Батарея, подъем

– Молодей! Объявляю благодарность от своего имени!

– Служу Советскому Союзу! – здесь Ромка вытянулся ещё больше, хотя и до этого стоял по стойке смирно.

После этого проверяющие ушли. И у него отлегло от сердца – они не заметили грубейшее нарушение устава. Что могло быть в противном случае, даже не хотелось думать… Он пообещал себе больше так не рисковать. Даже ради ленинской мудрости.

Всё-таки есть – не может не быть – в жизни удача! Но сначала ничто не предвещало ничего хорошего. Их просто в очередной раз после занятий послали на работы. И если большинство привычно отправилось чистить плац перед казармой, утюжить и ровнять снег, который при этом продолжал идти, то Ромку и ещё троих курсантов старшина выдернул из строя и направил на разгрузку машины в магазин военторга на территории части. И в этом тоже не было ничего необычного – хорошо, что не на разгрузку угля. Но вот на заднем дворе магазина их ждал сюрприз так сюрприз. Кузов машины был доверху забит ящиками с мандаринами. Они не видели ни фруктов, ни овощей больше двух месяцев, со дня призыва. А, видимо, молодой, растущий организм всё-таки испытывает в них настоящую потребность. От мандаринового аромата кружилась голова. Сначала они молча и сосредоточенно таскали ящики. Потом Ромка заметил, как один из курсантов притормозил в полутёмном коридоре, быстро схватил мандарин из ящика, который нёс, и не чистя, в два укуса проглотил. Сам Ромка ни разу в жизни ничего не украл. И тут в его душе поднялась целая буря. Не успел он прийти к внутреннему консенсусу, как во время следующей ходки второй курсант так же быстро и воровато сожрал мандарин. Дальше Ромку не пришлось упрашивать, он жадно схватил оранжевый шарик, крупно откусил, тут же засунул в рот оставшуюся половину и судорожно начал жевать, перемалывая молодыми, крепкими зубами и горьковатую корку, и сочную, брызжущую мякоть. Кстати, это оказалось непросто, даже самый маленький фрукте трудом помещался во рту целиком. Но разве такие мелочи могут остановить вечно голодного солдата-первогодка Советской Армии? Когда, толком не разжевав, проглотил терпко-сладкую кашицу, стало очень хорошо – и в желудке, и на душе. Угрызений совести – никаких. Только очень захотелось ещё. Интересно, а ящики взвешивают? Оказалось, что нет. За ними не надзирали, не взвешивали и не считали. Они заполнили ящиками небольшую подсобку и, не зная, куда складывать дальше, присели в коридоре на корточках. У каждого в объёмистом солдатском кармане было по нескольку мандаринов. Теперь уже не спеша они их чистили и ели, складывая корки обратно в карман. В коридоре было тепло, витамины вкупе с глюкозой заметно насыщали организм и поднимали настроение, а впереди маячил ещё как минимум час халявы. Вот оно, армейское счастье, пока остальные мёрзнут на плацу. Снег, наверное, уже убрали, но теперь, скорее всего, Осокин зарядил Омельчука отрабатывать с батареей строевую подготовку. Или ещё хуже: разбились повзводно и замки лично контролируют индивидуальные «подход-отход». А что им, замкам? У них шерстяное бельё под гимнастёркой и шерстяные же носки в сапогах, а не тонкие полоски портянок, многократно севшие и свалявшиеся после многочисленных стирок, давно переставшие быть байковыми, но скорее напоминающие носовые платки. И вот весь взвод стоит на морозе перед казармой и смотрит, как каждый по очереди ходит строевым шагом и выполняет повороты на девяносто или сто восемьдесят градусов. Стоит и мёрзнет совершенно бессмысленно. А они сидят здесь в тепле и жрут мандарины. И сожрали уже – не счесть. Вот это и есть солдатское счастье! А не то, что в кино показывают. Да, кстати, про кино. Его привозят раз в неделю, по воскресеньям, и показывают в клубе перед ужином. В основном про войну. И теперь он совсем другими глазами смотрит эти фильмы. Гораздо лучше понимая, каково оно – быть на войне. И, понимая это, понимает, что они здесь – в санатории. И ныть нет никаких оснований. Кстати, многим приходится гораздо хуже, вон друг и одноклассник Женька пишет… Пользуясь теплом и бездельем, он достал из нагрудного кармана письмо с обратным адресом – Приморский край, Шкотовский район, п/о Петровка, в/ч 60098 «У»:

«Привет, Ромка!

Наконец-то Данила прислал твой адрес и появилась возможность написать тебе письмо. Я даже не знаю, с чего начать. Столько всего произошло за эти два месяца, как нас призвали. Ты знаешь, что я хотел попасть во флот, чтобы служить на корабле и ходить в боевые походы по морям и океанам. Какой же я был дурак! В Пензе на ГСП я попросился зачислить меня в команду на флот, от которой все бегали, и меня легко туда записали. Кстати, мы попали в одну команду с Федей Пулиным. Помнишь, он тоже у Михалыча занимался одно время – левша, который Даниле нос сломал. Так Федя по дороге свалил. Я тогда думал, он просто отстал, а сейчас понимаю, что Федя оказался не дурак. А мы сначала ехали поездом до Куйбышева, а потом вылетели в Хабаровск с посадками в Новосибирске и Иркутске. А потом почти сутки ехали поездом от Хабаровска до Владивостока. Эта поездка оказалась единственным хорошим за всё это время. Ели и спали вволю. Во Владике нас сдали в экипаж формирования и комплектования ВМФ. Мы прошли медкомиссию и ждали распределения. Распределение шло независимо от нашего желания. Большинство попало в учебки для подготовки к службе на кораблях или подводных лодках. Я опять просился на корабль, но меня, поскольку я окончил водительские курсы при ДОСААФ, направили в береговую часть проходить переподготовку шоферов. Ноя буду служить всего два года! Теперь-то я уже понял, какое это счастье и как мне повезло! Особенно когда узнал, что творится в экипажах. В письме этого лучше не писать. Скажу только, что на кораблях молодыми считаются до полутора лет со всеми вытекающими. Полтора года ты просто не человек, ты хуже животного. А я попал в “отдельный дорожный батальон морской пехоты". Правда, морской пехотой здесь даже не пахнет. Работаем целыми днями в автопарке или на территории. Это всё на улице – на ветру, на морозе. Климат здесь хреновый – сильные ветра с океана и очень высокая влажность. А сейчас ещё морозы ударили до минус тридцати. Днём работаем, а по ночам чистим картошку на камбузе или кидаем уголь в кочегарке. Но хуже всего – это разгрузка угля: всю ночь на морозе до самого утра. По морде получаю почти каждый день, как и все из нашего призыва, и никакой бокс здесь не поможет. Мы же “духи” и прав никаких не имеем. Любой “годок" может ударить чем угодно и без всякого повода. А если огрызнёшься, налетят толпой и так отмудохают, что сразу в госпиталь. А им ничего не будет. Никто даже не разбирается. “Упал с турника” – и всё! Офицеры всё знают, но их это устраивает. “Годки” поддерживают дисциплину, и они всегда правы. Я пробовал с другими “духами” договориться, чтобы всем вместе ответить “старикам”, но они – кто в лес, кто по дрова. Каждый думает только о себе. Все в основном из деревни. С Украины, из Татарии и чурбанов много – они и по-русски-то почти не говорят, терпят всё молча. Один парень нормальный из Тулы, но у него с ногами проблемы, наверное, комиссуют скоро. Или он вообще тут загнётся. Постепенно привыкаю ко всей этой ерунде, но иногда тоска нападает страшная и ужасно хочется домой или хотя бы поближе к дому, меня же закинуло дальше не бывает – сто километров от Владивостока, как раз между Японией и Китаем. Кругом одни сопки. Мы считаемся прикомандированными к батальону для переподготовки и живём не в казарме, как все, а в клубе, который почти не отапливается, и температура такая, что изо рта идёт пар. Умывальника и туалета у нас нет. Воду для приборок сливаем из чуть тёплой батареи. Сушиться тоже негде, ботинки постоянно промокают и сохнут на ногах. По ночам спим не раздеваясь, укрываемся шинелями. От холода и сырости постоянно хочется ссать и на улицу приходится выскакивать по три-четыре раза (и всегда на пределе терпения). Такая ерунда у всех и днём и ночью, бегаем постоянно. Болячки и царапины очень подолгу не заживают, а загнивают и нарывают. Говорят, это тоже от климата. У меня на руке болячка гниёт уже почти месяц, и ещё чирьи по всем ногам пошли. Еле отпросился в санчасть, а там пьяный фельдшер дал зелёнку и сказал мазать. Она ни хрена не помогает, я уже начал хромать. Снова пошёл в санчасть, а мичман опять пьяный и разорался, что я хочу от работы сачкануть. В общем, выгнал меня и пригрозил, если опять приду, он “годкам” скажет, что я от нарядов пытаюсь косить. А если писать о службе, то это вообще труба – гоняют как скотов. Никакой переподготовкой никто с нами не занимается. По плану у нас должны быть занятия по устройству и эксплуатации машин и вождению, а также политподготовка и физуха, но ничего нет. Вместо этого мы постоянно ходим в наряды, часто и подвое суток подряд – за стариков. В наряде я и встретил новый год, стоял на шлагбауме всю ночь, смена через два часа. Вообще, праздники здесь не радуют, а только создают дополнительные проблемы – старики напиваются и пиздят всех подряд. Недавно сдавали экзамены по правилам и вождению. Но всё это только для отмазки. Правила все сдавали по шпаргалке, а вождение – вместо пятисот километров марша проехали по пять, и то не все. А штамп о переподготовке поставили всем. Никакой строевой у нас нет. Нет ни зарядки, ни физподготовки, и я чувствую, что худею и хилею с каждым днём. Жрать хочется постоянно. Хлеба к еде дают две буханки на десять человек, но всё равно – как его не хватает! Даже когда работаешь в столовой и нажираешься до сильной боли в животе, глаза всё равно жадные – и ещё ел бы и ел. Мама прислала посылку с тёплыми носками и перчатками и пензенскими конфетами, конечно. Перчатки спёрли в первый же день, а носки отняли “годки'’. Только конфеты успел распихать по карманам. Воруют очень здорово, ничего нельзя оставить без присмотра, никакого товарищества нет и в помине. Каждый сам за себя. Подлецов и говна всякого очень много, но есть и хорошие ребята. Здесь сразу видно, кто есть кто. Эх, как жаль, что ты не рядом! Вместе мы бы отмахнулись даже от толпы, мне кажется. Или вместе поехали бы в госпиталь. Но главное, вместе легче оставаться человеком. А то я смотрю на некоторых, они уже превращаются в животных. Естественно, домой я ничего этого не пишу, только тебе, да и то далеко не всё. Мало ли, куда письмо попадёт. Домой пишу, что всё заебись и служу, как положено. Но так хочется поделиться тем, что на душе. Помнишь, как мы всё обсуждали раньше – и девчонок, и планы на жизнь. Какие же мы были наивные. Сейчас ты, наверное, это тоже понимаешь! Ладно, заканчиваю. А то пишу это письмо уже неделю урывками, боюсь и не закончу. Хотя рассказать хочется ещё очень много – что я уже пережил и понял здесь. Ну ничего, будет и на нашей улице праздник! Очень жду от тебя письма. Крепко жму руку. Женя».