Змей и жемчужина

— Как вы можете так поступать? — спросила я её наконец. — Играть роль сводни при жене вашего собственного сына? Как вы можете?

Она заколебалась, и её улыбка вдруг сделалась добрее, чем та, словно приклеенная, заученно очаровательная улыбка, которую я привыкла видеть на её лице.

— В этом мире нам, женщинам, приходится нелегко, милая моя Джулия. — Она говорила так же откровенно, без экивоков, как и я. — Я родилась не такой красавицей, как ты, но я всё же как-то устроилась. А если мир жесток даже к молодым женщинам, то ты даже представить не можешь, как он безжалостен к вдовам и сиротам. Мой Орсино для меня большое утешение, он свет моих очей, но в нём нет огня, и сам он дорогу себе не пробьёт. — Она ласково посмотрела на маленького Джоффре. — Чтобы продвинуться, ему понадобится помощь.

— Выходит, так вы ему помогаете?

— Он только что получил управление городком Карбоньяно, — отвечала мадонна Адриана. — Премилое местечко, и к тому же процветающее. Возможно, потом он выберет военную карьеру. Быть может, на этой стезе его ждёт успех. И всё это благодаря моему кузену Родриго — он всегда о нас заботился. Примерно так же, как твой брат Сандро заботится о тебе. Ну а я взамен забочусь о Родриго. — Она улыбнулась, сняла руку с плеча Джоффре и нежно пощекотала меня под подбородком. — А теперь почему бы не прогуляться к конюшням, моя дорогая? Родриго тебе кое-что прислал. Думаю, ты всё-таки по нему немного скучаешь, а?

Да. Её внезапное мягкосердечие так меня ошеломило, что я едва себя не выдала. Да, я почти скучала по кардиналу. В последние дни я ловила себя на том, что чересчур много времени думаю о том, как его большой палец скользил по кончикам моих пальцев. Строго говоря, это не считалось грехом — во время приветствия мужчина мог коснуться руки замужней женщины, не нарушая никаких приличий. Но это было одним из тех «негрехов», о которых я решила не рассказывать на исповеди. Расскажи я об этом, и каким-то образом окажется, что это всё-таки грех, причём в нём виновата я сама, и тогда мне придётся ближайшие две недели провести на коленях, замаливая то, в чём не было никакой моей вины.

Видя, что я молчу, мадонна Адриана снова улыбнулась.

— Спустись в конюшни, голубушка. — Её доброта действовала на меня ещё более обескураживающее, чем её прежнее самодовольство.

— Ого! — послышался со двора конюшен юношеский, полный откровенного восторга голос и отвлёк меня от тревожащих душу мыслей.

«Убирайся, Хуан», — подумала я. Средний сын кардинала постоянно докучал мне в последнее время, слоняясь поблизости, бросая на меня плотоядные взоры и поднимая брови, пытаясь придать своему лицу выражение, которое он явно считал соблазнительным. Однако когда я заглянула за нос своей новой кобылы, то увидела, что молодой человек, заглянувший со двора в конюшню, любовался моею лошадью, а отнюдь не мною. И ещё я увидела, что это не Хуан.

— Стало быть, вам нравится моя лошадь? — Я вышла из-за её корпуса и оказалась вся на виду. — Думаю, она вам понравилась больше, чем я.

Орсино Орсини, мой муж, только что разглядывавший суставы моей кобылы, выпрямился и, раскрыв рот, воззрился на меня. На нём был кожаный костюм для верховой езды и сапоги, побелевшие от пыли сухих летних дорог; его светлые волосы были взлохмачены, а рукава высоко закатаны, так что видны его худые юношеские руки. В одной руке он держал шапку, в другой — поводья своего мерина. Конь выглядел таким же запылённым и усталым, как и он сам.

— Вы приехали из Карбоньяно? — Мой голос прозвучал ясно и спокойно, и я была этому рада.

— Да, ну в общем — да.

— Я слыхала, что Карбоньяно очень мил. — Я погладила серый бархатистый нос своей кобылы. — Правда, я его ещё не видела.

Он покраснел.

— Да, он очень мил.

— Далёкая прогулка для самой жаркой поры лета. — С приходом июля солнце обрушилось на Рим, точно тяжёлый молот, проложив поперёк улиц полосы ослепительного, жаркого летнего света и подняв смрадные испарения из сточных канав. Все здравомыслящие горожане сидели по домам, в тенистых крытых галереях, с кубками охлаждённого вина или лимонной воды. — Что привело вас в Рим? — спросила я и добавила: — Муж мой?

Он посмотрел на лежащую у нас под ногами солому, нервно перебирая между пальцев поводья своего коня.

— За мною послала матушка. Она считает, что раз Папа того и гляди умрёт, мне надо быть здесь — поскольку именно в Ватикане вершатся все важные дела, мне может быть очень выгодно оказаться рядом.

Эти слова вызвали в моей душе волну горячей ярости. Итак, его вызвала сюда матушка, да? Он получил письмо от своей мамочки и прыг-скок — мигом явился сюда аж из Карбоньяно? Я, ничего не видя от бешенства, машинально гладила атласное плечо моей кобылы, понимая, что сейчас все помощники конюхов, затаив дыхание, подслушивают наш разговор. Да и как можно не подслушивать — рогатый муж наконец-то встретился лицом к лицу со своей неверной женой; это было развлечением ничуть не хуже, чем травля медведя или бой быков. Ну, кто бы отказался подслушать?

Я повернула голову и посмотрела на юнца, который снова и снова ворошил одну и ту же кучу соломы у лестницы, ведущей на сеновал, на двух конюхов, вдруг решивших, что ближайшее к Орсино стойло нуждается в немедленной чистке, на ещё четверых конюхов, бессмысленно возящихся со сбруей и мешками овса.

— Оставьте нас.

Они вышли гуськом, явно разочарованные.

— Они все считают, что я любовница кардинала Борджиа. — Я посмотрела своему мужу прямо в глаза. — Разумеется, все в Риме уже начинают так думать. Люди глазеют на меня, когда я хожу к мессе — вы об этом знали? Они хихикают, прикрывая лица молитвенниками, и воображают, будто я их не слышу. Хвала Пресвятой Деве, что весь последний месяц мой брат Сандро находится в Перудже, иначе он давно стоял бы у двери с рапирою в руках. Как и полагается брату.

Орсино, стараясь избегать моего взгляда, повёл своего усталого мерина мимо меня в одно из свободных стойл.

— Но конечно, я думала, что у двери с рапирою в руках должен стоять мой муж, — продолжила я, — если речь идёт о защите моей чести.

Он начал расстёгивать подпругу своего коня.

— А не должен вас видеть, — пробормотал он, возясь с пряжками. — Матушка сказала, я не должен здесь останавливаться — только поставить лошадь в конюшню, а потом уехать к родственникам, чтобы не...

— Чтобы вы даже не увидели меня? — Я провела кобылу в стойло рядом с Орсино. — Но ведь я ваша жена.

— Нет, не по-настоящему. Всё было устроено иначе, это было очень... — Он взглянул на меня поверх спины своего мерина. У него в самом деле были очень красивые глаза — я так радовалась в день моей свадьбы, когда увидела, какого они чистого голубого цвета, с чуть заметной косинкой, которая придавала ему такой робкий вид. — Когда я увидел вас, всё стало по-другому... Я бы никогда не...

— Не продал меня? — Я не пыталась скрыть свою горечь.

Он с усилием снял седло со спины своего коня.

— Да.

— Так поменяй своё прежнее решение! — Я ничего не знала о том, что надо делать со всеми подпругами и прочими ремнями на моей новой кобыле, я ещё никогда в жизни не рассёдлывала лошадь, так что я просто привязала поводья к дверце стойла, чтобы они не запутались. — Я всё ещё твоя жена, мы можем...

— Ты не понимаешь! — вырвалось у него. — Я заключил с кардиналом Борджиа сделку, а он не из тех, кто позволяет себе противоречить и менять условия. Он человек могущественный. Он мог бы раздавить меня, как... его нельзя назвать хорошим, понимаешь, хотя он и служитель Бога. Он всегда получает то, что хочет. И для него все средства хороши. Он вовсе не добрый.

— Ко мне он был добр. — Я вышла из стойла, затворила за собою дверь и опустила щеколду. — Добрее, чем был ты, муж мой.

— Ещё бы ты так не думала. — Орсино понуро пожал своими костлявыми юношескими плечами, через уши стягивая с мерина уздечку. — Я слышал, он очень щедр к своим наложницам.