Соленый ветер

И вот уже – Графская пристань. Я перелез через острия чугунной ограды. Над моей головой шумел-гремел посудою и дискотекою шалман. Но его суета не достигала меня. Вода черным гудроном блистала во тьме. Море шумело, звало меня к себе. Волны щелкали о каменный причал ракушками и голышами. На влажную пристань ложилась волна за волной, увитая белым кружевом пены. Мглистый вечер сливался с темным пространством воды. Морской прибой блестел, как черное зеркало, и в нем отражались звезды.

В детстве мы часто купались здесь. Сейчас пристань была пуста. Конечно же, никто из взрослых не осмелился бы здесь нырять. Я мгновенно сбросил с себя одежду, разбежался и, сгруппировавшись, врезался в воду, подняв фонтан бриллиантовых брызг!

Ночь опустилась над морем. Освещенные последними проблесками из-за горизонта, в лиловой дымке таяли облака. На другом берегу в рыбачьих домиках загорались огни. Темная пелена неба поднялась над Северной бухтой. Там садились ужинать усталые люди с шершавыми, морщинистыми руками, они только что вернулись из бухт, где ловили кефаль, бычков, скумбрию и чируса. Мгла воцарилась над слободками. Чёрная, непроглядная южная ночь с искрами светлячков во тьме.

На улицу Гавена я вернулся ближе к рассвету, справедливо полагая, что в непроглядной тьме южной ночи я просто не смогу отыскать свое новое место жительства. Я не спеша шел по старым кривым улочкам, то поднимаясь на очередной холм, то спускаясь по ступенькам из ноздреватого камня. Свежий ветер с моря трепал мои волосы, и они быстро высыхали в теплом севастопольском воздухе.

Я долго плутал, выбрав в качестве ориентира острую иглу минарета. Наконец свернул в улочку, которая показалась мне наконец-то знакомой. Деревянный темный дом стоял в саду, в зарослях крапивы. Кое-где сквозь ее резные листья выглядывали пунцовые мальвы. На столбе качалась лампочка, устроившая вокруг себя ажиотаж мотыльков и других мелких летающих обитателей южной ночи. Ветер шумел кронами акаций и раскачивал белые свечи каштанов.

Ночь была освещена громадной, страшной, черно-алой луной. Белым полем волновался бурьян в темной раме тисовых кустов. Кот, вышедший из зарослей, остановился, приподнял одну лапу, чтобы сделать еще один шаг, но так и замер на одном месте, уставился на меня сияющими, янтарными глазищами. Сверлил убийственным взглядом, как рыбак, у которого спугнули поклевку.

***

2. Знакомство на пирсе.

Вставать пришлось рано утром. Я побежал представиться в учреждение с жутковатым названием «Управление охраны объектов культурного наследия». Пожилая женщина долго рассматривала мои документы. Она словно прикидывала, можно ли мне доверить серьезное дело. Похоже, ни диплому, ни примерам моих работ, она всерьез не доверяла и рассчитывала только на свою проницательность. Ее взгляд жег меня, как рентген. Я уже всерьез начал опасаться лучевой болезни.

Почему то вспомнилась история с да Винчи. Нет, нет, упаси меня все что можно, я не сравниваю себя с великим Леонардо. Но случай вышел забавный. Да Винчи предлагал свои услуги герцогу Миланскому. В резюме художник написал: «Знаком с механикой, архитектурой, баллистикой, химией, астрономией, математикой, артиллерией, искусством вести оборону и осаду крепостей, пиротехникой, строительством мостов, тоннелей, каналов, а также могу рисовать и ваять наравне с кем угодно». Кстати, как утверждают его современники, Леонардо отлично пел, играл на лютне, сочинял стихи, музыку, гнул подковы, ломал в пальцах серебряные монеты, а также построил первый в мире летательный аппарат. Герцог Миланский долго размышлял, а потом махнул рукой, словно бросаясь в пропасть неизвестности: «Кажется, это человек способный». И велел принять Леонардо на службу.

Следуя правилу герцога, дама из отдела кадров, наконец лениво махнула рукой и сообщила, что я смогу приступить к работе не раньше понедельника. Это меня вполне устроило. Я помчался на пляж в Песочной бухте.

Это самое тихое место в городе – детский пляж. Утром на сером песочке в небольшом количестве расположились молодые мамаши и не очень – бабушки. По отмели бегали детишки в панамках. Измученные нарзаном отцы семейств тоскливо поглядывали в сторону шашлычных.

В маленькой бухточке не вода, а густой суп из медуз. На горизонте медленно пляшет ржавый сейнер. Небольшое пространство песчаного пляжа утыкается в лужайку, на которой цепкими корнями цепляются за твердую, крымскую землю изогнутые стволы держидерева. На бетонной основе маленькие кафе-чебуречные. Они рассыпают в воздухе соблазнительный аромат и отдыхающие, выбравшись из воды, по-утиному раскачиваясь на горячих каменных плитах, бредут осведомиться о ценах.

Как следует накупавшись и ощущая высыхающую морскую соль в волосах, я отправился на квартиру. Пока закипал чайник, я подошел к лакированной, книжной полке красного дерева. В приморских городах обожают писателей-маринистов. И, конечно же, здесь тоже были сочинения Стивенсона и монографии, посвященные войне 1854 года – первой обороне Севастополя. Мемуары флотоводцев. «Порт-Артур», «Цусима», «Фрегат «Паллада». Но мне больше приглянулся четырехтомник Паустовского.

Я наскоро перекусил и вышел на воздух. Благоухание цветущих южных садов охватило меня и повлекло по ступеням из ноздревато камня. Крымский строительный известняк. Из него изготовлены тропинки многих севастопольских улиц. Здесь их принято называть трапами, как на флоте.

С обеих сторон к трапам тесно прижались каменные дома, увитые плющом и виноградом. В раскрытых нараспашку окнах бурлила темпераментная жизнь. Горячая южная кровь давала о себе знать в выхлопах заливистого смеха и в бурных семейных сценах. Звенела посуда, заливисто лаяли псы на взлетающих на стены котов.

Я поднимался на Исторический бульвар, или как его здесь запросто называют Историк. Шумели на ветру кипарисы, весь в розовом сиянии цвел миндаль. Внизу лежала Южная бухта, а над лестницами вздымался к небу памятник Тотлебену в окружении, ощетинившихся штыками, грозных матросов. В Крымскую войну Тотлебен возглавлял инженерное прикрытие города.

Говорят во время второй обороны, в 1941-м немецкой артиллерией у памятника срезало снарядом голову. Однако даже немцы, уж на что фашисты и то проявили уважение к соплеменнику и выдающемуся фортификатору. Саперы вермахта дернули из порта пару наших сварщиков и по-быстрому приварили голову на место. Правда легенда утверждает, что впопыхах оккупанты присобачили инженеру голову одного из матросов, так что после победы советским скульпторам пришлось вернуть Тотлебену его заслуженную часть тела.

Дальше, на вершине кургана, среди рощ раскинулись бетонные бастионы. Я бродил среди траншей. Гладкие, черные, стволы чугунных пушек грозно возлежали на станках, нацелившись на севастопольские бухты.

Я прислонился к одному из орудий, его мощное тело хранило тепло солнечного, крымского полдня. Акации в цвету роняли под напорами ветра свои лепестки. Ворохи цветов с шумом, точно сухой прибой, мчались по мостовым, набегали на бордюры и стены домов

Расположившись на лавочке под гостеприимной, широкой кроной, я укрылся в тени от палящих и жалящих мою белую кожу, лучей и раскрыл пожелтевшие страницы. И на меня с них накатило тоже ощущение, что жило в моем сердце вот уже несколько дней. Автор шел теми же улицами и вдыхал бальзамические ароматы севастопольских дней. Он видел белую песчаную косу, и несколько хаток на ней. Распятые на просушку, старые сети в лохмотьях водорослей. Пляску байд на изумрудной волне.

Зачитавшись, я не заметил, как солнце сдвинулось, потеснило тень дерева и начало обжигать мои ноги. Только внезапно проснувшееся чувство голода и убавленный сумерками свет заставили меня оторваться от книги. Я потянулся, с сочувствием посмотрел на покрасневшую кожу ступней, и поплелся в кафе «Бастион».