Страница 1 из 6
Сержант Тридуб, по прозвищу Сдоба, не любил ходить в храм. В детстве, конечно, ему здесь нравилось, особенно причащаться, подолгу сидеть за столом, слушать разговоры. Что ещё нужно маленькому мальчику? Сейчас же пятичасовые службы выводили его из себя. Столько потерянного времени! Можно весь плац вылизать, марш-бросок устроить, рапорты капралов принять! Да лучше отжаться три по сто, чем это Большое чаепитие. Всей роте отжаться, конечно же, сам-то сержант раньше часто в храм ходил - располнел.
По традиции, на Большое чаепитие должен явиться капитан гарнизона или лицо, его заменяющее, уполномоченное согласно уставу, пункт шесть дробь три раздела вэ два "Капитан и его обязанности". Второй абзац снизу. Сержант Тридуб знал это наизусть и ничего не мог поделать с написанным. Устав - это закон. Особенно раздражало, что капитан ещё вчера был здоров как бык - на Дурбеня орать, так силы у него есть. А как в храм на ежегодное предсказание - так сержанта послал. "Ты, Сдоба, говорит, иди, а то я что-то занемог, - вспоминал сержант. - Знаю я, как он занемог, всё с прошлого раза в себя прийти не может. Обиделся".
Какафарианские храмы строят в виде высокого чайника. Не пузатого, как у раскольников, а с ровными стенами, сужающимися к крышке. И носик прямой, чтобы души прямиком в рай отправлялись, а не зигзагом их по трубе мотало. В крематорий, опять же, вход отдельный. Вот с тех пор, как отца Тридуба проводили, храм он и не любил.
Начало тожественной службы прервало невесёлые думы сержанта.
Главный чаечерпий - невысокий толстяк - забрался на церемониальный стул, мельком взглянул на клирос и начал проповедь:
- Мир - это чайник. И все мы суть чаинки в нём.
Хор отозвался:
- Всеблагой Торт, даруй нам са-аха-ар.
- Допрежь всего бултыхались мы без толку, без смысла, покуда не настало время Чаепития.
- Алилуйя, алилуйя, алилу-уйя-а.
- И возгорело тогда то, что должно было возгореть, и забурлило то, что должно было забурлить и придало бессмысленному бултыханию смысл.
- Славься Великий То-орт.
- И стала тогда жизнь кипеть и пузыриться, и паром в свисток исторгаться на радость Вселенной.
- Алилуйя, алилуйя, алилу-уйя-а-а.
Строевая служба хороша тем, что учит спать на ходу с открытыми глазами. Каждый раз одно и то же слушать - сил нет. Пока закончат, проголодаешься по самые зубы, так что потом готов причаститься хоть крекером, хоть коркой, не то что печеньем. Сержант впал в состояние, в котором человек вроде слушает и смотрит, а сознание спит, разве что храпа не слышно. При должной практике некоторые настолько развивают в себе эту способность, что умудряются разговаривать во время сна и даже отдают команды. Сам сержант пока не постиг вершин этой науки, хотя подозревал, что генералы владеют коматозным методом в совершенстве.
Но ежегодное пророчество пропускать не стоило - оно каждый раз новое. Да ещё и тому, кто догадается, что пророчество означает, достанется не простое печенье, а первый кусок предсказательного торта. Если, конечно, быстро догадается, пока пророчество не протухло. После священного чая уж больно заковыристые слова у оракула выводятся, когда он на волну настраивается. Такое ещё бывает, если чужое предсказание не в того оракула влетает, из другого языка, например, или вообще из чужого мира, а то и по несколько пророчеств кряду.
Вот в прошлом году только последние слова разобрали: "И отмурчится бамба, и голою вернётся". Решили, что крем пополз, не "отмурчится бамба", а "отмучается баба" должно быть. Ох уж эту голую бабу искали, искали, капитан всю роту на ноги поднял, так торт попробовать хотел, половина роты только к утру вернулась - каждый свою бабу нашёл. Храм снизу доверху обыскали, даже под крышку заглянули. Связку ключей умыкнули - все закутки проверили. Тридубу тогда повезло - он припасы осматривал, наелся на трое суток вперёд, да карманы набил. А вышло что? Повар храмовый - не последний человек в какафарианской иерархии - не поверил исправлению предсказания, всё ходил и твердил: "Бамба, бамба". Под окнами коты орали, мешали над пророчеством думать, он разозлился, выкрикнул "Бамба!" и вылил на них, что в ковшике под рукой оказалось, да на кошку первосвященника и попал. А это сироп освящённый был. Так и нарёк её повар новым именем - таинство вроде как свершилось. У кошки вся шерсть слиплась, не отмыть. Кондовый сироп попался - мастер готовил. Испугался повар тогда, обрил её с перепугу. И ещё больше испугался, когда понял, что натворил, и что теперь вдвойне попадёт, за кошку и за пророчество испорченное. Виниться пришёл, кошку принёс, рассказал всё как есть. Посмотрел тогда капитан на бритую киску первосвященника, и такая тоска у него в глазах появилась, Тридуб даже переживать стал. Но ничего, смолчал капитан. Только в храм теперь ни ногой.
Чаечерпий закончил проповедь и уступил место. К прихожанам вышел оракул, а за ним появился жрец - подливатель чая. Оракул, худой и старый, постился годами, чтобы прорицания давались легче. Тридуб помнил его с детства, тот почти и не менялся, разве что морщин прибавилось. А вот жреца видел впервые.
Оракул прошаркал к алтарю, сел за стол, взял в руки кулёк с кремом, примерился над стопкой коржей и закрыл глаза. Бородатый жрец, важный, как влюблённый петух, и круглый, как испуганный ёжик, только размером с хряка, поднёс чашку священного чая к губам оракула, тот отхлебнул и начал пророчествовать. Крем тонкой струйкой лился на корж, складывался в слова, а жрец читал и глубоким басом возвещал прихожанам. Попутно размахивал церемониальным чайником, который исходил паром и наполнял помещение ароматом цветочного чая.
- Инда накось я шиздец! - торжественно объявил жрец и сменил исписанный корж. - Обниматель брюквы посолонь, - следующий корж лёг поверх первого, формируя пророческий торт. - Истинно я реку в карма. Сёт и сунет в пыль меж кни. Ачит всю страну уста. Шесть тринадцать в два пе. Берите толстого болвана. Больше не теряйте.
Долго, с расстановкой читал жрец, коржи менял медленно, аккуратно. Иногда поил оракула из чашки и подливал в неё отвар из чайника. Паства - кто записывал, кто так старался запомнить. Тридуб морщил лоб и пытался сообразить, куда пристроить толстого болвана, а главное, где его взять. Почему-то вспоминался дедов огород с круглым соломенным чучелом. В воображении Тридуба чучело грозно хмурило соломенные брови и совало под нос сержанту документ с королевской печатью, о зачислении чучела взводным на полставки.