Страница 60 из 98
— Это моё дело, — Тор ответил тихо. Он встал и внимательно посмотрел на меня. — Альда нуждается в поддержке. Брат лишил её состояния, выставил из дома, а я могу помочь и помогу.
— Ай, Торе… — еле удержала слёзы.
Не знаю, что тронуло синьора Сальваторе — влага в моих глазах или тени прошлых чувств, но он вдруг смягчился, позабыв о «вы».
— Послушай, мне и так не просто. Я еле справляюсь с беснующейся магической силой, и ты так близко, но я не могу…
— Вдруг я ошиблась, сказав, что ошиблась? — не хватило слов и дыхания.
Почти не чувствуя ног, поднялась и посмотрела на командира, пытаясь отыскать в его глазах отражение собственной надежды. Меня окатило волной жара, за ней пришёл озноб — разброс чувств начинал здорово раздражать.
— Об одном прошу, Амэно — хватит. Я всё ещё надеюсь отыскать искру любви в твоих глазах, а нахожу жалость.
Я бы кинулась Тору на шею, забрала его боль поцелуями, но это милосердие, а он заслуживал настоящей любви. Мне стоило спрятать эгоизм подальше, перестать изводить себя ревностью, но эти безумные вспышки совершенно не поддавались контролю.
— Прости, Сальваторе, — шмыгнула носом. — Ты и Альда — не моё дело.
Тор кивнул и собрался уходить, но сделав несколько шагов, вдруг остановился. Он сжал кулаки, спина разошлась от глубокого вдоха. Молчание. Снова эта тишина и тявканье ревностных мыслей. Яркие картинки одна за другой вставали перед глазами — вот белокурая красавица страстно сжимает хрупкими пальчиками плечи моего Сальваторе, срывает с него белую рубашку…
— У нас с Альдой ничего не было, — хрипотца в голосе кудрявого командира, защекотала уши, — но это действительно не твоё дело.
***
Дождь — этого добра на юге земель Ханерды хоть отбавляй. Торе и Ромео готовили «Малыша» к дороге, а я стояла в дверях трактира и, закрыв глаза, слушала, как крупные капли шлёпаются на размякшую землю. Заснуть бы до весны, а с тёплыми деньками оказаться в Польнео, или в Тромольском лесу, или не проснуться вовсе. Мне вдруг стало безразлично, что случиться завтра, через месяц, через год. Я бы могла сгореть от страсти к синьору Пеллегрино или утонуть в боли Сальваторе, или стать хозяйкой цветочной лавки, как когда-то мой папочка — не важно. Сколько стоят наши планы на жизнь? И можно ли продать их, обменять, сбагрить, чтобы не лежали без дела? Некоторые из моих целей давно поросли мхом, слились с зарослями мечтаний, о них не вспомнить уже — забыто.
Вероломный толчок в плечо, и я открыла глаза. Альда втиснулась между мной и дверным косяком, чтобы выпорхнуть на улицу. Плотная ткань плаща красавицы отталкивала влагу, широкий капюшон скрывал от ненастья светлые локоны. Кокетливо улыбаясь, девушка щебетала что-то Сальваторе, словно невзначай норовила коснуться рукой его руки и была обворожительна. Приторная до потери вкуса, возвышенная до бесполезности, она — картина, что вешают над камином. Рано или поздно владелец привыкнет к детали интерьера и перестанет замечать красоту. Альда станет частью холодных вечеров, врастёт в его жизнь или сгинет прежде, чем всё это случиться. Пустышка, дорогая, бесполезная вещица, но синьоры падки на патетику, а ценят не её — себя в ней. В том соль игры, и Альда вполне подходила Торе для забытья, даже лучше, чем вино и дешёвая любовь.
— Для вас записочка, — перед моим лицом возникла Мими. — Мальчишка принёс, просил передать синьорине Гвидиче.
Влажные от дождя кудряшки нашей фурии почти распрямились, она съедала меня пытливым взглядом, сжимая в руке небольшой свиток. Птичке не терпелось сунуть нос не в своё дело, а я не торопилась исполнять её желание. Альда скрылась в дилижансе вместе с Тором, и я глубоко вздохнула, проталкивая боль в недра души.
— От кого? — перевела взгляд на наблюдательницу.
— Мальчик отказался назвать отправителя, но сдаётся мне, письмо от Охотника, — Эспозито перешла на шёпот.
Забрав бумагу у фарфоровой куколки, я шагнула в зал трактира. На столе остывал нетронутый завтрак, огонь в очаге сонно ворочал языками пламени, а хозяин заведения дремал в старом кресле. Усевшись на стул, развернула свиток и взглянула на Мими — птичка устроилась за столом в ожидании новостей. Потрясающая настойчивость с оттенком наглости, присущая всем служителям инквизиции.
«О, прекраснейшая из прекраснейших, синьорина Амэно…»
От первой строчки невыносимо разило лестью. Пелле — мастер по части красивых слов, но в нашей ситуации это просто смешно.
«Я взял на себя смелость осведомиться о маршруте Ловцов безумия, и теперь моё сердце окутано радостью. Трепетно желая встречи, робко надеюсь на ваше согласие увидеться со мной в Илиси».
И как это понимать — «взял на себя смелость осведомиться о маршруте Ловцов…» Фавн с ним, ладно…
«Я отбываю в Польнео через две недели и до отъезда прошу вас о свидании. Понимаю — это может дорого стоить нам обоим, но молю — не принимайте поспешных решений. Даже секунда в вашем обществе дарит мне океан счастья…»
Дальше было что-то про старый парк в Илиси и время встречи, я не запомнила. Порвав записку, поняла, что в груди больно щиплет от обиды. Почему Сальваторе не говорил, не писал мне таких слов? Из-за заклятья Эммы приходилось постоянно обмениваться с Торе чувствами, ощущениями, мыслями… Бесконечное переливание эмоций доводило до исступления, приносило физические и душевные муки. Порой не чувствовала ничего кроме боли, но принимая её за счастье, считала, что мне повезло. А потом чары рухнули. С глаз, из сердца ушёл туман магии, я протрезвела. Оставь Торе немного воспоминаний для меня, вроде тех слов, что написал Пелле, я бы бросила якорь в тихом заливе наших отношений и спокойно во всём разобралась.
— Охотник? — Мими подобрала аккуратные губки и изогнула бровь. — Что ему от вас нужно?
— Мне казалось, что вы хорошо воспитаны, синьорина Эспозито, — я поднялась и подошла к огню.