Страница 10 из 12
В эти годы в городских домах культуры (домах творчества, домах пионеров и проч.) начинают работать дискотеки с барами и мини-кафе. Их аудиториями становится обычная, нормальная городская молодежь. Постепенно набирает обороты отечественный шоу-бизнес, пионерами которого являются первые поп-группы «нового» формата («Ласковый май», «Мираж», «НА-НА», «Руки Вверх!» и др.[25]). Для них был характерен новый чувственный, эпатажный язык и откровенно сексуализированные имиджи. Аудиториями этих поп-групп, как и везде в мире, становятся подростки и школьники. Ширится движение фанатов, масштабы которого уже тогда были сопоставимы с европейскими и американскими аналогами. Отдельная роль в переформатировании молодежного постсоветского пространства принадлежит развивающимся информационным технологиям и, пусть медленной и далеко не повсеместной, компьютеризации: от первых игровых приставок («Денди» со сменными картриджами) и пейджеров к первым сотовым телефонам. Начинают развиваться игровые провиртуальные культуры, открываются первые интернет-кафе. Яркие субкультуры привлекают к себе внимание медиа и культурных антрепренеров, эпатажные имиджи используются в массовой музыкальной молодежной культуре. Вместе с тем в ситуации стремительного роста спальных городских районов вокруг предприятий и заводов, население которых составляют в основном переселенцы из близлежащих сел и деревень, начинают активизироваться молодежные группировки, объединяющие депривированную, часто криминализированную молодежь, ориентированную на агрессивный контроль своих локальных территорий; для этих сообществ была характерна жесткая патриархальная маскулинность и культ физической силы. Участники группировок на достаточно долгое время становятся «санитарами» городов: они устраивают облавы в местах сбора и тусовок неформалов, психологически и физически борются с субкультурщиками, отстаивая свое право на центральные городские пространства. После скандальной публикации в «Огоньке» статьи «Любера»[26] люберами стали называть молодежные группировки. Как правило, они были локализованы в местах комплексного проживания, отдаленных кварталах растущих провинциальных городов, состоящих из сельских переселенцев, или на пригородных территориях российских столиц и мегаполисов. На определенное время группировки становятся ключевыми героями медийных проектов и моральных паник, появляются первые отечественные исследования этого феномена [Салагаев, 1997; Stephenson, 2001; 2015]. Кроме участников группировок (группировщиков), не менее интересными персонами для исследований и СМИ становятся так называемые гопники. Дискуссии вокруг термина (кого и по каким внешним параметрам, практикам или разделяемым смыслам можно/нужно/не нужно относить к вышеназванной категории), а также критика, касающаяся реальности существования самого феномена, не утихают до сих пор. Исследование [Пилкингтон, Омельченко и др., 2004], которое уже цитировалось в этой статье, позволило подробнее рассмотреть особенности групповых идентичностей гопников. Между ними и неформалами разворачивались не только символические, но и реальные битвы за право на город (центральные улицы, дворовые площадки, клубы и дискотеки), а также за разделяемые группами значимые ценности и смыслы идентичностей. Уже тогда ключевыми точками ценностных напряжений и конфликтов были: отношение к Западу (открытость или закрытость), гендерный режим (патриархат или гендерное равенство), культурные и музыкальные предпочтения (рок или попса и шансон). К началу тысячелетия наши исследования зафиксировали своеобразную победу гопников, которые практически вытеснили неформалов с публичных городских пространств [Омельченко, 2006]. Исследования того времени фиксируют сложные процессы переформатирования и переконфигурации, проникновения и взаимовлияния гопнических и неформальных культурных имиджей, стилей и идей. Появляются гопнические субкультуры – например, бонхеды, гламурные панки и готы, субкультурные имитаторы и буферные культуры. Субкультурные сцены фрагментируются, внутренние подгруппы отказываются от навязываемых поп-культурой имен. Начинается поиск особых, аутентичных идентичностей внутри классических субкультурных сцен: готов, скинхедов, панков, тедов.
Культурный остаток первого периода
Противостояние продвинутых и конвенциональных (мейстримных) молодежных формирований существовало и в советское время, однако именно в этот период оно стало публичным, производя множественные социально-культурные и политические эффекты. Рождение и публичное признание субкультурного субъекта непосредственно повлияло на всю политическую молодежную повестку. Молодежные культурные пространства развиваются в контексте резких изменений всех сторон жизни российского общества.
К концу периода практически сформировались ключевые идеи политической молодежной повестки. Дискурсивные линии «работы с молодежью» стали отчасти воспроизводить позднесоветский конструкт «молодежи как социальной проблемы», в контексте которого субкультурная групповая идентичность в очередной раз начинает рассматриваться как девиантная практика, требующая усиленного контроля и регулирования. Конец столетия был отмечен ростом наркотизации в молодежной среде, когда волна передозировок затронула молодежь во многих городах России. В ряде алармистских реакций расширяющаяся вовлеченность молодежи напрямую связывалась с включенностью в субкультурные активности. Исследования, проведенные в тот период НИЦ «Регион», зафиксировали особые формы «нормализации» наркотических практик, когда использование различных веществ становится частью повседневности большинства молодежных групп и компаний. Анализ рисковых форм молодежного потребления развивался в контексте проверки и адаптации теории «нормализации» наркопрактик, как черты, присущей многим формам досуга молодежи и внутрикомпанейской коммуникации. Важность такого рода исследования определялась через преодоление моральных паник, фактически закрывающих возможность конструктивной профилактической работы [Омельченко, 2000б; 2002].
Особую роль в противоречивом развитии молодежных групповых идентичностей и культурных практик сыграл образ Запада (реальный, мифологический, символический). Происходит активное конструирование российского молодежного потребителя в его «привычном» (западном) контексте: замена/вытеснение политико-идеологических противостояний – культурными. Субкультурный капитал превращается в экономико-потребительский ресурс, в товар, продвигаемый и продаваемый наряду с другими.
С одной стороны, усиливается символическая/реальная граница между так называемой продвинутой (неформальной, альтернативной, субкультурной) и нормальной (конвенциональной, крайнее крыло – гопники) молодежью. С другой стороны, между продвинутой и нормальной культурными стратегиями формируются буферные группы, участники которых воспринимают и заимствуют различные культурные элементы и смыслы, переопределяя и комбинируя их.
Вслед за кризисом «классических» субкультурных идеологий субкультурный капитал «перераспределяется» от неформалов к гопникам, что ведет к ослаблению субкультурного присутствия на молодежных сценах. Распространение получают миксовые культурные формы, когда субкультурная фактура (прикид, сленг, телесный перфоманс, культурные симпатии) находит применение как в буферных, так и в мейнстримных группах. Гопники начинают вытеснять неформалов с молодежных сцен за счет использования их культурного капитала. Вместе с этим попса с «гопнической» (обывательской, патриархатно-местечковой) идеологией агрессивно вторгается в субкультурные контексты, что прямо отражается на культурных симпатиях клубных, особенно нестоличных, аудиторий.
К концу периода в российском обществе в целом, а не только в молодежной среде широкое распространение получают ксенофобные и гомофобные настроения, в чем находит отражение растущее неравенство населения как по уровню жизни, социальному статусу, доступу к значимым ресурсам, так и по культурным стратегиям. Определенная победа «гопнической» культурной стратегии была связана с тем, что нормальная молодежь выражала также интересы взрослого большинства, радикально настроенного по отношению к культурным инновациям, стремящегося в ситуации неопределенной направленности социальных трансформаций держаться за «традиционные» ценности. Самоопределение и практики гопников питались не только и не столько популяризацией криминальных образов и ценностей, сколько расширением экономической и культурной обывательской психологии, поддерживаемой продвижением рыночной стихии, «варварской» капитализацией и отсутствием «большой идеи». Вместе с тем субкультурные имиджи (например, скинхедов) привлекают мейнстримную молодежь, среди которой все большее распространение получают националистические, ксенофобские настроения, симпатии к жесткой силе, агрессии и «простым радостям».
25
Группа «Ласковый май» была зарегистрирована как вокально-инструментальный ансабль «Ласковый май» в Министерстве культуры СССР в мае 1896 г. (URL: http://laskovyi-mai.com/istorya.html). Группа «Мираж» была основана также в 1986 г. (URL: http://mirage-vocal.ru/). Группа «НА-НА» была создана знаменитым продюсером и рок-музыкантом Бари Алибасовым. «“НА-НА”» совершила своеобразную сексуальную революцию в России», – написано на официальной странице группы ВКонтакте (URL: http://www.na-nax.com/). О группе «Руки Вверх!» впервые услышали в 1995 г. (URL: http://rukivverh.ru/about/index.htm). Все перечисленные коллективы были популярны в 1990-х и начале нулевых, также продолжают пользоваться популярностью и в настоящее время.
26
Статья про бандитствующие молодежные группировки в подмосковном городе Люберцы была опубликована основателем «Коммерсанта» Владимиром Яковлевым в журнале «Огонек». Речь шла об агрессивной молодежной группе, которая специально приезжала в столицу заниматься «чисткой» города в центре Москвы на Старом Арбате. Они избивали «неформалов» и гомосексуалов, нападали на открывающиеся частные ларьки, издевались над бомжами, мигрантами, «кавказцами», выходцами из Средней Азии. Сами себя они называли «санитарами русской столицы».