От третьего лица

Прохлада весеннего воздуха обдала лицо и руки. В нос ударил тот самый весенний запах, который бывает только в это время года, только в селе, только несколько дней. Воздух, в котором есть тонкие струйки сырой земли и перегнившей травы. Пропитан он одновременно свежестью и влагой, веет навозом и чуть тянет дымком от еще протапливаемых печей в деревенских домах. Только в несколько весенних дней, когда освобождается от снега земля, наполнен он непередаваемой чистотой, большим количеством кислорода так, что хочется его пробовать на вкус, дышать, глотать снова и снова!

Весь этот воздушный коктейль сопровождается чириканьем воробьев вперемешку с какими-то новыми голосами ещё невиданных ранее Санькой птиц и перекрывается периодически голосами со скотного двора: мычанием, хрюканьем и гомоном домашней птицы, где неоспоримо солирует петух Петька – а как же ещё его звали бы в деревне?!

В конце двора был курятник, рядом с которым был затянутый сеткой рабицей, как её странно называли взрослые, а на самом деле просто переплетенной в виде ромбов проволокой – двор для птицы. Бабушка его называла курятником, и там выгуливались днём куры – не сидеть же им, в конце концов, круглые сутки в сараишке, который был через стенку от Санькиной любимой мастерской.

Саня часто наблюдал за курами и делал вывод, что, пока не настанет время оказаться в борще, курица птица вольная и свободная от предрассудков, хоть и глупая, конечно, до невозможности.

А о местном петухе вообще говорить даже неудобно, ведь даже сосед Дядька Иван, которого никто никогда в селе не видел трезвым, не мог с ним конкурировать по вычурному пижонству, самовлюбленности и надменности, а ещё по его искусству ругаться матерными словами.

Только спустя много лет Санька узнает, что это называется по-научному – нарциссизм. Петька осознаёт свою важность и, гордо выкрикивая, видимо, угрозы конкурентам, следит за собственным авторитетом, хлопает при этом крыльями и шумно преследует других петухов, отгоняя их от своих подруг-несушек.

И вот пацан, который без всяких специальных программ по целеполаганию и занятий с психологами просто чувствовал и понимал мир, и главное – всем своим существом любил жизнь «здесь» и «сейчас», незаметно для себя оказался посреди улицы, остановился на распутье и задумался о том, каким всё же важным делом сегодня следует заняться.

Строить кораблики уже перехотелось, потому что воздух одурманил, тепло солнечных лучей приятно ласкало кожу лица и грело даже сквозь болоньевую куртку. Хотелось сразу охватить всё и сделать одновременно кучу разных дел в разных местах. День впереди был вроде бы ещё долгий, но опыт показывал, что надо спешить, не заметишь, как стемнеет.

Время, никогда так не чувствуется, как в детстве, ведь на одну его единицу в день или даже в час приходится столько чудес и открытий, сколько у взрослых не бывает и за целый год. Но Санька тогда этого ещё не знал. Он просто чувствовал новую свежесть и первое тепло, наполненность, витающую вокруг, ему просто хотелось бежать на пустырь, играть в землереза, бросая ржавый нож в землю внутри круга, но при этом нужна обязательно компания, ведь кто из участников больше земли отрежет тот и выиграет; или организовать чемпионат в царь-палку, которой надо сбивать банку из-под зелёного горошка с постамента, сделанного из половинки красного кирпича. Или просто затеять войну или прятки.

Но… посмотрев по сторонам, Санька не обнаружил никого из своей компании и понял, что играть сейчас ему не с кем. Он вспомнил о приближении долгожданного лета, каникул и безмятежных весёлых дней, длиною в целую вечность, и это снова подняло градус настроения.

Новая идея

И тут Саня, вспомнил, как он вообще мог это забыть – балда он балдовая! Всего три дня назад был общий субботник, а значит, скорее всего, на заднем дворе школы пионеры и комсомольцы собрали новую кучу бесценного металлолома со всего их большого села.

Вот! Вот какое интересное занятие его ждёт на этой свалке, тем более была в том и тайная цель.

Сейчас! – понял Санька. – Самое время, насобирать там запчастей на новый… велик, потому как его старый, видавший виды «Орлёнок», доставшийся по наследству от старших родственников уже стал маловат, а хочется чёрный «Урал», непременно «Урал», чтоб как мотоцикл и обязательно чёрный – такой, как продают в сельском универмаге за сумасшедшие 72 рубля 35 копеек, но которого не видать как своих ушей, потому что мамина зарплата не позволяет таких богатств. Ведь ей надо ещё выплачивать кредит за новый платяной шкаф, что с недавних времён сияет своими лакированными дверцами в маминой спальне, и в нем у Сани, как у взрослого уже человека, есть своя полка, личная.

Только вот совсем не понятно, как там всё должно лежать, потому что стоит Саньке аккуратно вытащить с неё, например, майку или трусы, как мама потом обязательно выскажет, что он навёл в шифоньере бардак, как в сарае, и всё там перекомкал. А он даже старался потом всё разгладить и разложить, чтоб не вываливалось, но мама всегда-всегда недовольна.

– Наверное, она просто не любит, когда кто-то без неё залезает в шкаф, – решил давно Санька и его душа успокоилась.

Но сейчас вообще в голове были другие мысли.

Санька понимал, что самое сложное будет найти исправную переднюю вилку.

Ведь местные мужики, как правило, сначала спьяна умело пикируют в канаву или врезаются в столб, а уж потом велик с искорёженной вилкой и колесом «восьмёркой» отправляется на свалку, предварительно очищенный от всех более или менее годных запчастей. И поэтому с чем никогда нет проблем, так это с рамой, рулём и багажником – их на свалке металлолома как грязи, любого фасона и возраста. Особенно интересны некоторые старые рамы от дамских без горизонтальной перекладины, да ещё довоенных с таким вытянутым вертикальным бардачком из кожи буйвола, наверное, удивительным и пережившим своего хозяина аксессуаром. Там же можно было подобрать и подходящее кожаное седло, с амортизирующими крупными пружинами, в сборе или по частям. Но вот передняя вилка была настоящим предметом дефицита. И приходилось рассчитывать только на удачу.

У Саньки уже была припрятана настоящая «ураловская» рама за сараем соседки, бабы Мани, в высоком бурьяне из кустов полыни и ещё какой-то колючей сухой и жёсткой травы. В самом секретном месте – рядом со старой свалкой бытового мусора, битых склянок и ржавых прогнивших кастрюль, и вёдер. Баба Маня была совсем старенькой, родственников у неё не было, и доживала она век в небольшой избе с тёмными сенями, откуда всегда веяло прохладой и каким-то особенным запахом. Гостей баба Маня не жаловала, но Саньку как соседа терпела, и он отвечал ей соседским участием и заботой. Заодно пользуясь секретным пустырём за её сараишкой.

Тайны бабы Мани

Как-то однажды баба Маня потеряла бдительность и позволила Саньке проскочить в сени, когда он принёс ей несколько крашенных в отваре из луковой чешуи яиц, посланных бабушкой Фросей со словами: «Отнеси соседке, Пасха сегодня».

В Санькином детстве почти никто не знал, что такое эта Пасха, по крайней мере из Санькиных друзей точно. Но многие женщины в селе тайком угощали, бывало, конфетами или крашеным яйцом, упоминая Пасху, некоторые украдкой крестились, что само по себе несло добрую тайну и располагало к этому слову, а бабушка ещё всегда стряпала большой тазик хвороста, который Санька очень уважал и всегда ждал, как праздничного печенья.

Но вот когда Санька однажды спросил у мамы: «Что такое Пасха?» – мама сказала, что это праздник, который когда-то встарь был на Руси, а теперь его отмечают только необразованные бабушки, верящие в Бога, и ему как будущему пионеру болтать на такие темы не следует. Хотя у самой мамы в спальне, на ковре у кровати, висела маленькая, величиной со спичечный коробок, пластиковая, с наклеенным изображением женщины иконка, и мама иногда незаметно перед ней тоже что-то шептала, но тихо, так, что не разобрать, а иногда ещё и крестилась, чтоб никто не видел.