Рот, полный языков

Кинкас шагнул вперёд и лёг на индианку. В надежде возбудить пока ещё вялый пенис он принялся лизать её разрисованные груди и целовать тёмные набухшие соски оттенка пальмового масла. Через несколько минут, помогая себе рукой, ввёл член во влагалище и начал толчки. Привычно изображая лицом неземное блаженство, Иина опустила руки и, продев по указательному пальцу в каждое из колец, растянула половые губы в стороны. Однако, несмотря на эту соблазнительную деталь и загадочное магическое слово «гуликава», которое то и дело шёпотом повторяла индианка, все усилия хозяина гостиницы привели лишь к медленному, но необратимому увяданию его воспалённого от бешеной скачки полового органа. Удовлетворения достичь так и не удалось. Обречённо вздохнув, Кинкас поднялся на ноги.

— Одевайся и иди работай, — буркнул он, глядя в пол.

— Хорошо, сеньор.

Когда дробный стук целующихся каменных колец затих в коридоре, Кинкас тяжело плюхнулся на мешок и долго разглядывал уныло обвисший предательский отросток. Потом встал, натянул брюки и отправился навстречу собственным утомительным обязанностям, страстно и безутешно бормоча:

— Колдунья моя, ведьма моя! Где же ты? Вернись, вернись…

С высоты полёта морской чайки компактный жилой район, на краю которого находилась гостиница «Ясный полдень», напоминал своими очертаниями профиль кошачьей головы: остроконечные уши, морда, шея и единственный глаз — общественный колодец в центре небольшой круглой площади, вымощенной булыжником. Во все стороны от площади расходились узкие улочки, убогие обшарпанные дома теснились по их сторонам будто измученные батраки, спящие вповалку в душном хлеву. Растительность почти отсутствовала, лишь там, где дома кончались, росли редкие общипанные араукарии, отмечавшие границы посёлка. К востоку от Кошачьей Головы был парк, а за ним — широкий песчаный пляж. Дальше, за неровной полосой прибоя, до самого горизонта простиралось зеленовато-дымчатое волнистое покрывало, под которым прятались непостижимые морские тайны. Полуразвалившийся форт маячил над гаванью — усталый конкистадор, одряхлевший, но не побеждённый. Северная сторона посёлка упиралась в холмистые предгорья, где изрезанная террасами земля была поделена на обширные поместья с богатыми особняками. По самому крутому склону поднималась канатная дорога. Ярко раскрашенные кабинки, похожие издалека на детские игрушки, непрерывно сновали вверх и вниз. На западе стояло несколько крошечных фабрик, а юг мог похвастаться лучшими магазинами. Там же, на южной стороне, располагались все государственные учреждения и частные конторы.

С наступлением сумерек, когда Кошачья Голова покрывалась пятнами света от факелов, газовых фонарей и редких электрических ламп, ожившие улицы заполняла толпа — извечно двойственное единство покупателей и продавцов, пользующихся и используемых, берущих и дающих. Музыканты с гитарами, флейтами и и аккордеонами изливали на булыжные мостовые струящиеся мелодии, будто торопились внести свою лепту в утреннюю мойку из шланга. Манящие ароматы кофе, жареной рыбы, свинины и рагу из креветок, замешанные на острых парах кактусовой браги, которая лилась нескончаемым потоком из оплетённых бутылей, боролись со своими извечными ночными антагонистами: вонью помоев, мочи, конского навоза и грязных тел. В безуспешной попытке примирить два враждебных лагеря в душном воздухе дипломатически извивался густой дым палочек из сандалового дерева. Лишь иногда залётный океанский бриз лениво заглядывал сюда, мигом унося с собой все городские запахи.

Бар «Усы и зубы», пристроившийся на самом краю кошачьей пасти, вдыхал и выдыхал публику как мощные лёгкие. Бесчисленные парочки, нежно сплетающие руки или обнимающие друг друга за талию, компании юнцов и девиц, гогочущие или визжащие, проститутки обоих полов и всех промежуточных, продавцы газет, фруктового льда, сигарет, лотерейных билетов… Время от времени сквозь толпу с важным видом проталкивался блюститель порядка, больше озабоченный бесплатной выпивкой, чем своими обязанностями.

Посетители, выходившие из «Усов и зубов», явно не жалели о потерянном времени. Шатаясь или пританцовывая, невнятно бормоча или голося на всю улицу, обмениваясь неловкими тычками или слюнявыми поцелуями, они рассыпались по округе как семена перезревшего плода и брели каждый к своему клочку земли, именуемому домом.

Далеко за полночь из дверей бара вывалились ещё двое — мужчина и женщина. Пьяно привалившись друг к другу, они двинулись по мостовой заплетающейся походкой. Мускулистый мужчина — матрос или портовый грузчик — был одет соответственно профессии: голубая тельняшка, широкие холщовые брюки и кожаные сандалии. Чёрная кружевная блузка едва держалась на плечах женщины, длинная цветастая юбка на каждом шагу грозила зацепиться за высокие каблуки.

Звук шагов припозднившейся парочки эхом отдавался в пустых переулках. Женщина хихикала, её спутник чертыхался, спотыкаясь и озираясь по сторонам. Судя по тому, как они то и дело останавливались и поворачивали назад, словно шарик в детском бильярде, цель путешествия постоянно ускользала, прячась где-то за углом. Наконец, потеряв надежду добраться до уютной гавани, мужчина свернул в низкую замусоренную подворотню. Здесь было ещё темнее, под ногами хлюпали помои, в воздухе стоял отвратительный смрад. Пройдя лишь несколько шагов, моряк остановился и притиснул женщину к кирпичной стене. Тусклый свет уличного фонаря освещал их снизу только до пояса, делая похожими на пару странных раздвоенных существ.

— Я хочу тебя прямо сейчас, Ленира. — Моряк потянул подол юбки кверху, обнажая женское тело.

— Нет, Гозо, погоди! Давай дойдём до постели.

— Мой дружок не хочет ждать. Потрогай его, Ленира.

— Какой он большой у тебя, Гозо! — проворковала она. — Ну ладно, давай. Ты ласкаешь меня там так нежно, что я…

— Ласкаю? — удивился моряк, возясь с пуговицами ширинки. — Пока я только выпускаю на волю своего дружка.

Ленира испуганно взглянула под ноги. Там, где только что было пусто, теперь оказалась куча грязного тряпья. Оттуда торчало что-то длинное, похожее на неряшливо забинтованную руку, и эта рука действительно гладила её промежность.

Женщина в ужасе взвизгнула, мужчина выругался. Отступив на шаг, он изо всей силы пнул странный холмик. К его удивлению, он не рассыпался, вместо этого захватив в плен его ногу. Ленира отскочила в сторону, прижав обеими руками юбку к коленям. Гозо наклонился, изо всех сил дёргая ногой и молотя по мусору пудовыми кулаками. Неожиданно вся куча беззвучно взлетела вверх, будто взорванная изнутри, и грязная ткань как живая обмоталась вокруг его головы, полностью закрыв лицо. Моряк взвыл, отчаянно пытаясь отодрать ногтями липкую вонючую пелену, однако его сдавленные крики продолжались лишь несколько секунд. Пошатнувшись, он упал навзничь, глухо ударившись затылком о камни.

Ленира шагнула к нему, но тут же передумала. Она медленно попятилась в сторону улицы, потом развернулась и кинулась прочь, цепляясь за булыжную мостовую высокими каблуками.

Бездыханное тело Гозо лежало неподвижно. Некоторое время в подворотне царила полная тишина. Потом с улицы послышалось шлёпанье босых ног. В низком проёме ворот показалась человеческая фигура — высокая женщина с пышными формами, одетая в мужскую одежду. Слишком широкая рубашка висела пузырём, брюки были подвязаны верёвкой. Повернув голову, женщина оглядела пустую улицу. Очертания багрового континента на её лице поставили бы в тупик любого картографа. Керри Хэкетт, сеньорита Йемана, Самка… Шагнув в подворотню, она наклонилась над трупом.

— Вставай, Дитя Крови.

Полусгнившие тряпки, пропитанные менструальной кровью, слизью и слюной, задвигались, собираясь в кучу и принимая прежнюю трёхмерную форму. Женщина протянула руки, и тряпичная кукла размером с грудного ребёнка шагнула к ней в объятия, нежно обвив руками шею.

— Бедный мой малыш. Тебе не дано было родиться нормально, и это моя вина. Теперь ты страдаешь. Ничего, мы что-нибудь придумаем.