Идиотентест

– Дай пивка, а? – сказал я ему в спину. – А то я запыхался уже и вообще, что происходит? Ты чё, реально хочешь через забор перемахнуть? Он же метра три, наверное, ещё и штыри сверху.

– Спокойняк, у меня на этот случай припасено средство, – сказал он и, вытащив баклажку с пивом, протянул её мне.

– Спасибо, конечно, но пиво вряд ли нам поможет миновать забор, – отхлебнув, вымолвил я.

Он же продолжал шуровать внутри рюкзака. И наконец, вытащил оттуда канат, прихваченный им с плавучего кафе. Лё-шик просиял и принялся вязать какой-то узелок.

– Да! – восхищённый его прозорливостью произнёс я. – Ты прям как в воду глядел.

– Тебя, как я вижу, не попустило ещё, – улыбнулся он. – Дай-ка хлебнуть.

Он надолго прильнул к горлышку; баклажка сжалась в его руках, как будто от страха, а его кадык угрожающе подскакивал после каждого исполинского глотка. Я, словно завороженный, смотрел на это. Наконец он отлепился от бутыля, баклажка вновь распрямилась, жалобно вдохнув воздух, который так варварски вместе с доброй половиной содержимого вобрал в себя синий великан. Он же издал подряд несколько странных звуков, похожих на те, что издаёт зависший компьютер. Затем он отхлестал себя по щекам и ущипнул за сосок. Я, глядя на это, продолжал находиться под гипнозом его действий, просто ожидая дальнейшего развития событий. И вот все ритуалы были совершены, и он, а, судя по всему, и я, были готовы совершить следующее административное правонарушение. С первого раза получилось набросить лассо на штырь. Я оттолкнул Лё-шика и ухватился за канат. Затем подтянулся и без особого труда забрался на ограждение; штыри вверху на проверку оказались не такими уж и страшными. Приняв пакет и рюкзак у нижнего, я спрыгнул на землю по другую сторону забора. Немного недооценив расстояние, я не удержался на ногах и, отскочив от земли, словно баскетбольный мяч, полетел головой вперёд сквозь какие-то заросли. Упав, я немного полежал и подумал о происходящем, но, не найдя ничего предосудительного, встал на ноги и огляделся. Место было просто идеальным для необузданных возлияний. Склон выглядел достаточно пологим, но имел небольшой уклон градусов в двадцать; на таком было довольно комфортно возлежать ногами к воде. Ах да, вода, – прелестная, неширокая речушка, видимо, искусственного происхождения, изящным изгибом облегала холм. Кусты, которые я миновал, закрывали нас от недоброжелательных взоров извне, а стена из высоких вязов, осин или типа того, не важно каких пород, главное, высоких деревьев, оберегала от внутренних угроз. Это был, по сути, был оазис для ищущих уединения и спокойствия. И в довершение картины на воде показались лебеди. они величественно, как и положено королевским птицам, проплывали мимо, не издавая при этом ни звука, и совсем не нарушая, а, напротив, завершая картину безмятежной гармонии. Какая красота! Лё-шик, как обычно, бесцеремонно вторгся в идеалистическую картину созерцания одиночества.

– О, зашибись точка, – тоже оценил он увиденное. – Забухаем прямо тут.

– Да что ты говоришь? – немного рассердился я на него за то, что он нарушил мою медитацию. Но так как долго злиться на такого милашку было нельзя, я примирительно достал из пакета водку. – Знаешь, в Великобритании все лебеди считаются собственностью королевы.

– Да!? И нападение на лебедя короля – это тоже самое, что и на самого короля, – пошутил он и протянул мне стакан.

Мы быстренько выпили по одной и затем со спокойной душой принялись обустраиваться. Расстелили газетку, которая очень неожиданно нашлась в рюкзаке Лё-шика. я ещё раз про себя похвалил его за предусмотрительность; и когда он успевает? – ума не приложу. Ну, в общем, расположились с комфортом, по всем правилам фен-шуя. Нарезочка, майонез, батончик чёрного, корюшка, небольшая банка слабосолёной сельди и, конечно же, напитки. Вот и пластиковая вилка, которую я так и не выкинул, пригодилась: ею как раз очень удобно выуживать сельдь из банки. И вот мы, полулёжа, как патриции на пиру у Калигулы, вкушали яства и напитки различной крепости. Лебеди уже в который раз дефилировали перед нашими взорами, создавая непередаваемую атмосферу. В общем, всё было просто идеально, даже слишком. Постепенно становилось скучно, так как уже больше часа ничего не происходило.

– Да, сюда бы с тёлочкой, а лучше с двумя, – задумчиво произнёс я.

– Кто о чём, а вшивый о бане. Чувак, вот как так-то, а? – сказал Лё-шик.

– Эх, был бы ты бабой, цены б тебе не было.

– Был бы я бабой, ты б меня тогда точно в покое не оставил бы. Да?

– Да, сто пудов, трахнул бы на следующий день, уж поверь мне, – кивая головой, пробубнил я ему. – Но справедливости ради добавлю, что будь я тёлкой, то тебе бы первому дал, а Кире – второму, а Обжоре вааще бы не дал.

– А Кислому дал бы? – улыбаясь, спросил меня Лё-шик.

– Кислому? Хм. Дай подумать. Да, думаю, дал бы, но не сразу. Вначале мозги бы ему повыносил, как он нам. Мы посмеялись, а потом Лё-шик вдруг сказал:

– А-а не очень ли странный у нас разговор? Нну, ты понимаешь, о чем я?

– Да не, не парься мы ж так, просто. О! Кстати, раз уж мы Кислого вспомнили, давай споём. Нашенскую с ним.

Мы поднялись на ноги и начали хлопать в ладоши до тех пор, пока не синхронизировались и у нас наконец-то стал выходить, более-менее, мотивчик, напоминавший старые ирландские песни. И хлопаем мы, ну, знаете, шлёп, шлёп, шлёп-шлёп-шлёп и начинаем горланить:

(Тут идёт припев, который просто поётся в виде «ла-ла-лалала-лалалалала», ну как в ирландских «дринкинг сонгс».)

Мы ещё какое-то время пели припев и танцевали джигу, а потом просто кружились, взявшись за руки… Как же это невообразимо приятно – петь песни про себя же самих, своего же собственного сочинения. Да, мокротное творчество заслуживает отдельной главы в повествовании, но как-нибудь в другой раз. Хотя кое-какие пояснения, думаю, нужно предоставить. Мокротное творчество – это не что иное, как наш, пусть местечковый, корявый, самонадеянный, примитивный, местами даже убогий, но всё ж таки ответ гонзо-журналистике, и хочу подчеркнуть, что это именно ответ, а не интерпретация, вариация на тему или тупо закос, которыми грешат слишком многие, обрекая этот не до конца исследованный жанр на опопсение и коммерциализацию. Порой просто зла не хватает, когда видишь очередного напыщенного мажора, который рассуждает о гонзо-журналистике, при этом ставя себя в один ряд с сами знаете кем, ну не чмошник, таких я называю чванливыми мракобесами окуевающими от собственной невъ…бенности. Мокротное же творчество, – это нечто иное, хотя определенное сходство с гонзо имеется, в основном в подходах и стремлениях, хотя и тут можно поспорить. Официального определения такому явлению, как «мокротность», не существует, а вот тезис имеет место быть. Забавно! правда ведь? Я думаю, что в этом противоречивом дуализме и скрыта основная концепция «мокротного творчества». И, конечно, то, что пишу я, – это не оно. я лишь иногда использую фрагменты, потому как у мокротного творчества не может быть авторства. Это в основном потому, что никто не может потом вспомнить, кто и когда придумал и материализовал то или иное произведение. И кстати, не обязательно быть одним из мокротных братьев, точнее наоборот, если ты являешься приверженцем такого способа творить или вытворять, то, скорее всего, состоишь в братстве, просто тебя туда ещё официально не приняли, но душой ты уже с нами, и этого никто не сможет изменить. Данное явление не только вобрало в себя все классические виды творчества, но и породило совсем новые, доселе невиданные проявления, такие, например, как «непроизвольное структурирование» и «говноживопись». И то, и то, скажу я вам, очень перспективные направления, хотя, безусловно, приняты будут далеко не всеми, возможно даже, что кому-то они покажутся отталкивающими, но в целом в контексте времени очень актуально. Да, конечно же, о таком предмете можно говорить бесконечно, но всё ж таки хотелось бы вернуться к описанию событий, которые на время были отодвинуты на второй план. А теперь самое время вернуться к нашим синим протагонистам, думаю, что они уже заждались.