Ильюшин

С 1940 года Ил-4 (ДБ-3Ф) стали поступать на вооружение Красной Армии.

Но от конструкции к серии – долгий и трудный путь. «У нас, к сожалению, жизнь такая: сделаешь, а потом не клеится, – вспоминает А.Я. Левин. – Ильюшин подчеркивал, что конструкция тогда хороша, когда она в серийном производстве и работает как часы. Была у нас трудная полоса в жизни – ДБ-3Ф».

Началось с шасси. Возник так называемый «собачий вопрос». С 39-го завода нормально взлетают серийные бомбардировщики, а садятся – шасси подламываются и складываются.

Остановили полеты и стали разбираться с замками. Провели немало испытаний.

«А я имел счастье или несчастье делать замок для шасси, – говорит Виктор Николаевич Семенов. – Вызывают в отдел кадров. Сидит военный:

– «Что у вас там происходит?»

Рассказываю.

– «А что, это нельзя было предвидеть? Только будьте откровенны!»

Почему при посадке открывается замок? По расчету все правильно. Две здоровенные пружины его держат, нечистая сила, что ли, открывает? Ильюшин каждый день заходил к Семенову, спрашивал:

– Ну, что у тебя? Может, законтрить?

Снова Семенова вызвали в отдел кадров: не вредительство ли?

Ильюшин узнал, говорит Семенову:

– Никуда больше не ходи! Я тебе приказываю сидеть на месте! Я подписал чертежи, я и отвечаю.

Больше не вызывали.

«Мы за ним были, как за стеной, – признается Семенов. – Знали, сколько ему приходилось терпеть».

Но в чем же причина складывания шасси? Ильюшин организовал динамические испытания и первым догадался в чем дело. В конструкции был «язычок», так называемая «собачка», и считалось, что существующая сила трения удерживает ее в нужном положении. Но так было при статических нагрузках, а в движении, при ударе о поверхность земли сила трения пропадала, и «собачка» отскакивала. Так вот где была собака, а вернее «собачка», зарыта!

Недели две разбирались с теорией, долго по тем временам, а в субботу Ильюшин вызвал Левина:

– Завтра, в воскресенье, поработаешь, а в понедельник должно быть решение.

– Но я не представляю, как...

– А это твое дело – подумать!

И, наверно, потому, что все внимание молодого инженера сосредоточилось на этой проблеме, ночью ему приснилось, как он подходит к самолету, смотрит на замок шасси и видит, что он не похож на обычный, какой-то не такой. Присмотрелся: рычаг переходит в мертвое положение и как бы заклинивает «собачку», не дает ей отскочить. Усилием воли в этот момент он заставил себя проснуться: не забыть бы! Утром пришел на работу, и оказалось, что Семенову тоже пришла в голову такая идея. Стоят вдвоем, обсуждают, увлеклись и слышат за спиной:

– О, здорово придумали!

Поворачиваются – Ильюшин. Левин попытался объяснить

суть, но Ильюшин остановил:

– Молчи, я давно все понял!

К утру были готовы чертежи, а пока их делали, Ильюшин вызвал технологов, организовал параллельную работу. Изменили кинематику так, чтобы «собачка» не соскакивала. Как удалось ему догадаться насчет статики и динамики?

Но попутно возник еще один серьезный вопрос: почему это происходило на серийных машинах, а на опытной ничего подобного не было? В чем дело?

Оказалось, что на опытной машине поверхность соприкосновения с «собачкой» была плохо отшлифована, шершава, сила трения оказалась достаточной, а на серийных машинах шлифовали идеально, потому и соскакивала «собачка»...

Ильюшин в этом «собачьем вопросе» усмотрел проблему воспитания. Собрал коллектив:

– Надо составить технические требования на проектирование.

– Это как?

– Ну вот, например, шасси, – посмотрел на Левина. – Что надо сделать конструктору, чтобы спроектировать шасси?

– Взять и придумать, – ответил Левин.

– Ты вот и придумай – это не так просто!

Тогда Ильюшин написал правила конструирования, которые действуют в КБ и поныне. Он считал, что нужно четко поставить задачу, определить, какие функции должен выполнять узел или конструкция. Далее шли вопросы надежности, технологичности, веса...

«Он составил общие технологические требования, – говорил Левин. – Тогда они казались нам элементарными, а сейчас, в свете житейского опыта, стало понятно, какое большое дело – направить людей на правильный путь создания конструкции. Молодежь в институте наслушается теорий, а самостоятельно думать сложнее. Ильюшин давно, когда мы были молодежью, этим делом занимался».

...Звонят из Воронежа:

– Шасси с грохотом выпадает, самолет подскакивает, развалим самолет!

Такого тоже никогда не было. Левин объяснил Ильюшину, что это может случиться только тогда, когда неправильно пользуются пневмосистемой.

– А как мы защищены? – спросил Ильюшин.

– Вот инструкция.

– А ты твердо в ней уверен?

– На опытных машинах замечаний не было. Кроме того, отработали на стенде...

– Ну хорошо, поехали...

На У-2 прилетели в Воронеж, собрали народ, начальство. Ильюшин говорит, заводскому инженеру:

– Садись, тебе будет подавать команды начальник, слушай только его. А вам, – обратился к начальнику, – вот инструкция по пользованию, вы ему каждый пункт называйте, и пусть он при вас все делает.

Убрал шасси, выпустил – все нормально.

– Какие вопросы? – спросил Ильюшин.

– Мы и так пробовали, и по-другому пробовали, – заявил военпред.

– Что значит – пробовали? – ответил Ильюшин. – У вас есть «Закон Божий»? Все. Спасибо. Толя, мы улетаем.

«Я непосредственно ему подчинялся – конструктор в общих видах, – говорит Иван Васильевич Жуков. – Его кабинет, рядом Черников, где воплощались на бумаге первые его идеи, а дальше комната, которая называлась „Общие виды“, там человек 12, потом стало больше, а те стали начальниками. Он давал четкие указания сделать то-то, и никаких неясностей, никаких споров. Сказал – значит, будет сделано. А не сделаешь, воздаст, жестко спросит. Обиды не было, потому что знаешь, что заслужил. Но уж если похвалит, похвала радовала, потому что исходила от знающего человека. Скуп был и на ругань, и на похвалу».

Чаще не ругал, а переходил на «вы» и по имени-отчеству. Лицо становилось напряженным, бровь поднималась... В своем кабинете не любил работать с конструкторами: «Пойдем к тебе, тут телефоны звонят...»

Спорил и в споре смотрел на работу глазами своих сотрудников, не столько старался убедить спорящего, сколько развить вопрос, чтобы прояснились не только мысли собеседника, но и собственное представление. Любил убежденность и поощрял это качество.

«С ним споришь и забываешь, что это Ильюшин, – замечает Виктор Михайлович Шейнин. – Как-то я слишком увлекся, а он говорит:

– Ты не резонируй, ты рассуждай. Если мы что-то изменим в топливной системе, кривая так пойдет?

– Нет, не так.

– А ты рассуждай, как она пойдет! Учись говорить!

И замечания его звучали скорей по-отцовски, а не по-начальственному» .

...Спорил я как-то с одним военным, и, когда ему нечего было возразить, он возмутился: «Как вы смеете так разговаривать с маршалом? Не забывайтесь!»

В кабинет к Ильюшину входили без доклада, предварительно узнав, кто у него и нет ли какого совещания...

Равно спрашивал с каждого. Сын наркома иностранных дел Михаил Литвинов работал у него в моторной группе, но, как говорят сотрудники, больше катался на лыжах в Альпах. Изобразил на чертеже петуха, вылетающего из патрубка. Ильюшин всыпал ему и пригрозил: «Отцу скажу!»

Одна подчиненная плохо справилась с работой. Переделала – ему снова не понравилось. И тут она, тихая, неглупая женщина, взорвалась при всех: «Это издевательство!» – и выскочила из комнаты. На следующий день пошла извиняться. Ильюшин сказал:

– Извиняться в тех же условиях, в каких было сказано! Пришел в перерыв, сел на табуретку перед столом, и она произнесла:

– Сергей Владимирович, простите, пожалуйста, я была не права, ваши требования были справедливы.

– Я не злопамятен, камень за пазухой не держу, но постарайтесь, чтобы в наших служебных отношениях такого не было, – заметил Ильюшин. Не любил вертлявых и ленивых и тех, кто старался вместо работы чем-то другим заняться.