулся к Владивою снова.

— Гроза, — добавил кто-то из гурьбы.

Как по сердцу полоснул. Каждый раз это имя заставляло замереть на миг, вслушиваясь в него. Как звучит на устах других мужчин и нет ли в их голосах того, что заставило бы обеспокоиться.

Владивой закинул туесок на плечо: надо бы Грозе вернуть. Никому другому доверять это он не хотел: а девиц кругом уже не осталось, всех отпустили в город, чтобы не суетились тут, не мешали. Он прошел чуть дальше по берегу, собираясь уж в седло садиться и возвращаться в детинец. А после, как кмети хоть немного передохнут, снова за поиски приняться. Теперь уж дальше по дорогам рассыпаться: мало ли какие следы найдутся. Не верил он, что пропала она вот так, бесследно.

Он обратил взор к водам Волани, надеясь смутно, что, может, она хоть какой-то ответ даст. Но вода текла неспешно, спокойно. Разносилось вдоль берега скрипучее покрякивание уже вернувшихся с южной стороны уток. Гомонили кмети, озадаченно и осторожно, чтобы не потревожить из без того злого сегодня правителя.

Показалось, впереди мелькнула светлая фигурка. Замерла, обернувшись — и вновь скрылась среди рябого бело-черного частокола берез и грозных бронзовых столпов сосен. Затерялась за полупрозрачной стеной тонких веток.

— Беляна! — окликнул Владивой и быстрым шагом, поддергивая туесок на плече, поспешил за ней, не обращая внимание на оклики гридей.

Он спешил за ней, уверенный, что успеет нагнать. Все же спрятаться решила, проказница. Всыпать бы ей за то хорошенько, да уж не к лицу девицу на выданье розгами хлестать. Хоть и заслужила. Белая рубаха с яркой, словно кровь, вышивкой по рукавам то и дело показывалась перед взором. И снова пропадала. А то и оказывалась очередным стволом березы, в который Владивой едва не тыкался носом — и только потом понимал. Но она неизменно появлялась вновь, не подпуская к себе слишком близко, не давая разглядеть. Он не знал, сколько бежал так, преследуя девушку, что явно не хотела быть пойманной. Ноги уже исхлестали упругие ветки, сапоги подмокли: пришлось пробежать через небольшое болотце. И вдруг Владивой вывалился на узкую полосу бережка, обрывистого, выше двух саженей, что нависал над водой промытым у подножия яром.