Страница 10 из 23
Глава 4
Стрелки, пришпоренные командирским наказом, живо разобрали, стоявшее поодаль в двух «пирамидах», и ходко потянулись к полуразрушенному казачьему куреню.
Магомед проводил их взглядом и уже собрался наведаться к связистам, как вдруг, от общего движения военных грузовиков отделился глазастый «виллис» и, вынырнув из кудлтых клубов пыли, пружинисто запрыгал на ухабах и ямах обочины.
– Мишка-а! Танкаев!! Стоп машина! – не дожидаясь водительских тормозов, комбат Воронов перепрыгнул через ребристую дверцу «американца» и зарываясь мысами хромовых сапог в жёлтую пыль бросился навстречу другу. – Вот тебе-а! Скажи на милость, откуда тебя черти принесли, орёл? Я думал ты в госпитале, раны штопаешь…Еду, мать – перемать…Глядь через плечо, а тут ты…джиги-ит!
– Здравия желаю, товарищ комбат! – не в силах сдерживать чувств и улыбки, по уставному доложился Танкаев.
– Да пошёл ты!..Будешь тут мне козырять! Мишка-а!
Фронтовые друзья – офицеры крепко-накрепко обнялись. Оба путались в чувствах; здесь была и горечь невосполнимых потерь их личного состава, и гордость за возложенную на них честь, и терпкая радость внезапной встречи…Ах, ты судьба – индейка! Снова вместе! Значит, снова, плечом к плечу, бить фашистов, чтоб отомстить за своих, чтоб сломать хребет хищному зверю, и чтоб в конце-концов победить…
Оба не скрывали искрившихся на глазах слёз… Сильные, смелые духом воины их не стесняются. Оба хлопали друг друга по плечам, давили в объятиях, словно желали передать друг другу свою ратную силу, молодость, боевой пыл и задор.
– Рад, рад, до слёз, Арсений Иванович!..
– А ну давай, давай присядем, Миша. В ногах правды нет. Нут, хоть сюда.
Они торопливо повернули в сторону развороченной артиллерийским снарядом хаты. Обошли овраг, отыскали маломальский тенёк и озабоченно сели на бревно, будто оно обгорелое, расщепленное с одного конца, было целью всех их стремлений. Мимо, в пол сотне шагов, подобно гремливой реке, продолжали течь, волна за волной, солдатские массы, парусиновые покрышки санитарных фургонов, армейские подводы, грузовики; дрожали кирпично-красные лица пехоты, содрогалась земля, и колыхался воздух, и дальние призрачные ряды. Иссушающий зной выцеживал из солдат последние соки…
Огромное, близкое донское солнце горело на каждом автоматном стволе, на каждой металлической клёпке, штыке, – сводило с ума. Палящий жар проникал в самую глубину плоти, в кости, в мозг, и чудилось порою, что на плечах пехоты покачиваются не головы, а какие-то странные – необыкновенные кочаны в касках, тяжёлые и лёгкие одновременно, чужие и страшные…
…Вот вскинулась над щёткой слепящих штыков лошадиная морда с налитыми кровью безумными глазами и рвано оскаленным ртом, только намекающим на какой-то жуткий и надсадный храп; взвилась на дыбы, рухнула, раздувая норы ноздрей, выворачивая фарфоровые белки, испуганно косясь, на обступивших её людей.
– Режь постромки! – слышен хриплый сорванный крик возницы. Затем короткий выстрел, и снова молчаливое, бесконечное движение на Сталинград…
* * *
– Ну, как ты, брат? – Арсений утёр рукавом гимнастёрки зернистый пот с лица. – У вас в Дагестане подишь-то всегда так жарит? Тебе не привыкать…Ишь ты живой!
– Э-э, что мне сдэлается? – светло, белозубо улыбнулся Магомед.
– Ух, ты! Да я гляжу, ты, сравнялся со мной погонами! – Воронов щёлкнул прокуренным жёлтым ногтём по ребристой звезде, что бугрилась меж двух алых просветов. Тоже майор, скажи на милость. Бравушки! Молодца!
– Так точно. Целый командир 2-го батальона, Арсений Иванович. Не рэвнуешь, комбат? Помнишь, на Шиловской высоте… «Чёртом бэшенным» обозвал меня? «Неистовым черкесюкой» выставил. Э-э, урус… Забыл разве? Аварец я!.. – Магомед нарочито оскалил зубы. – Грозил разжаловать, если «тигры» фон Дитца не отбьём…
– Да ну-у? – Арсений вздыбил бровь.
– Вот тебе и «ну»! – Магомед вдруг щёлкнул зубами, как волк. – Скажи, только чисто, чэстно и яс-сно. Разжаловал бы?
– А то! Но, ведь, отбил же чертяка фон Дитца…А он ещё тот вояка..Кремень! Чтоб ему псу – ни дна, ни покрышки!…Эсэсовец, мать его…
Закуривая, они хватко глянули друг другу в глаза и…громко захохотали.
– Ну, вот что! – Арсений Иванович молодецки поднялся. – Да что ж мы, скажи на милость, ровно чужие, ей – Богу! Такое событие…да в сухомятку жуём! Не-ет, так не годится, майор. Эт-то дело надо обмыть. А ну, давай ко мне пулей в машину!
– Нэт, не могу, – категорично возразил Танкаев.
– Как так? – Арсений досадливо облизал пересохшие губы, пошевелил бровями и повернулся спиной к солнцу.
– У меня приказ, начштаба…Жду пополнение, – оставаясь на месте скрепил Магомед.
– И я»! – прикусывая кончик уса, весело поддакнул комбат. – Но так оно завтра будет. Я только что от связистов. Со штабом дивизии, разговор имел. Эшелон с нашим пополнением завтра ждут. Немцы разбомбили железнодорожные пути под Калачом.
– Точно, завтра?
– Обижаешь, майор. Я ещё в своём уме, с огнём не играю. Эх, «Мишка, Мишка, где твоя улыбка…полная задора и огня». Давай, давай, джигит, в машину ко мне, знать ничего не желаю! Нет, ты скажи на милость…Живой, целёхонький…Бравушки!
…Они насилу протолкались сквозь густые ряды, мимо бурых, обожжённых затылков, душных шинельных скаток через плечо, вещевых мешков, раскалённых на солнцепёке касок, котелков и сапёрных лопаток…
– Ну и путина, чёрт ногу сломит, – одёргивая гимнастёрку, поправляя фуражку гремел комбат, шаря взглядом окрест. – А где ж Валерка – водила мой? Скажи на милость, куда засранец отогнал «виллис»?
– Да вот же, – Магомед кивнул в сторону сгоревшей мельницы.
– Точно, он. Горо-охо-ов! Газу-уй сюда! Щас, щас, Михаил. Момент. Всё сделаем. Всё путём. Вс по ранжиру: сядем рядком, поговорим ладком. Во-он моё хозяйство! – он выбросил вперёд правую руку. – Видишь, красны1й лоскут над избой. Вот там и окопался. Таких только три дома и уцелело, а станица-то была будь-будь…На двести с гаком дворов. Мы её бедовую уже без тебя, отбивали у фрицев. Ребят полегло тьма… – его голос предательски задрожал, ожесточившийся взор затуманился, по крупному лицу блуждала судорога. Но, сгорстив волю в кулак, он продолжил:
– Тут и молочная ферма была, и ремонтные мастерские, и хозблок…А-ай..словом, всё как положено. Жили люди, понимаешь…Работали, влюблялись, свадьбы играли, детишек рожали, жизни радовались, мечты имели…А тут, налетели злые ветры!..Ненавиж-жу гадов! Всех, все-ех к стенке до единого! Видит Бог, рука бы не дрогнула. Ведь они нелюди, здесь всех баб и детей малых…кого штыком, кого пулей…Слышал, пожалуй, как наш брат из колодцев трупы детей доставал?.. – добрые, с травяной зеленцой, глаза комбата вновь налились лютой кровью, ноздри дрожали. – Детишки-то…мал мала меньше…Сам видел…Оно-о! Груднички, от мамкиной сиськи отняты…Самый большой, – синеватая бледность облила скулы Арсения Ивановича, – не выше твоего сапога…Так-то они, Миша с нами… – мотая сырым красным лицом, страшно хрипел комбат. – Им всё едино: русский ты, аварец, грузин, белорус или хохол…Да, что мы-ы? Детей наших малых подбрасывают на штыки…Жён, дочерей наших на потеху насилуют скопом…Потом сгоняют в сарай, как овец, и живьём…Живьём сжигают!
– Хватит! Остынь! Зачэм это мне говоришь? – остребенился Танкаев. – Эйй, что я! – вчера родился? Сегодня на фронт пришёл, да?!
Но Воронов, будто не слышал:
– Вот, дали им сукам по зубам под Москвой, под Воронежем – ищите наших!..Так они – сволочуги, – вкось усмехнулся комбат, с вспыхнувшей ненавистью глядя в сторону покрытого дымами пожарищ горизонта, – принцип выжженной земли выдумали. За армейскими частями, теперь у них ещё зондеркоманды…каратели, значит, все дворы – закуты и леса прочёсывают. Камня на камне не оставляют собаки! Зоны «опустошения», «покоя и тишины» для себя гниды делают. Хер вам, а не покой! – раздувая ноздри, злорадно хохотнул комбат. Партизан б…и бояться – это правильно! Но гибнут-то, Михаил, женщины, дети и старики…Все деревни вокруг выжгли фрицы, – шаром покати! Одни мослы печных труб торчат, да дичалые стаи псов в поисках трупов рыщут. Гады-ы! Твари! Хуже зверья дикого!! Мать вашу… – матерно, зло, задыхаясь, харкал ненавистью комбат, слепо хватаясь за кобуру ТТ.