Страница 24 из 66
— Мы доказываем свою верность делу, нанося метку «Грани», — говорит Нэш. — Ты готова это сделать?
Я киваю, слишком напуганная, чтобы говорить.
— Ложись, — приказывает он.
Сердце грохочет в ушах, но я делаю так, как он просит, сначала положив на пол рюкзак. Стол подо мной холодный и жёсткий, металл холодит кожу сквозь тонкую хлопковую футболку.
Он машет Джефу и Трине.
— Подержите её.
Я распахиваю глаза, когда они хватают меня за руки и прижимают к столу. Краем глаза мне видно Нэша, и я смотрю, как он возится с большим аппаратом.
Мне хочется кричать, но я лежу так тихо, как только могу. Всё вокруг заваливается на бок.
Аппарат начинает жужжать, и Нэш подносит иглу к моему плечу.
— Может быть немного больно, — говорит он. Его взгляд перемещается на мою забинтованную руку. — Но, похоже, ты привычна к боли.
Горло сжимается. Куда я влезла?
Трина держит мою правую руку и ободряюще мне улыбается.
— Всё будет в порядке, — мягко говорит она.
Игла прокалывает кожу, и боль волной прокатывается по руке. Я кричу, и от этого крышесносного звука звенит в ушах. Жар проникает под кожу — обжигая, оплавляя и причиняя сильнейшую боль. Игла двигается быстро, подобно древней швейной машине, но глубоко впивается, проникая в мышцы, сухожилия и даже кости.
Живот скручивает, и я крепко зажмуриваюсь от жгучих слёз. Боль слишком сильна. Когда я думаю, что больше не выдержу ни минуты, то внезапно чувствую облегчение. Жар исчезает, а прохладный компресс успокаивает горящее место.
Я не открываю глаз, пока боль не превращается в тупую и ноющую.
Тина похлопывает меня по руке.
— Уже всё. Ты отлично справилась.
Она помогает мне сесть, и я бросаю взгляд на свою руку. Кожа ярко-красная, и крошечные капли крови просачиваются из игольных отверстий. Тошнота вновь подкатывает, и на этот раз я не могу удержаться. Я соскакиваю со стола, несмотря на пронзительную боль в руке, и бегу к ближайшей мусорной корзине. Кислота обжигает горло, и меня рвёт, пока в желудке ничего не остаётся. Я такая слабая. Уставшая. Униженная.
Командир стоит в дверях, ожидая, когда я успокоюсь. Его лицо не выражает ни эмоций, ни чувств. В его глазах нет ни отвращения, ни капли заботы.
Я вытираю рот тыльной стороной руки, и Трина подаёт мне стакан воды.
— Не переживай, — шепчет она, — такое случается и с лучшими из нас.
Нэш смотрит на нас, потом отрывисто командует:
— Трина, покажи Сиенне её комнату.
С этими словами он поворачивается и выходит за дверь.
Трина бросает на меня извиняющийся взгляд, когда Джефф тихо выскальзывает из комнаты.
— Что он сделал? — спрашиваю я, стирая капельки крови полотенцем, которое передала Трина.
— Теперь у тебя есть внутренняя татуировка, — отвечает она. — У всех нас есть похожая, вживлённая под кожу. Это знак «Грани».
— Что такое внутренняя татуировка?
— В отличие от татуировок на коже, эта проникает глубже, под кожу. Её можно увидеть только в ультрафиолетовом свете или в полной темноте, — Трина подходит к стене и щёлкает выключателем. Комната немедленно погружается в темноту, и тут я вижу оранжевые завитки, сияющие на её руке, словно побеги, ползущие от запястья и исчезающие за коротким рукавом футболки. Я бросаю взгляд на собственное плечо, где свет мерцает из-под кожи. Это геометрический узор, состоящий из перекрывающихся кругов, которые отдалённо напоминают цветок.
— Что это? — спрашиваю я.
— Это называется «Цветок жизни» и символизирует нашу связь с природой.
Тогда-то я и вспоминаю узловатое дерево, украшавшее руку Трея в ночь, когда он вытащил меня из правительственного здания.
— А что у тебя на руке? — спрашиваю я.
— Это моя видимая татуировка.
Она включает свет. Глазам требуется время, чтобы привыкнуть к яркости. Она подходит к металлическому столу.
— Обычно ребята выбирают что-нибудь природное, как протест всему противоестественному в нашем мире, — она вскидывает брови. — Хочешь такую?
Когда набивали маленький «Цветок жизни» мне уже было невероятно больно, и я не уверена, что готова к чему-то большему. Я уже собираюсь сказать нет, но потом думаю о том, как здорово было бы иметь что-то, что определяет меня.
— Думаю, да, — отвечаю я.
Трина похлопывает по металлическому столу.
— Запрыгивай сюда, я тебе сделаю.
Я проскальзываю обратно на металлический операционный стол под грохот своего сердца. Может, Трина будет понежнее с этой штукой.
— Ты уже знаешь, чего хочешь? — спросила она.
Я вспоминаю, как отец взял меня с собой в магазин за подарком для мамы на день рождения, когда мне было десять. Мы обедали в городе, на веранде одного кафе. Красивая чёрно-фиолетовая бабочка приземлилась на наш стол, и я уже собиралась прикоснуться к ней, но отец меня остановил.
«Знаешь, что мне больше всего нравится в бабочках?» — и не дожидаясь ответа, он продолжил: — «Мне нравится, что они переживают второе рождение. Они начинают эту жизнь уродливыми гусеницами, но когда выходят из кокона, то становятся одними из самых прекрасных существ на земле. Я думаю об этом каждый раз, когда их вижу».
В то время слова отца никак меня не затронули. Но теперь я поняла, о чём он говорил.
Когда бабочка проходит трансформацию и выходит из кокона, она освобождается от своей старой жизни. Она оставляет позади жизнь гусеницы и кокон, который не только связал её, но и помог завершить изменение. Мне нравится идея освобождения от прежней жизни. Идея возрождения или трансформации. У меня есть возможность стать новой Сиеной, которая не лжёт и не ворует, чтобы свести концы с концами. Новый человек, которого не похищали из-за собственной беспечности и глупости. Я могу стать кем-то другим.
— Да, я хочу бабочку.
***
Моя «комната» больше похожа на камеру. Квадратный цементный блок два на два метра без окон. С таким же успехом они могли бы поставить решётку вместо четвёртой стены. В комнате едва хватает места для матраса, синего пластикового стула и маленького комода. Над комодом висит зеркало. Я осторожно подхожу к нему, не зная, что подумаю о девушке, которую там увижу.
Я не узнаю лицо в отражении. Зелёные глаза мои, полные губы мои, но на этом сходство заканчивается. У меня ужасно короткие волосы. Обкромсанные по уши и торчащие во все стороны. Глаза застилает пелена, когда я провожу пальцем по неровным концам.
Что подумает Зейн, если увидит меня сейчас?
Я покачала головой. Не хочу думать о нём.
Он ничего для меня не значит.
Я пытаюсь убедить себя в этом, но не могу забыть, что он сам вызвался позаботиться о Эмили. Я всегда буду у него в долгу.
Я достаю линк и говорю в трубку, записывая сообщение для Эмили. Нажав «отправить», я жду ответа. Тишина. Она, наверное, устраивается на новом месте.
К сожалению, эта мысль не останавливает боль, разливающуюся в груди. Она созвучна боли в руке. Я выключаю свет и изучаю бабочек, которые цепочкой вьются на руке. Кожа испускает фиолетовое сияние. Теперь я понимаю, почему так жжётся внутренняя татуировка — из-за флуоресцентной жидкости, которую ввели иглой. Неудивительно, что это чертовски больно.
Крики и громкий шум просачиваются сквозь закрытую дверь. Я распахиваю её и смотрю, как около десятка людей бегут по коридорам. Среди них я замечаю Трину.
— Что происходит? — окликаю её.
Она останавливается, поворачиваясь ко мне.
— Трей вернулся с ещё одной заключённой. Он только что сам провёл извлечение.
Снова это слово. Извлечение. Что это такое?
Сгорая от любопытства, я надеваю толстовку поверх футболки — одну из немногих вещей, которые я принесла в лагерь, и натягиваю капюшон на голову, пытаясь скрыть свои испорченные волосы. Как только дверь за мной закрывается, я спешу по коридору догнать Трину. По крайней мере, дюжина других подростков, толкаясь, несутся по узкому коридору. Следуя за ними, мы с Триной проходим комнату за комнатой, пока не добираемся до открытой двери. Люди высыпают в коридор, но Трина проталкивается вперёд, пока не оказывается внутри. Я радуюсь своему невысокому росту, поскольку мне легко маневрировать, и вскоре я оказываюсь рядом с Триной.