Стеклянный отель

– Суть в том, что она сама создала для себя новую жизнь, чистым усилием воли, – говорила мать Винсент, и даже тогда, в одиннадцать лет, она задумывалась, что же означают эти слова. Была ли ее мать счастлива, выбрав ту жизнь, какой жила? Она мечтала писать стихи посреди дикой природы, а в итоге погрузилась в утомительные повседневные заботы, вела хозяйство и воспитывала ребенка в глуши. За идеей жизни на природе скрывается будничный труд: нескончаемые хлопоты с заготовкой дров; нужно ходить за продуктами на немыслимо большие расстояния, ухаживать за огородом и поправлять изгороди, чтобы олени не съели все овощи, чинить генератор, не забывать запастись газом, компостировать отходы; летом заканчивается вода; денег вечно не хватает, потому что в лесу не так-то просто найти работу; тем временем твой единственный ребенок не разделяет любви к природе и каждую неделю яростно негодует, отчего нельзя жить в нормальном месте, и прочее.

Но мать Винсент едва ли могла бы себе представить жизнь-сделку, – в которой Винсент носит обручальное кольцо, не будучи замужем. «Я хочу быть с тобой, – сказал Джонатан в самом начале, – но просто не хочу еще раз жениться». Его жена Сюзанна умерла всего три года назад. Они никогда не упоминали ее имя. Несмотря на то что он не хотел жениться на Винсент, ему все же казалось, что обручальные кольца создают иллюзию стабильности. «Моя работа – распоряжаться чужими деньгами, – говорил он, – и стабильность в этом деле – самое главное. Будет лучше, если я представлю тебя клиентам за деловым обедом как свою молодую красивую жену, а не молодую красивую подружку».

– А Клэр знает, что мы не женаты? – спросила Винсент в тот вечер, когда они с ней встретились у бассейна. Когда Винсент вернулась в дом и приняла душ, Клэр уже не было. Джонатан сидел один в гостиной в южной части дома с бокалом красного вина и газетой Financial Times.

– Об этом знают всего два человека в мире, – ответил он. – Ты и я. Иди сюда.

Винсент встала перед ним в свете лампы. Он пробежал пальцами по ее руке, повернул к себе спиной и стал медленно расстегивать платье.

Кто станет врать собственной дочери о том, что женат? В этой сказке были стороны, о которых Винсент старалась не думать слишком много, и позже ее воспоминания об этих годах стали размытыми, не похожими на реальность, – будто бы она на время забыла саму себя.

Они пили коктейли в баре в Мидтаун вместе с парой из Колорадо, вложившей миллионы в фонд Джонатана, Марком и Луизой. Винсент провела в царстве денег всего три недели и пока еще не свыклась со своей странной новой жизнью.

– Это Винсент, – представил ее Джонатан, положив руку чуть ниже ее талии.

– Приятно познакомиться, – сказала Винсент. Марку и Луизе было лет по сорок-пятьдесят, и спустя еще пару месяцев жизни с Алкайтисом она отнесла их к подвиду типичных богачей с Запада – таких же состоятельных, как и прочие подвиды, только их лица раньше старели и выглядели обветренными из-за пристрастия к горным лыжам.

– Рады познакомиться, – сказали они, и пока все пожимали друг другу руки, взгляд Луизы упал на кольца Винсент и Джонатана. – О господи, Джонатан, – воскликнула она, – так тебя можно поздравить?

– Спасибо, – ответил он как счастливый и смущенный новобрачный, и его тон был столь убедителен, что на секунду в голове Винсент промелькнула нелепая мысль, будто они и вправду женаты.

– Что ж, поздравляю, – сказал Марк и поднял бокал. – Поздравляю вас обоих. Чудесная новость, просто чудесная.

– Можно поинтересоваться? – спросила Луиза. – Свадьба была пышная или только для своих?..

– Если бы мы затеяли большую свадьбу, – сказал Джонатан, – вы были бы первыми в списке гостей.

– Можете представить, что мы устроили свадьбу в мэрии? – добавила Винсент.

– Боже, – произнес Марк, а Луиза сказала: – Мне нравится ваш подход. Донна скоро выходит замуж – наша дочь, – и это кошмар, столько суеты с организацией, логистикой, столько переживаний и головной боли, меня так и тянет посоветовать им взять пример с вас и просто тайно пожениться.

– Есть свой смысл в том, чтобы пожениться тайно, – ответил Джонатан. Свадьба – это сложное предприятие. Нам не хотелось никакой шумихи.

– Пришлось уговорить его, чтобы он взял выходной, – вмешалась Винсент. – А то сначала он предлагал пожениться во время перерыва на обед.

Все засмеялись, и Джонатан обнял ее. Винсент чувствовала, что ему нравится ее импровизация.

– У вас был медовый месяц? – спросил Марк.

– На следующей неделе мы поедем в Ниццу, а потом в Дубай на выходные, – ответил Джонатан.

– Да, – сказал Марк, – помню, ты говорил, что тебе там нравится. Винсент, а ты уже была?

– В Дубае? Нет, еще ни разу. Жду с нетерпением.

И так далее и тому подобное. Ей не хотелось врать, но она ясно осознавала свое положение. Работа в баре научила ее притворяться. Ложь давалась ей на удивление легко, и это даже беспокоило. В ту ночь, когда Джонатан подошел к бару в отеле «Кайетт», кто-то оставил на окне ужасную надпись, а Винсент тем временем натирала бокалы, считала минуты до конца смены и задавалась вопросом, как ей вообще пришло в голову сюда переехать. Она пыталась представить свою дальнейшую жизнь и не видела для себя никакого будущего: можно было, конечно, уйти из этого отеля и устроиться в другой, а потом в еще один, и еще один, и так до бесконечности, но увольнение из «Кайетт» не изменило бы сути вещей. Беда Винсент тянулась из года в год: она знала, что отнюдь не глупа, но можно быть умным и не знать, чем заняться в жизни, равно как можно понимать важность университетского диплома, но не желать взваливать на себя непомерную ношу в виде кредита за обучение; к тому же среди коллег Винсент в баре были люди с высшим образованием, поэтому очевидно, что диплом не всегда спасает. Одни и те же мысли преследовали ее по кругу, и ее затошнило и от них, и от себя самой, когда к барной стойке подошел Джонатан. В том, как он с ней разговаривал, в его богатстве, бросавшемся в глаза, и не менее очевидной заинтересованности в ней, она увидела путь к гораздо более легкой жизни или, во всяком случае, другой жизни; шанс пожить в другой стране, заняться чем-то другим, помимо работы в баре, и в другом месте, – перед такой перспективой было трудно устоять.

Необходимость лгать, что они женаты, омрачала ее мысли, но все же не настолько, чтобы ей захотелось сбежать. «Да, я плачу за эту жизнь, – говорила она себе, – но цена за нее вполне разумна».

Джонатан не рассказывал о Сюзанне, своей настоящей жене, но прошлое всегда маячило где-то рядом. Иногда он был в настроении послушать истории Винсент из ее прошлой жизни. Она осторожно делилась своими воспоминаниями.

– Однажды, когда мне было тринадцать, – сказала она, лежа в постели воскресным утром, – я покрасила волосы в синий, и меня исключили из школы за то, что я оставила граффити на окне.

– Ну ты даешь. И что ты написала?

– Последние слова одного философа – как тебе такое? Я наткнулась на эту фразу в какой-то книге, и мне она очень понравилась.

– Похоже, ты была развита не по годам, но звучит довольно мрачно, – откликнулся он. – Я боюсь даже спрашивать.

– Смети меня. В ней есть какая-то прелесть, правда?

– Ну, может быть, для впечатлительной тринадцатилетней девочки, – ответил он, и она запустила в него подушкой.

Она не стала говорить, что за две недели до этого умерла ее мать и что за ней исподтишка следил брат и видел, как она оставила эту надпись, да и не упомянула, что у нее вообще есть брат. В любой истории всегда можно опустить массу подробностей.

В этой фразе нет ничего мрачного, подумала она на следующее утро в поезде по пути в город. Дело было совсем в другом. Она никогда не была уверена, чего хочет от жизни, у нее не было вектора, но она знала одно: ей хочется, чтобы ее смели с ног, выделили из толпы, и когда это случилось – когда Джонатан протянул ей руку и она ее приняла, когда она всего спустя неделю сменила пораженные плесенью комнаты для работников в отеле «Кайетт» на огромный дом в чужой стране, – на удивление, она ощутила растерянность, и ее удивляло собственное удивление. Она сошла с поезда на Центральном вокзале и растворилась в потоке людей на Лексингтон-авеню. Как я оказалась на этой незнакомой планете, так далеко от дома? Но странным и чуждым этот мир казался не только и даже не столько из-за перемены места – дело было в деньгах. Она дошла до Пятой авеню и бесцельно бродила, пока ее внимание не привлекла пара желтых перчаток из тончайшей кожи в витрине. Все вещи в этом магазине были прекрасны, но от желтых перчаток исходило особое сияние. Она примерила их и купила, не глядя на ценник, потому что кредитная карта в мире денег была волшебной, неосязаемой сущностью.